«Ноги в тепле»: интервью с писательницей Кариной Ерицян
В издательстве «СЛОВО» вышла книга «Ноги в тепле. Зарисовки о простом, смешном и важном». Армянский музей публикует интервью с ее автором ― Кариной Ерицян. В разговоре она рассказала нашему корреспонденту о том, как появился замысел книги, о лектории «Ноги в тепле», который Карина организовала в 2020 году для помощи беженцам из Арцаха, а также о том, как общаться с таксистами в Ереване и как жить, когда кругом происходит столько страшного.
Для начала расскажите, что это за книга?
К. Е.: Это, наверное, самый сложный для меня вопрос. Это такой сборник довольно коротких текстов. Как следует из названия, зарисовок о совершенно разных вещах и сторонах жизни. Там есть тексты о нашей издательской семье, о карантинном времени, много посвящено Армении. Есть и рассказы про различные романтические истории, приключавшиеся в жизни. И, наверное, эта книжка в наши тяжелые времена может, надеюсь, по крайней мере, немножко скрасить людям жизнь, чем-то светлым и каким-то лучом надежды.
Это ваша первая книга, и, насколько я понимаю, изначально это не планировалось вообще как книга…
К. Е.: Да, это не планировалось вообще как книга. Начиналось все с того, что я записывала какие-то истории в соцсети. Потом это набрало обороты, и наиболее плодородный приступ писательства был уже в 2020 году, когда наступила пандемия, и мы все засели дома. Потом началась Карабахская война и так далее, и так далее… И, в общем, все вместе каким-то образом повлияло на то, чтобы я с какой-то особой активностью писала тексты. Писала я их в интернете, и приходили люди разные ― друзья, и знакомые, и малознакомые, которые говорили: «Вот, как это все симпатично и как от этого становится тепло, особенно от рассказов про семью, и давай уже, давай уже сделай книжку из этого».
Книжка называется в честь лектория… Ну, может быть, не в честь, а так же, как лекторий «Ноги в тепле», который вы сделали в 2020 году. Можете поподробнее рассказать, что это был за лекторий, как вы его придумали?
К. Е.: Вы хорошо, кстати, сформулировали: «В честь лектория “Ноги в тепле”». Наверное, действительно в честь лектория, можно так сказать. В 2020 году, после того, как закончилась 44-дневная Карабахская война, буквально в ту же ночь у меня возникло желание срочно что-то сделать, чтобы помочь людям, оказавшимся в беде. И первое, что мне пришло в голову ― это устроить такие лекции, которые проходили бы онлайн, потому что, опять же, это все происходило в ковидное время. Воспользоваться, в хорошем смысле, теми связями, которые наработаны в культурной сфере, и позвать разных интересных известных людей, которые бы что-то интересное и увлекательное рассказывали людям, чтобы людям захотелось купить билет, послушать и таким образом помочь другим людям. Так получился лекторий, который помогал арцахским беженцам.
У нас получилось где-то 10 или 12 встреч с разными людьми. Я тут довольно меркантильно рассуждала о том, у кого должна быть хорошая большая аудитория, чтобы если кто-то напишет в соцсетях, пришло побольше людей. Одна из самых удачных лекций была, точнее, это даже была не лекция, а онлайн-встреча, ― с поэтом Верой Полозковой. Благодаря этой встрече удалось купить 13 телят для одной семьи беженцев из Нагорного Карабаха. Каждая такая встреча или лекция была посвящена конкретной семье, которой требовалась помощь. То есть, я знала, что нужно этим людям: скажем, одним нужен был запас памперсов, другим нужен был запас дров, третьим нужно было оплатить жилье на какой-то период, и так далее, и так далее…
И это все мы делали совместно с прекрасными людьми: Леной Геворковой ― она врач-гинеколог и работает в Ереване, и Светой Ласки. У нее невероятная история: она уже лет семь, если я не ошибаюсь, живет в Дилижане. Она русская, муж ― американский еврей, у них трое детей, которые уже говорят на дилижанском диалекте… И вот вместе с ними мы этим всем и занимались, потому что я была на тот момент в Москве, они были в Армении, и, соответственно, они мне присылали фотографии, рассказывали, что нужно, и дальше я организовывала эти встречи-лекции, собирала деньги с билетов, посылала эти деньги девочкам, ― Лене и Свете ― и они уже на месте все делали, что нужно было сделать.
