ТОЧНОЕ ВРЕМЯ ЕЛЕНЫ ШУВАЕВОЙ-ПЕТРОСЯН
На этой неделе Российско-армянский клуб провёл в известном московском книжном магазине «Библио-Глобус» презентацию новой книги Елены Шуваевой-Петросян «Араратское время».
Читатели «Нового времени» очень хорошо знают Елену Алексеевну и ее творчество. Ведь многие произведения талантливой писательницы, журналистки, литературоведа впервые увидели свет именно на страницах нашей газеты и полюбились нашим читателям. Это, в частности, относится к увлекательным репортажам о неоднократных восхождениях на гору Арарат и иные знаменитые горные вершины — Эльбрус, Казбек, иранский Демавенд и другие. И тут уместно напомнить, что Елена уже давно и очень серьезно занимается альпинизмом, а это занятие, как известно, для людей сильных — и телом, и духом.
В новую книгу вошли стихи, рассказы и притчи, написанные в разные годы. Объединяет их то, что все они посвящены Армении, истории и культуре нашего народа, его многолетней борьбе за историческую справедливость.
Среди участников презентации были хорошо известные в России и в Армении люди. Это, в частности, — известный писатель, руководитель прозаической секции Московского отделения Союза писателей России Александр Евсюков, председатель общественной организации Диалог Юрий Навоян, писатель и издатель Андроник Романов, специально приехавшие на презентацию земляки Елены — представители журналистских и творческих кругов Волгоградской области…
Все выступившие отмечали незаурядный талант автора книги, высокое мастерство владения словом, большой вклад Елены Шуваевой-Петросян в развитие и укрепление российско- армянских культурных, литературных связей, ее активную деятельность в качестве сотрудника представительства Россотрудничества в Армении, заместителя председателя Объединения ветеранов Армении им. маршала Баграмяна и преподавателя Ереванского Госуниверситета.
А ещё Елена Алексеевна является членом Союза литераторов России и Союза писателей Армении, Международного Союза писателей имени Кирилла и Мефодия.
Следует отметить, что активная, напряженная работа и общественная деятельность не только не мешает творчеству одаренной писательницы, но наоборот, обогащает его новыми гранями и ценными нюансами.
В своём выступлении Елена подчеркнула, что живет в Армении вот уже половину своей жизни, и за эти годы не просто полюбила свою вторую родину, но и по-настоящему сроднилась с ней. И это не просто красивые слова. Доказательством тому служит содержание вышедшей в свет книги.
И, конечно же, нас ещё ждут новые встречи с незаурядным творчеством Елены Шуваевой-Петросян, залогом чего является ее высокая писательская активность и неоспоримый литературный талант.
Армен ХАНБАБЯН, собкор «НВ» в России
Умру за тебя, Енок
Всю ночь молодой жеребец Енок нервничал. Не стоялось и не спалось ему спокойно в деннике, хотя луна была тиха, ни одно облачко не омрачало её бескровного лика, хотя деревья замерли в своей сонной истоме, ещё вечером распрощавшись с дерзким горным ветром, разгоняющим остатки дневного зноя, и даже в непроходимых лесах, увивших треть высоты гор, затихли звери и замолчали птицы.
Нет, Енок не ржал (лошадь подаёт голос лишь в момент крайнего возбуждения), слишком велико было его уважение к хозяину — не хотел он тревожить Васака, вымотанного дневной работой на винограднике, но фыркал, перебирая копытами, будто бы отбрыкивался от кого-то, призрачного и опасного. Ничего подобного не происходило с лошадьми в соседних денниках. Они, обеспокоенные, лишь изредка переваливались с бока на бок или вставали и, чуть-чуть потоптавшись на месте, пожевав свежую, но обезвоженную солнцем, траву, снова укладывались на свои лежбища, не понимая, что же может тревожить этого статного нисейского жеребца Енока. А его уши, торчащие кверху, выдавали неприятные ощущения и страх. Но явной опасности рядом не было. Они бы тоже почувствовали…
Едва забрезжил рассвет, а туман затаился в ложбинках гор, особенно сгущаясь в мрачных ущельях, как Васак деловито распахнул двери денника и подошёл к своему любимцу.
