Владимир Спиваков: “Скрипка – женщина капризная”

В Турции, в античном амфитеатре на средиземноморском побережье Антальи, прошёл первый турецко-русский фестиваль классической музыки в рамках перекрёстного Года культуры и туризма обеих стран. Корреспондент еженедельника «Аргументы и Факты» (22.05.19) побеседовал с худруком фестиваля Владимиром Спиваковым, который в один из вечеров вышел на сцену как солист.

–Владимир Теодорович, далеко не все ваши коллеги поехали бы с фестивалем в Турцию, с которой у нас сейчас не самые простые отношения, да ещё и пригласив как участницу оперную приму – армянку Анну Аглатову. Спрашиваю не просто так: одна армянская певица в нашем интервью призывала все народы к дружбе и миру. Я спросила её: а поехала бы она сама петь в Турцию?..
– …и она ответила: «Никогда!» После чего весь пассаж про мир во всём мире был совершенно нивелирован.

– Откуда вы знаете? Она так и сказала: «Пока турки не принесут армянам извинения за геноцид, я ни ногой туда. Ни петь, ни отдыхать».
– Нельзя забывать о трагедии, случившейся более ста лет назад, и тем более оправдывать её, но, мне кажется, жить всё время с «комплексом жертвы» – это как жить с тяжёлой болезнью, которая ограничивает действия человека. Ещё в XIV в. выдающийся персидский поэт Хафиз Ширази написал: «Ценою грустных мыслей и печали ты хлеб насущный обретёшь едва ли». В трудных ситуациях нужно обращаться к поэзии, потому что поэты в каком-то смысле предсказатели. Они пророки – видят на много лет, а то и столетий вперёд.

– Говоря про комплекс жертвы армян, не боитесь гнева со стороны друзей этой национальности, а то и вашей жены Сати Спиваковой, дочери армянского скрипача Зарэ Саакянца?
– Нет, не боюсь! Совесть моя чиста – и в печали, и в скорби я всегда с народом Армении. Так и по сей день. Понимаете, я играю грузинскую музыку, я играю армянскую музыку, открыл Турецко-русский фестиваль турецкой музыкой. Искусство свободно и должно быть свободно. Может быть, это единственная свободная территория, которая сегодня существует в мире. Как Анна Андреевна Ахматова написала: «Единственная связь добра и зла, земных низин и рая». Это невидимая связующая нить от сердца к сердцу.
А когда Запад стал плохо относиться к России, мой фонд послал детей с концертом в Бундестаг. И представьте себе, все люди, которые пришли – а это довольно высокие чины, – стоя приветствовали наших маленьких артистов! И совершенно расслабились и попали в другой мир. Музыка меняет человека.
… Нужно делать добро – добро просветляет не только то, что вокруг тебя, но и самого тебя просветляет.

– Кто в вас воспитал такое отношение к миру?
– У меня была очень хорошая семья. Мама – блокадница, отец пошёл добровольцем на фронт, дважды получил контузию. Мы жили в Ковенском переулке в Ленинграде в коммунальной квартире, где было много национальностей, поэтому там знали праздники всех народов. Никогда не видел, чтобы родители кого-то не любили. Наоборот, они говорили: «Надо помогать людям. В меру своих возможностей».
Блокадники – это вообще отдельная каста людей. Моя мама была всю жизнь связана со всеми блокадницами, с которыми они возили по снегу на санках раненых и уже умерших. И радовались, когда появились первые гробы – потому что люди больше не замерзали на улицах брошенные…
Каждый раз, когда я уезжал за границу, мама просила меня купить не ей что-то типа меховой накидки, а заказать инвалидную коляску соседке, бывшей её напарнице по госпиталям, у которой сын-инвалид.

– При щедром сердце бывает, что человек недодаёт внимания собственным родным и близким. У вас всегда хватает времени на дочерей, на жену?
– Я отец-заочник. Всё время ездил по миру с концертами. Но две вещи мои дети всё-таки видели: что я честно отношусь к своей профессии, тружусь, каждый день занимаюсь и моё отношение к людям. Мои дочери молились – сами, без моей просьбы – за здоровье кого-то, кому я помогал. Однажды я застал дочек в ванной комнате в темноте с горящей свечкой. «Что вы делаете?» – «Мы молимся за здоровье Алины». Пианистка Алина Коршунова, изумительный талант, в то время находилась в одной из лучших клиник Нью-Йорка. Потому что американцы дали мне 50% на то, что её могут спасти.

– Спасли?
– Этого оказалось мало. Она ушла из жизни.

– И всё-таки, Владимир Теодорович, неужели семья не говорила: хотим папу и мужа видеть чаще дома?
– Никогда! Они всегда с пониманием ко всему относились. Как-то мне понадобилось сдержать слово, данное русскому мальчику-гобоисту, который учился во Франции, – купить ему инструмент. Я пошёл к Сати: «Выпиши, пожалуйста, чек на 40 тыс. франков». Она тихонько сказала: «У нас минус 80». – «Я же дал слово». Она молча выписала.

– А почему вы сами чеки не выписывали?
– А я не умею. Стараюсь не делать того, что не умею.

– Вы правда не можете заполнить банковский чек?!
– Нет. Ещё я не пользуюсь сетями, у меня нет e-mail. Когда меня спрашивают: «Какая у вас электронная почта?» – отвечаю: «У меня её нет». Сначала люди удивляются, а потом со вздохом говорят: «Вы счастливый человек». Просто когда я однажды столкнулся с техникой и увидел, что в сетях появилось столько грязи, понял: не хочу быть свидетелем этого.

– Но каким образом у вас был баланс «минус 80 тыс. франков»? А как же безумные гонорары известных музыкантов?
– Жизнь на Западе очень дорогая. У некоторых – да, безумные гонорары, но я к этому не стремлюсь. Есть же ещё и человеческие взаимоотношения…
К тому же большую часть гонораров мы отдавали в Госконцерт. За запись Концерта Чайковского с великим японским дирижёром Сейджи Одзава с Лондонским оркестром я получил 50 фунтов. На эти деньги купил замечательную картину Судейкина «Коломбина». На «Пьеро» мне уже не хватило.

– Вы ненавидели систему, которая отбирала всё заработанное?
– Нет, не ненавидел. Все так делали, я же не был исключением. Собирали со всех – с Ойстраха, с Ростроповича. Ойстрах купил себе скрипку Страдивари не благодаря своему дару, а благодаря друзьям, которые скинулись и привезли ему чемодан разных валют из всех стран – из Латинской Америки, Турции. И мне тоже скрипку купили друзья. Но только она принадлежит не мне, а тем людям, которые заплатили за неё.

– Какие у вас отношения с этой скрипкой работы Страдивари?
– Любовные.

– Инструмент для вас значит больше, чем женщина?
– Ну как… Женщина есть женщина, инструмент есть инструмент. Но скрипка – капризная женщина, ничего не прощает – не прощает, когда я мало на ней работаю. Любая женщина не прощает, если к ней недостаточно внимания.

Беседовала Ольга Шаблинская