Так сказать, как говорили в передаче «Поле Чудес»: «Пользуясь случаем, хочу передать привет…». Хочу передать благодарность тем людям, которые сразу же, моментально тогда согласились безвозмездно абсолютно поучаствовать. Это были люди такие как Антон Долин, кинокритик, Галина Юзефович, литературный критик, Людмила Улицкая, которая вообще с полуслова сразу сказала: «Да, вообще без всяких вопросов». И Наташа Поленова, Карен Бальян и другие люди, которые согласились помочь в этом деле и прочитали какую-то лекцию или рассказали что-нибудь интересное. С Людмилой Улицкой получилась такая встреча с писателем: я задавала вопросы, примерно как вы сейчас мне задаете.
И вот таким образом удалось помочь нескольким ― где-то 12 ― семьям. Это кажется, с одной стороны, немного, с другой стороны ― это уже хотя бы что-то, да, капля в море. И, собственно, с этого все и началось, и в честь этого лектория и название книжки получилось ― «Ноги в тепле». «Ноги в тепле» ― я очень долго думала ― точнее нет, я не очень долго думала, как называть лекторий. Я подумала о том, что всегда говорила бабушка: «Держи ноги в тепле, ноги должны быть в тепле». Вообще, говорят, ноги должны быть в тепле, голова в холоде.
«Ноги в тепле» для меня были метафорой дома, уюта, тепла, семейного тепла и, в общем, фактического физического тепла и чего-то такого стабильного и хорошего. И это то, чего хотелось мне тогда дать тем людям, которые оказались без дома и в бедственном положении. И, собственно, поскольку с того времени ― с 2020 года ― ситуация везде становилась только хуже, к сожалению, актуальность этой метафоры не угасала, потому что до сих пор хочется какого-то человеческого тепла и ощущения дома, а многие с тех пор потеряли свой дом, эмигрировали и еще что-то. И хочется постоянно вернуться в ощущение кокона, что вот, я просто хочу быть в тепле и в какой-то нормальной жизни.
Так получилось, что эта книга оказалась свидетельством большого изменения: ковид, Карабахская война и много чего еще. Скажите, вы видите эту книгу как летопись этих событий или вы скорее думаете, что она про жизнь, а фон истории в ней вторичен?
К. Е.: Вы знаете, жизнь всегда проходит на фоне истории, происходит на фоне истории. Утешает то, что, несмотря на все ужасы истории, жизнь все еще продолжается, апокалипсис пока не наступил. Ну конечно, здесь есть и то, и другое, потому что события, о которых говорится в книжке, они, естественно, о том, что мы переживали и переживаем до сих пор. И они очень сильно, все эти события, на нас влияют. И они отражаются, соответственно, для писателя в письме, для художника ― в картине, для режиссера ― в кинокартине и так далее.
Мы не можем жить в отрыве от происходящих событий, как бы нам ни хотелось закрыться от всего в свой пузырь и сидеть там, и пережидать, когда все устаканится. Потому что никогда не устаканится. История циклична, и, если посмотреть глобально, как будто бы сверху, на нашу жизнь и на историю, ничего на самом деле не меняется, несмотря на весь так называемый прогресс.
Все страсти человеческие остаются теми же самыми, и мне кажется, что наше дело ― каждого человека ― делать все, что зависит от нас, для того чтобы оставаться человеком. Не пакостить, жить достойной жизнью, делать что-то хорошее для окружающих и для себя. Знаете, как толстовская теория малых дел: если все свой какой-то огородик будут приводить в порядок, и таких будет много, то в общем, наверное, глобально будет больше чего-то хорошего. Так что от нас, с одной стороны, мало что зависит, с другой стороны ― очень много чего зависит. Наша жизнь, и то, как реагировать на происходящие события ― это зависит от нас. Как мы настроимся, как мы будем воспринимать.
Помимо того, что внутри самой книги оказалось много чего страшного, так еще она и вышла в момент, когда случилось еще страшное: сентябрь 2023… Скажите, как то, что случилось в Карабахе сказалось на вас, на вашей семье?
К. Е.: В это время я была как раз в Ереване. И когда начался этот страшный Исход я, честно признаться, была в парализованном состоянии, и было очень страшно, и было очень горько, и было ощущение какой-то безвыходности, беспомощности. И, наверное, где-то на протяжении недели я совершенно не в силах была нормально жить, что-то делать, работать, гулять, еще что-то. Мне кажется, это довольно естественно. Просто я функционировала, как робот: надо поесть, что-то сделать… Как-то так. Все время плакала.
