Он остался в ХХ веке
НА 87-М ГОДУ ЖИЗНИ В СВОЕМ ПОМЕСТЬЕ ПОД КРАКОВОМ УМЕР
Последний из могикан ХХ века, фигура всемирного масштаба, самый известный из современных польских композиторов, Кшиштоф Пендерецкий был удивительно цельной натурой. В личности его непротиворечиво сочетались осознание себя «гражданином мира» и прочная связь с родной польской почвой, в творчестве — авангард и почтенная классическая традиция. Природную связь с почвой, к слову, красноречиво символизирует одно из главных увлечений его жизни — уникальный дендропарк, раскинувшийся вокруг его дома под Краковом. Сад и музыка — два главных дела его жизни. Он вырастил сад и написал сотни сочинений, которые исполняются повсеместно, на всех континентах. Пендерецкий — автор четырех опер, восьми симфоний, массы инструментальных концертов, камерных опусов и ораториальных сочинений.
В его жилах текла польская, немецкая и армянская кровь, в его семье были перемешаны конфессии и религиозные традиции. Вот что он рассказывал о своих предках: «Я чистопородный дворняга: во мне много всего намешано. Со стороны моей мамы в меня впрыснута немецкая кровь. Мой прадедушка приехал из Германии и поселился в Польше. Был главным лесничим в угодьях князей Рачинских. Возможно, от него я унаследовал любовь к растениям и к лесу. У меня самого обширный ботанический сад под Краковом на тридцати гектарах. Там я коллекционирую редкие породы деревьев и кустарников: уже собрал несколько сотен сортов.
Мой дед — немец, он был не католиком, а протестантом. Дед служил в австрийской армии. Городок Станислав, где стоял его полк, был так мал, что в нем не было костела. Поэтому, когда родился мой отец, его крестили в униатской церкви.
Бабушка моя была армянкой и принадлежала к григорианской церкви. В Польше жили армяне, бежавшие из Турции и Ирана. Во Львове и Станиславе их было особенно много. Бабушка рассказывала, что их семья родом из Исфахана — это такой город в Персии. Так что южная кровь во мне тоже бродит.
Другая моя бабушка была усердной католичкой. Поэтому в доме постоянно шли религиозные споры, происходили стычки на религиозной почве. Что неудивительно: в нашей семье сошлись представители трех ветвей христианства, это многовато. Но зато я вырос очень терпимым человеком. Толерантным. Не антисемитом, не фанатиком. Впрочем, меня самого крестили в детстве в католическом соборе. Дед ходил в костел постоянно, отец тоже. Поэтому мне с детства близка религиозная музыка XVI–XVIII веков. Люблю Иоганна Себастьяна Баха, например. Хотя я писал сочинения и на православные тексты, и в русле протестантской традиции — “Страсти по Луке”, “Псалмы Давида”. Но, в принципе, я придерживаюсь убеждения, что Бог един для всех: и для армян, и для католиков, и для протестантов. И на каком языке ему молиться — это каждый выбирает для себя сам».
Говоривший на четырех языках, пан Кшиштоф беспрестанно колесил по свету, невероятным образом совмещая занятия композицией и дирижированием. Начиная с конца 70-х он давал по 60–70 концертов ежегодно, выступая с лучшими оркестрами мира, с 1972 по 1987 год был ректором Краковской консерватории, периодически становился художественным руководителем разнообразных симфонических оркестров, а список его наград так длинен, что перечислить их все нет никакой возможности. Достаточно упомянуть, что он — пятикратный лауреат премии «Грэмми» в разных номинациях, его портрет как почетного члена венского Musikverein’а висит в Зале славы этого почтенного заведения, в 2000 году в Каннах MIDEM Classical Awards присвоил ему почетное звание «Лучший из ныне живущих композиторов», а осенью 2007 года пан Кшиштоф стал почетным профессором Санкт-Петербургской консерватории.
С Петербургом Пендерецкого связывали давние и прочные отношения. Он регулярно выступал в Большом зале филармонии как дирижер, исполняя свои и чужие сочинения. Одним из самых заметных событий стала российская премьера его циклопической Седьмой симфонии «Семь врат Иерусалима», написанной по заказу мэрии Иерусалима к 3000-летию города и впервые исполненной в России на летнем фестивале во дворе Эрмитажа. Три хора, огромный оркестр, пять солистов и чтец — малеровский состав оркестра, не уступающий по численности «Симфонии тысячи участников».
Свое 85-летие пан Кшиштоф отпраздновал пышным юбилейным фестивалем, организованным его женой и верной спутницей жизни — деятельной и решительной пани Эльжбетой, окруженный любовью и почитанием друзей и коллег.
Пендерецкий был, пожалуй, самым востребованным и удачливым композитором новейшего времени. Заказы сыпались на него как из рога изобилия, о чем красноречиво свидетельствуют названия некоторых его симфоний: Третья — «Мюнхенская», Четвертая — «Парижская», Пятая — «Корейская». Всего же у Пендерецкого восемь симфоний, причем многие из них приближаются к оратории: там задействованы либо солисты, либо хор. Впрочем, последней его законченной работой в симфоническом жанре стала не Восьмая, а Шестая симфония — «Китайские песни для баритона и оркестра» на стихи китайских поэтов. Он рассказывал, как несколько раз откладывал работу над Шестой, отвлекаясь на поступающие заказы; в результате работа над партитурой растянулась почти на 10 лет.