— Красавец! — погладил он по истомлённой ночным беспокойством голове Енока. Жеребец вздрогнул, тряхнул гривой, цокнул копытами и издал бархатистыми ноздрями радостный звук — мол, приветствую тебя, мой хозяин. Васак, держа уздечку, освободил пристёгнутый повод, расстегнул подбородный ремень, затем ловко перекинул повод на шею и, обхватив одной рукой массивную голову лошади, прижал нащёчные ремни к носу, а другой вложил в рот Енока удила. Когда жеребец приоткрыл губы, Васак убедился, что тот крепко захватил железо зубами. Мужчина потянул уздечку вверх, закрепив суголовный ремень на затылке лошади, проверил, проходит ли между шеей лошади и подбородным ремнём кулак, чтобы, не дай Бог, не удушить любимца, ласково расправил гриву и вывел Енока на простор. Мастерски водрузил и закрепил седло. Каждая лошадь должна носить своё седло — это неписанный, но выполняемый всеми конниками закон, ведь седло «разнашивается» под спину лошади, так же, как ботинок разнашивается под ногу человека. Разве приятно человеку в малой или великой обуви?! Нет! И коня нужно уважать. Посему Васак приобрёл добротное, повторяющее изгибы спины Енока, седло, которое сидело на нём, как влитое, не зажимая трапециевидную мышцу, не врезаясь в ткани, мешая отводить лопатку назад и не болтаясь, давя лукой на холку. Закрепив седло, хозяин вывел Енока за ворота денника, взял со скамейки приготовленную женой Асмик котомку со скромной пищей, ружьё, которое всегда брал с собой на всякий случай — встречи с волками в этих местах были нередки, и хотя они днём обычно не нападают, но мало ли…
Отцепив повод от крючка на заборе, Васак ловко запрыгнул на жеребца, и они ровным шагом направились к предгорной равнине. Мужчина сидел прочно и уверенно, слегка прижавшись бёдрами к седлу, Енок шёл в спокойном аллюре. Жеребец и хозяин были в гармонии друг с другом, в гармонии с природой. Они оба одинаково любили эти ранние моционы, когда в молчании человек и жеребец понимали друг друга, лишь чувствуя пульс. Но в это утро от Васака не скрылось лёгкое напряжение Енока. «Может, ночью волки подходили к дому?» — мысленно себя спросил мужчина, но тут же отбросил эту думку, поскольку, если бы эти головорезы пробрались во двор, то собаки подняли такой шум, что он, Васак, наверняка бы услышал, ведь сон хозяина подворья всегда чуток. Нет, видно, дело не в волках, но тогда в чём… Мужчина не мог понять…
Через час Васак привязал Енока к колышку недалеко от своих богатых виноградников и занялся работой. Хоть летний день и долог, но работы непочатый край. Уже вершина Сиса — Малого Арарата — слегка припорошена снегом, говорят виноградари Араратской долины, плоды первого урожая «сынами Солнца» — «ареворди» в знак благодарности Творцу уже отнесены в храмы, освящены, пора собирать урожай, как это делал отец Васака, его дед, его прадед, как это делал сам прародитель Ной. И тогда машины, доверху гружёные виноградом, истекающие сладким соком, направятся длинной цепочкой к винным заводам… Картина, радующая сердце каждого виноградаря!
А в пещерных каратаках[1], в которых в позапрошлом веке проживала значительная часть населения Сюника, в долине реки Вараракн, в ущелье тёмных катакомб, положив большую морду на мощные лапы и слегка прикрыв глаза, дремал голодный волк Башибузук. О его жестоких вылазках знали все жители окружающих поселений. Ярко-охристый Башибузук был силён, ловок, хитёр и беспощаден. Но этой ночью он не смог войти в Горис. Потоптался в округе, глядя сверху на тихий посёлок, и ушёл обратно к каратакам. Его психическая развитость помогала ему ориентироваться в обстановке и уходить от опасности. Он часто охотился один, без стаи, и никогда не брал жертву измором, шёл смело и прямо, глядя животному в глаза. Таков был его приём!
Он не был пришлым и жил в стае из двадцати особей, хоть и не альфа-самец, но находился в иерархии старших и пользовался особым почётом. Что этой ночью остановило волка, не позволило войти в посёлок, он не мог точно определить, а сейчас он, беспощадный Башибузук, мучается голодным желудком, а дневной свет неприятно режет глаза, раздражая и так неспокойную нервную систему. Может, это сказывается возраст и какие-то, непонятно откуда появившиеся страхи… Его самка Басар, дочь легендарной Асены[2], покинула этот свет несколько лет назад, после её смерти Башибузук так и не обзавёлся новой партнёршей — как-то это не особенно принято у волков. После смерти Басар он всё чаще стал задумываться о том, что и ему осталось не так много, что и его дни сочтены… И вот в эту ночь он не вошёл в посёлок: да, он понял, призрак смерти промелькнул перед его глазами.