А потом я вдруг поняла, что надо брать себя в руки, потому что людям, которые сейчас преодолевают эту многочасовую дорогу из Арцаха в Армению, им неописуемо, намного хуже, чем мне и всем нам, сидящим в Ереване или еще где-то. И надо просто подготовиться к помощи людям. Кто-то называет беженцами, кто-то говорит «переселенцы» … Тут, мне кажется, не столь важно, как назвать.
И я, как только пришла в себя, и пока все еще не выехали из Арцаха, пошла в благотворительный фонд «Вива», с которым мы дружим и работаем. Кстати, тут, наверное, важно сказать, что, когда люди покупают мою книгу на сайте нашего издательства, часть денег идет как раз в благотворительный фонд «Вива», на программу помощи беженцам из Арцаха.
Тогда я пошла туда просто разбирать какие-то коробки, клеить на какие-то пакетики какие-то наклейки, там была какая-то расфасовка лекарств. Просто было ощущение, что надо что-то делать руками. И вот, мы готовились. И дальше началась череда призывов о помощи, точнее мы друг к другу обращались: «А ты не знаешь, где взять свободную квартиру, где одежду, еду, еще что-то».
И все что-то делали, все что-то собирали, было ощущение какого-то единения. И среди этого мрака в этом было очень много света: вот, мы вместе хотим помочь и что-то все время делаем для того, чтобы помочь. У нас, у меня, моих друзей оказались какие-то, скажем так, подопечные семьи, которым мы пытались помочь адресно: покупали уже конкретным людям что-то, что было нужно, я вот там собирала деньги по друзьям, знакомым, объясняла, для чего это.
Так семье удалось купить квартиру, в которую они въехали, которая была пустая, удалось купить там стиральную машинку, холодильник, плиту, газовую колонку, «бак» все называют. И так далее. И ощущение того, что ты хотя бы какую-то кроху можешь сделать ― я даже не знаю, кому это больше помогает, тем, кто помогает или тем, кому помогают. Мне кажется, это очень важный, терапевтический в том числе процесс.
Как вы и говорили, на самом деле, что только маленькие вещи и работают. Конечно, можно сказать, что маленькая вещь, помощь одной семье ― это действительно капля в море, но это помощь конкретным людям, а что еще важно, кроме помощи конкретным людям.
К. Е.: Да, да, конечно. Ну вот, собственно, таким образом помогая и будучи вместе, рядом, чтобы люди чувствовали плечо, с помощью такой взаимопомощи мы как-то и живем дальше.
У вас в книге, понятное дело, многое говорится о страшном. Вот один из эпизодов, который меня сильно зацепил, ― это рассказ про то, как, кажется, ваш дядя поехал на похороны в Гюмри, когда там произошло в 88 году землетрясение, и случайно зашел не на те похороны. Начал там плакать в три ручья, и люди начали на него смотрели со все большим непониманием. Он не сразу осознал, потом осознал, ушел, и уже на правильных похоронах ни плакать, ни смеяться не мог, потому что до этого сначала сильно плакал, а потом сильно смеялся. И вот такое трагикомическое ощущение от всего, оно у вас всегда завершается таким принятием и наблюдательной любовью. Вот вы говорите: «Случилась жизнь», и у меня, собственно, вопрос, исходящий из этого, а как существовать так, чтобы ― случилась жизнь, а мы продолжаем?
К. Е.: Знаете, мне просто кажется, что жизнь ― это вообще трагикомедия, и всегда, наверное, к ней надо стараться относиться как-то с юмором, если это возможно. Ну это, конечно, зависит от характера человека, от каких-то внутренних настроек. Но у меня лично вот так: мне легче жить и переживать какие-то перипетии судьбы с юмором, потому что, мне кажется, если относиться к себе и ко всему очень серьезно, то можно сразу в принципе застрелиться, повеситься и сойти с ума. А не хотелось бы: хотелось бы все-таки жизнь прожить, она у нас одна. Мы все-таки не индийцы, в реинкарнацию не принято верить, а жить хочется. Всегда будет что-то происходить, в том числе плохое, и в наших силах это пережить, и в наших силах, наверное, себе немного облегчить переживание. Жизнь очень многосторонняя, и очень неправильно, на мой взгляд, делить все и всех на черное и белое. Жизнь, в ней очень много оттенков: спектр цветов, он огромен. Поэтому хотелось бы ее принимать такой, какая она есть, во всех ее ипостасях и цветах. И в том числе и грустное, и печальное, и трагическое, и радостное, и счастливое ― это все есть, собственно, жизнь.