Удача сопутствовала Пендерецкому еще с 1959 года, когда он, недавний студент Краковской консерватории, стал троекратным лауреатом Всепольского композиторского конкурса. Конкурс был анонимным. Его ранние сочинения «Строфы», «Псалмы Давида» и «Эманации», зашифрованные под разными девизами, получили две вторые и первую премии. Сразу же после впечатляющей победы на конкурсе «Строфы» были исполнены на крупнейшем в Восточной Европе фестивале современной музыки «Варшавская осень». С этого момента Пендерецкий выдвинулся в первые ряды восточноевропейского авангарда, его имя произносилось рядом с именами Витольда Лютославского и Хенрика Гурецкого (знаменитая «польская тройка»).
В 1960 году появился знаменитый «Плач по жертвам Хиросимы» для камерного оркестра, составленного из 52 струнных. Идеологически выдержанное название позволило сочинению (первоначальное название — «8’37») прорваться на концертную эстраду. «Плач» стал самым ярким образцом сонорного письма, вслед за которым последовали «Полиморфия» для 48 струнных инструментов — музыкальное отображение энцефалограмм людей, слушающих «Плач по жертвам Хиросимы», — и «Anaklasis», после которого на молодого польского автора обратили внимание в Германии. К слову, музыка «Плача» вошла в саундтреки фильмов Стэнли Кубрика «Сияние», Уильяма Фридкина «Экзорцист» и Альфонсо Куарона «Дитя человеческое», а также в саундтрек культового сериала Дэвида Линча «Твин Пикс» (самая загадочная и мистическая восьмая серия третьего сезона).
Эксперименты со звуком и жадное стремление к новизне обеспечили Пендерецкому достойное место на семинарах в Донауэшингене — Мекке авангардной музыки в начале 60-х. В молодости Пендерецкий испытал сильное влияние мэтров западного авангарда Пьера Булеза и Карлхайнца Штокхаузена, которое ощутимо в его ранних авангардных опусах.
Партитуры Пендерецкого для музыкантов, которым выпало учиться и взрослеть в советское время, стали манифестом свободного творческого волеизъявления. Помню, как восхищали нас открытия в области нового языка, отношения к звуку, оркестрового пространства и организации времени. Из партитур братьев-поляков мы в нашей консерваторской молодости узнавали о новых композиторских техниках и приемах оркестрового письма XX века. Потому что партитур Булеза, Ксенакиса, Штокхаузена было не добыть никакими силами, железный занавес прочно отделял нас от мирового музыкального процесса, и скудный ручеек новейшей музыкальной информации мог просочиться только из стран «социалистического лагеря». Жадными взорами впивались мы в партитуры, испещренные непонятными значками, волнистыми линиями и стрелками, а кое-где сплошь зачерненные. Помню, я впервые увидела партитуры Пендерецкого на занятиях по анализу музыкальных форм у Рейна Генриховича Лаула, и это был совершенно новый опыт для меня.
Впрочем, сонорный и отчасти алеаторический периоды в творчестве Пендерецкого длились недолго — по его собственному признанию, около двух лет. Консервативный поворот в сторону неоромантизма в духе Малера, Шостаковича и даже Шуберта был естественным образом сопряжен с культивацией и переосмыслением традиционных жанров симфонии и оратории. Пендерецкий был увлечен возможностями, которые открывала перед ним церковная музыка. Конфессия при этом не имела решающего значения: с равными свободой и азартом он создавал протестантские «Страсти по Луке», продолжая баховскую традицию Пассионов, части католической мессы, траурный «Польский реквием» и «Te Deum». Дважды — в 1971-м и в начале 1990-х — Пендерецкий по заказу писал опусы в русле православной традиции.
Сам композитор сознавал, что является завершителем эпохи: ментально он оставался в ХХ веке и чувствовал себя в нем вполне комфортно. В одном из последних интервью он отмечал: «Пока я не вижу себя и своей роли в ХХI веке. Действительно, я считаю, что моя музыка заключает великую эпоху классической музыки — в общепринятом понимании. Я по-прежнему обращаюсь к жанрам симфонии, оратории, пишу много серьезной камерной музыки в традиционных формах квартета, квинтета, сонаты. Эти жанры и формы окончательно сложились еще в XVIII веке, а я ощущаю себя продолжателем этой традиции… Если бы я был чуток к психофизиологическим изменениям массы слушателей, мне пришлось бы срочно осваивать новые композиторские техники: писать музыку на компьютере, использовать искусственные тембры, отказаться от мотивного развития или, на худой конец, удариться в минимализм. Однако я не сообразуюсь с изменившейся вокруг меня звуковой средой — я создаю ее. Я пишу, адресуясь к наиболее интеллигентной и музыкально образованной части публики, воспитанной в русле академической традиции. Такая публика есть, и она довольно многочисленна, так что на мой век слушателей хватит».