В этих мыслях Башибузук промучился до обеда, а потом вышел из прохладной пещеры и неспешным шагом побрёл к долине, за которой раскинулись виноградники Васака. Туда, где пасся нисейский красавец Енок. Он просто шёл, без надежды кого-нибудь зарезать, но с чаяниями встретить гнездо какого-нибудь тетерева или ослабевшего зверька, не побрезговал бы Башибузук и остатками добычи других волков или падалью овцы, коровы, лошади. И тут его острый слух уловил редкое лёгкое пофыркивание Енока.
Волк остановился, напрягся, его обоняние уловило тонкий и приятный запах конской плоти. Почувствовав сладковатый вкус свежей крови, Башибузук поспешил к Еноку. Едва завидев волка, жеребец издал резкий звук — нет, это не страх сподвиг его на это, Енок предостерёг хозяина, что рядом опасность. И Васак понял своего питомца, но не испугался, не сбежал, а схватив двустволку, со всех ног рванул к Еноку. В тот момент, когда волк, сделав красивый прыжок, вцепился в горло жеребца, Васак метко выстрелил из ружья. Пригодилось-таки, родненькое!
Башибузук упал замертво, его мощные лапы ещё некоторое время подергивались в нервных судорогах, будто бы волк хотел на них встать, но раненая голова была слишком тяжела и прикована к земле. Призрак смерти остановился в его остекленевших глазах.
Из горла Енока билась кровь, Башибузук, вырвав кусок плоти, слегка задел восходящую глоточную артерию, но, слава Богу, не коснулся ствола сонных артерий, направляющих кровь к голове. Васак, одной рукой зажав резвую струю крови, достал из кармана старенький сотовый телефон, перетянутый скотчем, и судорожно начал набирать номер соседа Ераноса, который, окончив Зооветинститут в Ереване, открыл свою ветлечебницу в посёлке, а также выезжал на вызовы в окружные сёла. Енок мужественно терпел боль, не издавая ни звука, он ловил взгляд своего хозяина и будто бы говорил: «Не беспокойся, Васак-джан, всё будет хорошо!» И Васак успокаивался. Он знал, что лошади даже умирают тихо, но глаза Енока внушали ему добрый исход. И он верил.
Скоро подкатил Еранос на своём запылённом дряхлом «Еразике», за ним Галуст на грузовой машине, в кузов которой набилась целая дюжина шумных мужиков. Еранос быстро обработал рану, сделал укол Еноку, а мужики, откинув кузов и осторожно передвинув жеребца на крепкий полог, поднатужились и затащили раненого в машину, чтобы отвезти в посёлок, в денник Васака.
Васак сутки напролёт находился рядом со своим любимцем. «Кмернем кез[3], джан! Умру за тебя, Енок!» — повторял он, поглаживая роскошную гриву жеребца. Васак никогда не называл своего любимца скотиной. Ещё с колыбельки он помнил чудесную сказку об Огненном Коне и Огненном Мече, которую ему часто рассказывала мать. С тех пор для него конь — это верный друг и гордость горца. Что ещё нужно для горца, кроме как хурджин[4] золота, хороший конь и сабля.
Часто Васак вспоминал и героя армянского эпоса «Давид Сасунский» Мгера, который ушёл в скалу, потому что «мир на кривде стоит». Но всё-таки дважды в год — в праздник Роз и Вознесение Господне Мгер Младший выходит из скалы и скачет вокруг неё на своём волшебном коне-исполине Джалали, проверяя, выдерживает ли земля его вес. Пока его конь ступает по скалам, он держится твёрдо, но как только он ступает на землю, его копыта вязнут. Тогда Мгер, видя что земля не держит его, снова уходит в скалу. В пещере Мгера вечно горит лампада и вечно вертится колесо — по легенде, когда лампада погаснет, а колесо остановится, ему придёт пора покинуть пещеру. Погружённый в мысли о своём питомце и его могущественных потомках, Васак не отходил от Енока. Прислушивался к его мерному дыханию и старался угадать, что снится любимцу.
Крепкий и молодой Енок, на радость хозяина, недолго болел, рана быстро затянулась, и жеребец встал на ноги. Встал на ноги и заржал радостно и протяжно, вскинув хвост. И теперь уже их утренние прогулки совершались бок о бок — Васак и Енок молча шли рядом друг с другом. И снова они были в гармонии. Мужчина возобновил работу на своём винограднике, но жеребца уже прибивал поближе к участкам. Галуст, который помог на грузовике перевезти Енока и участок которого располагался рядом с виноградником Васака, разрешил прибивать коня на своём участке — мол, у меня лишь там разнотравье и пасека, разве Енок помешает, вряд ли он вытопчет всю траву. Так и порешили.