Как проходил процесс подготовки, учитывая, что вы всю жизнь в издательской среде и всегда были издателем, но не писателем?
К. Е.: Вы знаете, я, конечно, никогда не была писателем, но я всегда что-то писала. Просто никогда это не было опубликовано, а теперь вот, опубликовано. Я помню, что когда-то, ― мне было лет, наверное, 12, ― я придумала историю. У меня был блокнотик, на нем был нарисован Винни Пух, и я там своим достаточно корявым почерком записала историю про Пушкина и Дантеса, про путешествие во времени и так далее. Это к тому, что эта тяга к писательству, она давно присутствовала у меня в жизни.
А публиковать книжку ― процесс, конечно, был не очень простой. Я очень благодарна моим коллегам, которые выдержали меня, потому что я не самый организованный и упорядоченный человек. Меня надо было все время дергать, что хорошо удавалось моему прекрасному редактору, Ане Тарасовой. Она мне звонила, говорила: «Ну давай, когда ты уже сможешь сесть и мы с тобой проговорим, какие-то вопросы снимем». И Аня, она, когда еще читала просто в соцсетях мои зарисовки, говорила: «Если ты будешь делать книжку, я хочу быть редактором». Так и получилось.
Надо сказать, что ей пришлось непросто. Редактировать надо было, я так понимаю, довольно много всего, потому что, когда я писала, я писала не с мыслью о книге. Как мы все пишем в соцсетях? Мы обычно не редактируем свои тексты, если мы не какие-то там блогеры с какой-то там огромной аудиторией. Было очень приятно, что корректорам очень понравились тексты, они с удовольствием работали над книжкой и потом просили им прислать, когда она выйдет: хотелось подержать в руках.
Но вообще, честно говоря, довольно непросто серьезно отнестись к своей книжке и к работе над ней: уже над редактурой и так далее… Доработать с редактором. Потому что кажется: ладно, есть сейчас более важные другие книги других авторов, над которыми надо работать. Это подождет, и все время хочется это задвинуть в какой-нибудь долгий ящик. Если бы меня не дергали коллеги, я бы, наверное, так бы еще и ходила в таком состоянии: «Ну когда-нибудь, когда-нибудь».
То есть, вы скорее склонны недооценивать важность своей книжки, чем, не знаю, бояться отдать ее редактора, переживать за каждое слово?
К. Е.: Да, да. Я скорее склонна недооценивать, и я довольно спокойно отношусь к какой-то правке. Некоторые вещи я просила не убирать, там были какие-то вещи, которые кому-то могли бы показаться довольно, скажем, резкими, как некая оценка кого-то или чего-то. Или что-то чересчур личное. Я говорила, что нет, иначе изюминка пропадет, давайте оставим: ну обидится кто-то ― ничего, такова жизнь, такова судьба. Но хотелось просто быть максимально искренней, и если кого-то заденет какая-то моя ирония, я заранее прошу прощения.
В издательстве «Слово», в вашем издательстве, выходят альбомы про искусство, выходят большие серии «серьезных» книг. Какие были ваши ощущения на тему того, что выходит что-то ну как бы легкое, как будто бы не совсем вписывающееся…
К. Е.: Вы знаете, я не могла с книжкой пойти в другое издательство… Меня, как сейчас говорят, закэнселили, придали бы анафеме и прочее (смеется). Поэтому, у меня не было других вариантов даже в мыслях. Но, вы знаете, у нас даже не какое-то академически-научное издательство. У нас много научно-популярных книжек. Книги по искусству или собрания сочинений ― это все отдельные серии, направления издательства. У издательства есть разные направления.
Какие-то вещи более или менее несерьезные тоже есть. У нас выходил, например, детектив, который написал историк искусства, Наташа Семенова, биограф Щукиных, Морозовых. Детектив считается не самым серьезным жанром в принципе, но это такой интеллектуальный детектив, и очень интересный: про Шагала и так далее. Мы вообще хотим немножко разнообразить свой ассортимент.
У вас много чего написано вообще про Переделкино, про писательскую, так скажем, тусовку. Вот вопрос, вы насколько себя чувствуйте связанной с литературным миром, с, условно, мертвыми поэтами?
К. Е.: Ну, с мертвыми поэтами я не чувствую вроде как связи (смеется). Может быть, это у вас отсылка, знаете, был такой фильм, «Общество мертвых поэтов» …
Да-да, туда.
К. Е.: Да, хороший очень. Я там выросла, моя семья в Переделкино живет, боюсь соврать, уже, наверное, лет 60 или что-то такое, но, в общем, очень-очень давно. У меня семья писательская: мама филолог, папа философ, а тетя моя была первый главный редактор издательства «Слово» и один из его основателей. Моя тетя. Диана Варткесовна Тевекелян, была писателем, литературным редактором, работала в толстых журналах, которые раньше читали: «Новый мир», «Москва». Она была первым литературным редактором «Мастера и Маргариты» Булгакова, и вся вот эта советская писательская когорта, она прошла через наш дом в Переделкино, через нашу старую дачу, которая там находится.
Собственно, так получилось, что я это все как-то впитала и с самого детства об этом не думала: знаете, когда ты живешь рядом с Красной Площадью, ты не думаешь, что живешь на Красной площади и можешь каждый день туда ходить гулять ― не ходишь туда каждый день гулять, как правило. И я тоже об этом не думала, просто это всегда было константой и естественной средой обитания, понятной. Другой как-то и не было, хотя, наверное, при желании я могла бы уйти в какую-то другую сферу.
Отец моей тети, Варткес Тевекелян, тоже был писателем, он был человеком выжившим, пережившим Геноцид 1915 года, и его книга «Жизнь начинается снова», автобиографическая книга, посвященная, естественно, Геноциду армян и всем тем событиям, которые он пережил, ― это была первая книга в Советском Союзе, посвященная теме Геноцида армян. Она вышла в 60-х годах: на тот момент это было большим событием. Оттепельные нотки, которые тогда были, ― наверное, они позволили этой книге выйти. И она выходила потом на всех языках соцлагеря.
Поэтому и вся эта переделкинская история, она вышла оттуда, из далеких-далеких времен, родом из детства, скажем так. И мы дружили, у нас была такая детская тусовка в моем детстве. Мы очень дружили и до сих пор дружим с семьей писателя Валентина Катаева ― наши соседи. С Лизой Катаевой мы ездили на великах вместе, влюблялись в одних и тех же мальчиков лет в 12 и вообще продолжали традицию дружбы, потому что наши мамы тоже дружили. И, хотя Лиза сейчас живет уже довольно давно в Америке, мы продолжаем держать связь и общаться. У нас была классная детская тусовка, и мы пили друг у друга чай, ходили друг к другу в гости. Ко мне всегда приходили ребята, потому что у меня всегда стояла батарея из «Кока-Колы», конфет всяких вкусных, там, «Скитлз» и так далее. В общем, в том числе поэтому все с удовольствием приходили ко мне в гости (смеется).
В книжке есть последняя часть, которая называется «Маленькая армянская вечность», и там вы много чего говорите про Армению, в том числе и то, что в вас родилась еще одна душа вместе с вот этой вечностью. Можете подробнее рассказать, что это для вас значит?
К. Е.: Первый раз я оказалась в Армении уже во взрослом возрасте, мне было лет, наверное, 19, Я чувствовала себя таким космополитом, москвичкой, и меня практически ничего не связывало с Арменией. У меня в семье говорили на русском языке. Я, к сожалению, не говорю на армянском языке, хотя было несколько попыток учить, не очень удачных, правда.
Честно говоря, в детстве я даже не знала, что я армянка, то есть, пока мне об этом не рассказали, как это обычно, к сожалению, бывает в плохом смысле. Когда ты попадаешь в школу, например, в многонациональную среду, там быстро объясняют, кто ты и откуда, хотя эти люди не знают, кто ты и откуда. Дети вообще бывают довольно жестокими в этом смысле. Я вдруг это поняла и подумала: ну армянка и армянка, у меня куча ребят-одноклассников разной национальности, и всем все равно, кто есть кто.