И прибил Васак к колышку своего Енока на пути лёта пчёл к медоносам… Но если бы тогда он знал, какой рок кроется в этом, если бы он почувствовал, как чувствовал Енок… А Енок продолжал вести себя беспокойно, отбрыкивался от призрачной опасности и тихо фыркал.
В тот день, когда на Енока напал рой пчёл, Васак был совсем рядом, но оказался совершенно беспомощным в ситуации. Жеребец лишь издал короткое ржание, опять же предупреждение, и повалился на бок, отбиваясь копытами от назойливых насекомых. Был бы он не на привязи, после первого же укуса понёсся бы прочь от этих сволочей, но нет, он был привязан и этим был обречён. Пчёлы, суетясь и жужжа, облепили его морду, шею, тело, набились в ноздри и рот, которым Енок судорожно ловил горячий воздух.
Васак ринулся к жеребцу, сначала попытался расправиться с насекомыми — не махал, а рубахой давил их на теле своего любимца, но каждая убитая пчела выделяла в воздух особое химическое вещество, которое было сигналом тревоги для других её сородичей, которые тут же поспешали к ней на помощь и начинали роиться на теле Енока… Всё тело и лицо Васака тоже покрылись пчёлами. Он уже с трудом дышал, его покидало сознание, но, собрав последние силы, мужчина подполз к колышку, к которому был привязан жеребец, и попытался его выдернуть — тот, как назло, засел так крепко в каменистой почве, что даже не двигался.
Васака и Енока, лежащими на земле, обнаружил Галуст во время вечернего объезда своих территорий. Если у человека ещё теплилось лёгкое дыхание, то жеребец был холодным. Они лежали рядом друг с другом. Бок о бок. Галуст срочно отвёз Васака в больницу, где тот, в состоянии полусмерти, пролежал под капельницей несколько недель. Енока местные мужики, не могущие остаться равнодушными к чужой беде, не выкинули, как падаль, за околицу, помня о безмерной любви хозяина, а похоронили у ущелья, недалеко от виноградника Васака. Ветеринар Еранос сказал, что шансов выжить у жеребца практически не было — пчёлы искусали всю голову, попали в несколько кровеносных сосудов, изжалили полость рта, что стало причиной опухоли глотки и смерти от удушья. «Слава Богу, хоть Васак выжил», — решили местные жители, расценивая, что уж лучше пусть конь умрёт, чем человек, их сосед, их земляк. Так горя меньше! И поднять на ноги пятерых детей без мужика вряд ли бы смогла хрупкая Асмик.
А Васак, едва придя в себя, покинул больничные застенки. Каждый день он корил себя, начиная утро с похода в пустующий, но ещё хранящий до боли родной конский запах денник. «Кмернем кез! Умру за тебя, Енок! — с горькой иронией повторял он. — Вот и умер! Кто за кого?!»
Асмик решила, что муж её совсем помешался на жеребце. Не ест, не пьёт, всё время что-то бормочет себе под нос или молчит. Сколько ни пыталась она разговорить его, утешить, не удавалось — Васак был отрешён и сух с ней. А когда к нему заглянул обеспокоенный Галуст и тихо спросил: «Как ты, Васак джан?», Васак невпопад ответил: «Я спас его от беспощадного Башибузука, а от маленькой пчелы не смог». И тихо, скупо, по-мужски, заплакал…
2018 г.
Арцахские туманы
Как часто Арцах встречал меня туманами — плотными, непроглядными, густыми или зыбучими, клочковатыми, рваными. Промозглыми или радужными. Да, туманами Арцах встречал меня многократно. А недавно, в Шуши, мне приснился сон. Я шла по старому кладбищу — обычное для меня дело — я часто хожу по местам вечного упокоения людей прошых веков, разным — чаще русским и армянским, будто что-то или кого-то ищу (однажды нашла — надгробие с моим русским именем и армянской фамилией, умерла в тридцать три, но я уже пережила этот рубеж) — читаю истории жизни на мшистых камнях, а потом умиротворяюсь, сажусь и просто слушаю природу и себя. Нигде так тихо и покойно не бывает, как на старых кладбищах.