Потом я поехала в Армению. Первый раз это была абсолютно туристическая поездка. Мы ездили с семьей, с друзьями, посмотрели все достопримечательности, Гарни-Гегард, ну, в общем, вся программа, как обычно. Сейчас я уже столько раз была в Гарни-Гегарде, что уже не могу туда ездить: у меня начинает нервно дёргаться левый глаз (смеется). Потом, второй раз что-то щелкнуло, я почувствовала вдруг очень четкую, осязаемую связь с этой землей. Буквально, я еду из аэропорта в центр, и у меня ощущение, что это теплая земля, которая каким-то образом меня к себе тянет. И я стала открывать для себя Армению, людей, которые там живут, ходить, гулять, ездить. Мне очень помогли местные люди, с которыми я подружилась, которые со мной ходили по городу, практически взяв меня за руку, рассказывали, что есть что, показывали всякие места ― и не туристические места, что очень важно, ― и я просто абсолютно влюбилась в эту страну.
Сначала у меня довольно долго были, наверное, какие-то идеалистические наблюдения и представления, а со временем они стали более реалистичными, такими уже, как бы, приземленными. Розовые очки, наверное, начали темнеть.
Я поняла, что это такой гигантский сундук с сокровищами, который я раньше не открывала. А вот он у меня, стоит передо мной, и мне просто его открыть, посмотреть, покопаться, и вот оно, такая бездна всего прекрасного, ужасного, неприятного и чего-то невероятно прекрасного, наоборот, да, вечного такого, удивительного, нелогичного, ненормального, но чего-то, в чем какое-то невероятное бурление жизни. Это место, которое полно жизни. Я много где была, слава Богу, повезло, но такого другого места нету, я не знаю: то ли это потому что я армянка, у меня какое-то необъективное восприятие, то ли потому что это действительно так. Но, знаете, я знаю много людей не армян, которые тоже приезжают, они влюбляются в Армению. Как это работает ― я не знаю.
Вы писали про довольно классическую ситуацию для человека диаспоры, не только армянской: что вы не знаете армянский, мало там жили, мало находились, и местные люди, не из диаспоры, к вам относятся с сомнением, в смысле, ― как же это вы не знаете армянский язык, что же это с вами не так. При все том, что вы приобрели, поняв, что вы армянка, съездив, осознав, есть ли у вас какое-то сомнение или какое-то внутреннее смятение?
К. Е.: Конечно, мне очень жаль, что я не знаю армянского языка. Я не могу читать армянскую литературу на языке оригинала, да, это совсем другое ― читать перевод и читать оригинал. Я стала хотеть учить армянский и попыталась это делать, у меня было несколько попыток, несколько заходов. Язык очень сложный и, понимаете как, особенно в Ереван приезжаешь, таксисты говорят: «Не говоришь на армянском? Ну ничего, кровь поможет, быстро выучишь!». А кровь мне вот совершенно не помогает учить язык, к сожалению (смеется). Конечно, было бы здорово, знаете, закурил сигарету «Арарат», вынул ее изо рта, раз, ― и ты уже на армянском говоришь. Но, к сожалению, нет.
Сначала мне было неловко, я стеснялась, когда приезжала, мне казалось, что люди будут думать, что я просто не хочу говорить на армянском, что я такой сноб, что я вот такая вся… Но потом со временем я поняла, что я в принципе никому не обязана объяснять, почему я не говорю на армянском языке. Мы, армяне, как, скажем, и евреи тоже, мы рассеяны по всему миру, и где мы оказываемся ― на том языке мы и говорим. Это большое счастье, везение и удача, и, я бы даже сказала, привилегия ― знать этот язык, но не у всех так получается.
И я, когда поняла, что не должна испытывать какое-то чувство вины по этому поводу, успокоилась и расслабилась. Я стараюсь, что могу ― говорю, да, там я могу более или менее, благодаря тому, что у меня были уроки армянского, которые я брала, я могу как-то объясниться в такси, в кафе, в ресторане, на улице пару слов сказать. В целом, мне кажется, что сейчас уже с еще большим пониманием люди относятся к незнанию или к плохому знанию армянского языка.