Вчера, набродившись и набегавшись в арцахских туманах, через петли времени, я заснула безтревожным сном… И снова вернулась на кладбище, но ранним летом, летним утром с его розоватым лёгким туманом, который вот-вот рассеется, как только лучи солнца станут крепче, жгучее; всё вокруг утопало в высоких, доходящих до пояса, ярко-красных маках. Я осторожно пробиралась меж камней, легонько касаясь головок цветов, покрытых капельками росы. Руки быстро похолодели. Ноги промокли. Но я продолжала бродить, до состояния полной отрешённости. К реальности с её гомоном птиц вернуло ощущение тепла на моих ладонях — живого, человеческого тепла. Рассеянное зрение уступило место сосредоточенности: маки, ярко-красные маки, доходящие до пояса, превратились в руки, поле рук, которых я касалась. Они были мягкими, тёплыми и заботливыми. Они пахли миром — пашней, зерном, сеном, хлебом, молоком… И ни намёка на порох.
Ощущение, что этот мир существует впервые, и я существую впервые, и эти руки, которые вот-вот покажут тех, кому принадлежат, существуют впервые, открыло мне новое чувственное понимание: закончившись, всё начнётся впервые. И начнётся оно с созидания. И продолжится созиданием.
Я стояла на высоком горном плато, среди цветущих рук. Самые тяжёлые остатки тумана залегли где-то внизу, зацепившись за кроны деревьев. Сердце пульсировало в груди, голове, руках, ногах; так бывает, когда влюблён — в человека, в жизнь, в дело. Я стояла и думала: а туманы, плотные арцахские туманы, они как кокон безопасности, призваны защищать этот клочок земли, эти мягкие, тёплые и заботливые руки, которые пахнут миром.
2018 г.
Горячие источники
Проснувшись утром и выбравшись из палаток, мы любовались природой — лесистыми горами, за которые зацепился белоснежный утренний туман и не хотел прощаться, рекой Тертер, прыгающей по камням и убегающей вдаль — меж гор, в тот же туман. Никому не хотелось говорить, поэтому Анатолий, молча, начал собирать щепки и разводить костёр, Ольга, также не проронив ни слова, расстелила скатерть на траве, я зажгла горелку, чтобы приготовить по-быстрому кофе… Остальные члены нашей многонациональной команды пока ещё спали. Некоторые оказались в Армении по работе или были в турпоездке, но карантин, объявленный в связи с распространением коронавируса, и закрытые дороги оставили их в этой стране на несколько месяцев.
Помешивая кофе, я обратила внимание на раскаты грома, которые то нарастали, то затихали, то гремели так, будто небо обстреливало им землю. Гром подхватывало горное эхо и разносило по округе. Прежде чем отправиться в поход в Арцах (Карабах), мы посмотрели прогноз погоды на 26 и 27 сентября: вечером в субботу кратковременный дождь (он был, да), утром в воскресенье пасмурно, но без дождя.
— Какой-то странный гром, — сказала я Ольге, и та молча согласилась. Через минуту пришла другая мысль — это военные учения: мы же находимся на самой границе. Арцах — маленький кусочек райской земли, куда ни глянь — повсюду границы, которые армянам приходится охранять и держать до скрипа костей, до надрыва вен, до последнего вздоха жизни.
Через пару часов наш палаточный лагерь начал оживать. Люди подтягивались к скатёрке, которую расстелила Ольга. На «столе» уже стоял скромный завтрак из яичницы с помидорами, быстро приготовленный курдом Шамалем на костре. Но завтрак мы не успели съесть. Поляна засуетилась. Другие походники начали спешно собираться. К нам подошли мужчины в камуфляже и сказали, что в семь часов утра Азербайджан начал ракетно-артиллерийский обстрел не только приграничных сёл, которые все годы с 90-х под прицелом, но и Степанакерта. «Это уже война!» — сказал один из них и поспешил к другим походным группам, которые были ещё не в курсе, что утренний гром — далеко не природное явление.
Мы дружно собрали палатки и спальные мешки. Вокруг нас бегала непонятно откуда взявшаяся курица, пытаясь пробраться к скатёрке, чтобы поклевать крошки.
Поляна вокруг горячих источников быстро опустела. Осталась одна машина. Толстый мужик в плавках стоял на возвышенности у источника с той самой курицей в руках, которой успел свернуть шею и ошпарить в горячей воде, — типичный образ гротескного искусства.
После двадцати километров бездорожья через лес, разрушенного первой войной, но всё ещё заселённого малочисленными жителями деревни, мы должны были въехать в 600-метровый тоннель, в котором двум встречным автомобилям никак не разъехаться. Но не успели доехать — навстречу на скорости неслись несколько машин. Одна из них остановилась, и водитель сказал, мол, разворачивайтесь, тоннель бомбили, Сотский перевал на Варденис под обстрелом да и сам Варденис, который находится на территории Армении, пострадал.