Были просто какие-то неловкие ситуации, связанные с незнанием армянского языка. Например, я стою на кассе в магазине, как сейчас помню, магазин SAS на Туманяна или где-то, и у меня, видимо, что-то спрашивает продавец, а я даже не понимаю, что он ко мне обращается. А рядом со мной подруга, которая как раз говорит на армянском, и она меня толкает: «Слышишь, он к тебе обращается!», а я говорю: «Ой, простите, я не поняла». Он смотрит на меня и не понимает, то ли я тупая, то ли глухая, то ли не хочу с ним разговаривать почему-то (смеется).
Тоже из таких нелепых, смешных ситуаций: еду, значит, в такси в Ереване, и вот мы уже едем по проспекту Маштоца, я понимаю, что мне уже скоро выходить, и мне таксист что-то говорит на армянском, я киваю. Потом понимаю, что мне нужно ему сказать, что мне вот здесь надо выйти, вот у этого вот большого мусорного бака, потому что мне дальше на Пушкина повернуть надо. И я думаю: «Если сейчас ему на русском скажу, он, наверное, подумает, что я проигнорировала все, что он говорил до этого на армянском». Мне как-то неловко, а на армянском я сейчас не могу эту фразу произнести, что мне нужно вот здесь остановиться. И я в результате ему сказала: «Вы знаете, мне надо вот здесь, пожалуйста, остановите». Я ему сказала на русском, но с таким очень густым армянским акцентом, как будто просто вот мне в данную секунду было удобнее это по-русски сказать, а так, конечно, армянский мой родной, и я на нем могу сказать все, что угодно».
Хочется спросить у вас, как у издателя, несколько вещей про книжки вообще. Для начала, из того, что вышло в последнее время ― что посоветуете почитать?
К. Е.: Давайте я назову одну книжку, которая вышла у нас, и одну книжку, которая вышла не у нас ― для баланса, так сказать. Сначала я назову книжку Рубена Ишханяна ― это писатель и издатель в Армении и по совместительству мой хороший друг. У него сейчас вышла книжка, которая называется «Армения. 110 лет ожидания». Книга эта вышла сначала на французском языке, сейчас на русском. Рубен написал хорошую книгу, особенно полезно ее почитать людям, которые не знают ничего про армянскую историю и хотели бы как-то в это войти. Рубен написал, собственно, про свою семью на фоне последних 110 лет армянской истории. Получилось это у него замечательно.
Новая книжка, которую я посоветую из наших ― это книжка Светланы Григорьевны Тер-Минасовой, называется она «Воспоминания динозавра». Светлана Григорьевна Тер-Минасова ― основатель Факультета иностранных языков и регионоведения МГУ им. Ломоносова, факультет самый старый из новых МГУ-шных факультетов. Он как бы отпочковался от филфака, Филологического факультета. И это книга воспоминаний, очень теплая, очень интересная и, надо сказать, тоже такая вот ― жизнь человека на фоне эпохи. Это из новых, прямо вот новых. Все остальное у меня более старое.
Расскажете про пару любимых?
К. Е.: Из книг, которые важны для меня лично, это книга Ирины Римской-Корсаковой, которая называется «Лебединая песнь». Это, собственно, книга внучки Римского-Корсакова, такая вот толстая семейная сага, тоже основанная в общем на реальных событиях. Ее в Советском Союзе не печатали. Где-то в 89-м году стали в толстых журналах печатать, потом уже после краха Союза напечатали. Совершенно прекрасная книга, которая очень большое впечатление на меня произвела.
Потом, это книга, которая, мне кажется, всем вообще надо читать ― «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург ― про сталинские репрессии и как это все происходило. Очень тяжелая книга. Не советую читать на ночь: потому что я как-то ее стала читать на ночь перед сном, и у меня так колотилось сердце, что мне казалось, у меня сейчас все, инфаркт. Но это гениальная книга, которую нужно читать, чтобы знать и понимать нашу печальную историю. Всего Довлатова, ну, я большой фанат Сергея Довлатова. Буду банальной: скажу Чехов. Чехов, Пушкин ― наше все. Действительно, наше все.
Из армянских писателей… Я, к сожалению, довольно плохо знаю армянскую литературу, кроме того, что писали мои родственники (смеется). Я могу назвать писателя Нар-Дос и очень люблю современную писательницу Наринэ Абгарян. С вопросом про армянскую литературу сложно, потому что, что мы называем армянской литературой? Это литература на армянском языке, литература не на армянском языке, но армянского автора, или про Армению… Это сложно определить. Мне кажется, Наринэ Абгарян ― вполне себе армянский автор.