Развернулись. Куда ехать, что делать — чёткого понимания не было. Но группа из четырнадцати человек, включая детей, держалась стойко. Только Алиса нагнетала обстановку, постоянно названивая по роумингу своему мужчине и рассказывая, в какой ужас мы попали, и доставая водителя расспросами «куда мы едем?», «я должна знать, куда ведёт эта дорога?». А мы не знали, куда едем и куда ведёт дорога — ориентировались на другие машины, от которых держались на расстоянии.
Из домов тех самых малонаселённых деревень бежали люди, в основном старики и женщины с маленькими детьми, — кто-то с сумками, кто-то налегке, по дороге их подхватывали машины, уже набитые до отказа. На дорожной развилке стояли мужчины в камуфляжах и с оружием и направляли всех в сторону разрушенной школы в брошенной деревне: там есть бомбоубежище.
Я не знаю, как называлось раньше это село и есть ли оно на карте, но уверена, многие запомнят его как спасительное место, в каком бы плачевном состоянии оно ни было.
В бомбоубежище при тусклом свете на стульях и старых кроватях с сеткой сидели женщины и дети. Поразило то, что никто из малышей не плакал. Стояла гробовая тишина. Мы, молча, прошли в глубину укрытия, где были свободные места и где не было света, только в конце светился проём в стене, удручающе освещая завалы камней.
Алиса начала всхлипывать — на её плач в тишине среагировали несколько женщин, подошли, начали успокаивать, подбадривать, еле сдерживая слёзы Десятилетний сын Алисы сидел и молчал. Я положила руку на плечо армянке, на коленях которой сидела годовалая девочка, и она заговорила с болью: «Там два моих сына. А это моя внучка. Вы тоже молитесь…».
Я села на свободный стул в тёмном углу рядом с армянкой, окружённой тремя маленькими девочками.
— Алёна? — вдруг заговорила она, назвав моё имя, и это прозвучало так неожиданно и странно, учитывая ту обстановку, в которой мы находились. — Помните, несколько лет назад вы ночевали в нашем доме. Я — Лаура, помните?
И вправду, пути Господни неисповедимы. Можно ли было представить, что я снова встречу тех добрых людей, приютивших нашу компанию в своём деревенском доме несколько лет назад, когда мы ночью постучались в их дверь.
— А Каринка, где Каринка? — я вспомнила, как зовут дочку Лауры, ту самую двенадцатилетнюю удивительную девчушку, которая утром, три года назад, заглядывала в моё сонное лицо, ожидая, пока я проснусь окончательно. И вот, гостья встала с кровати, умылась, Каринка подала полотенце, продолжая с интересом разглядывать. А потом так доверчиво взяла за руку и сказала: «Алёна, пойдём, я покажу тебе самое красивое место на земле».
Мы прошли через осенний сад, поднялись на бугор, откуда открывался вид на окрестности: скалистые горы, поросшие богатым лесом, разрушенную деревню — руины и несколько бедных домов, ухабистую дорогу. Да, место производило удручающее впечатление. Но глаза Каринки горели от восхищения, и это было заразительно, я поверила безусловно.
И вот, по коридору жалкого бомбоубежища ко мне идёт уже оформившаяся красивая девушка Карина. Это было как замедленной съёмке. Потом все вокруг засуетились, засобирались. Мы приобнялись с Каринкой на секунду, затем она взяла за руки малышек, помогла матери собрать вещи, и они направились к выходу.
Бомбоубежище моментально опустело. Остались одна женщина с ребёнком-грудничком и мы.
Я вышла во двор и направилась, как мне показалось, к координатору Ванику, который рассаживал людей по машинам, спросила:
— А что нам делать? По какой дороге ехать? У вас же есть связь, что происходит на Сотском перевале?
Мужчина указал на две машины, в одной из которых уже сидела Каринка с мамой и племяшками:
— Езжайте за ними, они через Кельбаджар выведут вас на грунтовую дорогу, по которой можно добраться до Вардениса.
Ехали, снова держась друг от друга на расстоянии. Вот и тоннель. Вглядываемся в темноту. Всё спокойно. Машины направляются только в одну сторону — в сторону границы в попытке выехать из опасной зоны.
На повороте на Кельбаджар (сейчас — Карвачар) военные заглянули в машину, документы не стали проверять. Суета, много транспорта, много людей… От трассы свернули на грунтовку, доехали до города. У дороги стояли несколько мужчин, которые пытались посадить престарелых родителей и детей в направляющиеся в сторону Еревана машины. Мы взяли дедушку и двух внучек. Потом чуть дальше — бабушку и внука. Без вещей и документов. На выезде из Карвачара небольшой пост. Снова никто не проверил документы, лишь спросили: «Карабахцы есть в машине?» — «Да» — «Аствац пахи» («Да хранит вас Бог»). Поехали дальше.
Все в Армении знают, что самый высокий перевал, Мегрийский, пролегает через высоту 2535 метров над уровнем моря. Так вот, нет, есть перевал, который выше, и есть грунтовая дорога, пусть и трудная, через высоту 2610, которая соединяет Арцах с Арменией. По этой дороге мало кто ездит, все пользуются двумя трассами — либо через Горис-Лачин, либо через Варденис. Навстречу — много военных и частных машин, разъезжаться на узком серпантине сложно, но все относятся понимающе друг к другу, уступают тем, кто направляется в Арцах. А природа вокруг райская — альпийские луга, живописные горы. Картину омрачают руины домов — свидетели Карабахской войны начала 90-х. Команда наша, чтобы поддержать друг друга и отвлечься от ситуации, восторженно реагирует на пейзажи за окном.
Наверное, это была самая долгая и напряжённая дорога в город Варденис, который тоже подвергся атаке.
Варденис встретил множеством военных машин и людей на улицах — в камуфляжах, с оружием. Въезжая в город, в голову пришла глупая для той ситуации мысль: где моя маска, у нас же до сих пор масочный режим. Но — всем уже было не до масок.
В Варденисе появилась сотовая связь, и все начали читать новости, звонить родным, чтобы сказать, что живы, выбрались из Карабаха, но ситуация там очень тяжёлая. В ответ слышали: «Проезжайте быстрее Варденис, там небезопасно!». Посовещавшись, решили остановиться на пять минут, чтобы купить водки и сходить в туалет — смыть с себя пыль после трудной дороги.
Проезжая озеро Севан, сделали привал, чтобы перекусить. В багажнике у нас стояла огромная кастрюля с той самой яичницей с помидорами, которую не успели съесть утром. Быстро накрыли стол в беседке, развели костёр, разогрели на ужин завтрак. Наши вынужденные попутчики — дедушка, бабушка и их внуки, чувствуя себя несколько растерянно, отказывались от еды, но видно было — голодны и замёрзли… На Севане даже летними вечерами прохладно, не говоря уже о конце сентября. Тоня и Ольга надели на малышек свои жакеты, те, чуть согревшись и освоившись, доверчиво прижались к женщинам. И, наконец-то, мы узнали имена наших попутчиков из Арцаха.
День 27 сентября подходил к концу. Доехали до Еревана в темноте. По дороге карабхцев ждали родственники и знакомые, которые готовы были их приютить. Но армянская столица даже в темноте кипела: в разных местах стояли люди, многие на своих машинах, без всякого учёта и призыва, собирались ехать добровольцами в Карабах. Повсюду чувствовался боевой настрой.
2020 г.
Карвачар. Потерянные люди
Сразу после Вардениса – последнего городка перед Сотским перевалом, за которым начинается Нагорный Карабах (Арцах), видишь последствия войны — подорванные и сгоревшие боевые машины, легковые автомобили, разбросанные по полям части… Этот город на территории Армении тоже подвергся бомбёжке. И сегодняшняя тишина имеет оттенки боли и горя — нет ни одного человека, в семье или среди друзей которого нет погибших.
14 ноября — последний день перед тем, как Карвачарский район Карабаха должны были передать Азербайджану. С Сотского перевала по новой дороге спускается поток машин, гружёных мебелью, скотом, дровами, кровлей от домов. На развилке военные направляют нас на старую дорогу, чтобы не создавать «пробки», — ту самую, по которой мы вернулись из Карабаха в первый день войны, 27 сентября. Впереди — горный маршрут по грунтовке с набором высоты до 2610 метров. Внизу остаётся тёплая золотая осень, наверху — наледь и снег.
На высшей точке все останавливаются, чтобы в последний раз сфотографировать горный серпантин, альпийский пейзаж и Мравский хребет. Говорить ни о чём не хочется. Но рядом с нами останавливается старенькая «Нива», из которой выходит мужчина: на лице боль, тревога и растерянность. Он, завидев славянские лица, подходит к нам и, с отчаянием махнув рукой в сторону Карабаха, на диалекте говорит: «Лучше бы всего этого у нас никогда не было, чем хоронить сыновей…» Что на это сказать? Как утешить? «Чем хоронить сыновей… чем хоронить сыновей…» — повторяет он, уходя, с трудом передвигая ноги. Неподъёмная боль — когда дети умирают раньше родителей.
…Карвачар охвачен суетой. На первый взгляд может показаться, что в городке поселкового типа развернулась великая стройка, но… всё наоборот: это не строят, а разбирают дома — кто-то только крышу, двери и окна, а кто-то по камням весь дом или половину, пилят деревья, выкапывают могилы, чтобы увезти с собой прах предков и надгробия во избежание осквернения. На крышах больших, просторных однотипных домов, видимо, построенных недавно по какому-то проекту, сидят парни, снимают кровлю, внизу мужчины постарше принимают листы железа и грузят в кузова грузовиков.
Привлёк внимание один необычный дом: он построен внутри руин прошлой войны, но сегодня полыхают огнём и старые и новые стены. Слышны треск пламени, жужжание пилорам, всё вокруг покрыто дымом. Великое разрушение! Потерянные люди! Ещё долгое время им некуда будет поставить снятые двери… И уж точно никогда не заживут раны от потерь детей…
Почему-то вспомнился пример из дикой природы: некоторые звери съедают детёнышей, почуяв опасность. Армяне никогда раньше не сжигали свои дома. Но опыт прошлых войн, скитание, боль, обида выработали новую защитную реакцию: оставить дом врагу — это тоже осквернение… Да и вряд ли счастливо будут жить азербайджанцы на земле, которая претерпела столько боли, напиталась кровью… Дома, которые армяне покинули более 100 лет назад во время Геноцида, устроенного турками, так и остались пустовать. На вопрос почему, турецкие курды отвечают: «Там духи армян». И здесь останутся одни духи — бестелесные хранители обгоревших очагов и стен.
По дороге одна колонна машин направляется в Армению, другая — из Армении: это люди едут попрощаться со старейшим и красивейшим монастырём Дадиванком.
Не доезжая несколько километров до армянской святыни, останавливаемся на берегу реки Тартар рядом с мостиком, уводящим на другой берег. Там, в зарослях леса, прячется другой монастырь — Святой Богородицы (Девичья пустынь). Уникальный комплекс, состоящий из девяти сохранившихся до наших дней построек, самая древняя из которых датируется 1174 годом. Мало кому он открывается с дороги, а вывеска очень не приметна. Скорее всего, мы видим его в последний раз. Что говорить об уничтожении таких малоизвестных монастырей, когда азербайджанцы на глазах у всего мира уничтожали другие армянские памятники, между прочим, охраняемые ЮНЕСКО?
…На подворье монастыря Дадиванк тоже суета: кто-то молится, кто-то плачет, кто-то грузит в машины хачкары и церковную утварь. Только настоятель храма — отец Ованес смирен: он решил остаться здесь вопреки всему. Несколько дней назад он снял церковный колокол, но потом, узнав, что храм будут охрнять российские миротворцы, вернул набат в звонницу.
Действительно, у входа в монастырь стоит взвод российских миротворцев. На волнующий всех вопрос, что же будет с Дадиванком, ребята отвечают: «Мы тоже христиане, будем охранять армянскую святыню!»
Отец Ованес благословил нас, потом спешно направился в храм. Уже темнело. В церкви его ждали другие прихожане, которые проделали долгий путь из Еревана. Вряд ли они ехали сюда, чтобы креститься, но… это желание родилось здесь и сейчас, ситуативно.
Тут же несколько человек быстро принесли тяжёлую каменную купель. Крещаемые в темноте, подсвечивая телефонными фонариками, продевали тесёмки через ушки скромных деревянных крестиков, готовились… Отец Ованес, прежде чем приступить к таинству крещения, сказал прихожанам: «Я был здесь и я останусь здесь». Духовное войско настоятеля храма пополнилось желающими остаться вместе с ним, охранять святыню и молиться.
…Обратный путь в Ереван занял очень много времени. Доехав до Карвачара, встали в неподвижную колонну машин, которая за три часа не продвинулась ни на метр. Если днём горели несколько домов, то ближе к вечеру полыхало всё вокруг. Дым и туман накрыли округу. Оставался час до полуночи 15 ноября.
2020 г.
[1] Каратак — пещерное жилище.
[2] В турецкой мифологии существует поверье о том, что гоктюрки пошли от волчицы по имени Асена.
[3] Кмернем кез (арм.) — «умру за тебя».
[4] Хурджин (арм.) — сумка, сотканная ковровой техникой из разноцветных шерстяных волокон и украшенная бубенчиками.
