«Если театр «не экспериментальный» — это уже мертвец»

После кончины в 2017 году художественного руководителя ереванского Русского театра им.К.Станиславского Александра Григоряна должность худрука оставалась вакантной почти целый год. Минкультуры никак не могло сориентироваться, а с мая минувшего года министр Лилит Макунц, а затем и.о.Назени Гарибян вконец запутали ситуацию. Наконец, осенью пригласили Карена НЕРСИСЯНА, уроженца Еревана, опытного российского режиссера, поставившего около 60 спектаклей в театрах Москвы, Еревана и российских городов. Контракт с ним подписан до конца этого года – смешной срок для худрука и режиссера. О планах, о развитии театра, об экспериментах Карен Нерсисян рассказал в интервью ИА REGNUM.

-В Армении вы уже более полугода. За этот период Вы, наверное, посетили не один спектакль. На Ваш взгляд, каков он, армянский зритель?
— Да, я был на спектаклях. Немного, конечно, но смотрел. В Ереване есть хорошая традиция, когда готовится премьера, то обязательно организовывается рассылка пригласительных билетов в другие театры. Я, по возможности, стараюсь ходить на премьеры.
Вы знаете, у меня нет ощущения, что армянский зритель чем-то отличается от любого другого зрителя. Он, может быть, отличается от зрителя американского. Как-то я был свидетелем картины, которая меня совершенно потрясла. Театр. В программке написано, что будет комедия. Начало спектакля, на сцене дверь. Вдруг кто-то стучится в эту дверь. Зал хохочет. Входит человек, зал опять начинает хохотать. То есть зритель уже пришел настроенный на комедию. В Ереване зритель не до такой степени наивный, он вдумчивый, внимательный, иногда настороженно относящийся к тому, что ему показывают, впрочем, как и в большинстве стран, в театрах, где я наблюдал за поведением зрительного зала. Из плюсов я могу отметить, что армянский зритель умный и талантливый, и это мне нравится. Я смотрел пару очень интеллектуальных спектаклей — в театре «Амазгаин» спектакль «— 2» и в Кукольном театре «Комментарии непристойного Тома». Зритель смотрит это с большим интересом, реагирует на какие-то тонкости. Бывает, конечно, что я со зрителем не совпадаю, и люди хохочут над чем-то, а мне не смешно и даже грустно Но в большинстве случаев я вижу, что ереванский зритель хочет живого, он настроен на какие-то тонкие вещи. Он не приходит в театр только «поржать». Это хороший, настоящий зритель, такой, какой нужен театру.

— А достаточно ли этого для того, чтобы обеспечить наполняемость зала? Кроме того, есть мнение, что многие вообще ходят в театр, потому что это престижно или модно.
— Кто-то ходит для того, потому что это престижно. Один раз пойдет, потому что это престижно, а второй раз придет уже, потому что это ему стало интересно, потому что попал он на спектакль, который его тронул.
Что касается наполняемости. Театр им.Станиславского прекратил сотрудничество с так называемыми распространителями билетов. У нас есть касса, у нас есть онлайн продажа билетов. Как ни странно, заполняемость зала повысилась, да и зритель стал качественней. Это не тот человек, которому «впарили» билеты, а еще очень радует очередь в кассе. Правда, она пока что из нескольких человек, но все равно приятно.

— Городские власти некоторых российских городов помогают театрам выживать, оплачивая им детские и социальные постановки. Чем и в чем могут помочь власти Еревана, Армении для того, чтобы театру им.Станиславского комфортнее было заниматься основной миссией?
— Любой театр в любой точке мира был бы рад любой материальной помощи. И этой материальной помощи много не бывает. Но при этом нам сейчас грех жаловаться. Я ненавижу, когда жалуются на отсутствие помощи. В той же России есть театры, где как в советское время, так и по сей день идут серьезные дотации на постановки спектаклей. Они могут доходить и нескольких миллионов. Сейчас во многих театрах убрали государственное финансирование постановок. Что касается нашего театра, то нам оплачивается коммуналка и фонд заработной платы, который мы дополнительно пополняем за счет заработанных нами средств. По сути, на те же заработанные средства мы выпускаем спектакли. Если сейчас государство прекратит поддержку и переведет театр на полное самофинансирование, это будет тяжело. Поэтому так как есть — это хорошо.

— Как вы относитесь к экспериментальным постановкам? В России такие постановки модных режиссеров часто вызывают негативную реакцию общества. Вы планируете эксперименты в вашем театре?
— Я считаю, что театр без эксперимента невозможен. Для меня любая постановка — экспериментальна. Я считаю, что в театре не должно быть табу. Но в любом из нас, и в первую очередь я говорю от имени режиссера, должна быть ответственность.
Мы работаем в соответствии со своим вкусом, в соответствии со своими нравственными критериями. Они могу совпадать с кем-то, могут не совпадать. Когда я ставлю спектакль, я себя ни в чем не сдерживаю. Но есть такая пафосная вещь, как ответственность художника. Мы как врачи, как психотерапевты — работаем со зрителем. Английский режиссер Питер Брук сказал, что если человек пришел в театр с головной болью, то после спектакля головная боль должна пройти. Вот я за такой театр. А если после спектакля разболелась голова зрителя, это значит плохой театр, это антитеатр.
Иногда, правда, может возникнуть вопрос: можно или нельзя то или другое на сцене… Можно все! Я за эксперимент, но если это эксперимент, направленный на жизнь, на любовь, на открытие, на познание себя. Если театр «неэкспериментальный» — это уже мертвец.

— На сцене вашего театра мы увидим что-то, чего ранее не могли представить?
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Пришел ко мне актер, принес пьесу. Очень странную. Ну очень странную, я сто пятьдесят тысяч раз подумал бы: браться ли мне за такой материал или нет. Но я понимаю, что есть актеры, которым интересно делать этот очень странный материал. И сказал «да».
Я за то, чтобы приглашать режиссеров, театр должен быть разным. Но если я понимаю, что там есть нездоровье в моем понимании, ведь театр в любом случае вещь субъективная, как ни крути, то, конечно же, этого не будет в этих стенах. Театр должен удивлять, театр должен идти против течения, против часовой стрелки. Это так, это данность.
Если имеется в виду эксперимент в смысле голой попы и унитаза — не знаю. Все индивидуально. По поводу унитаза… Я учился у Ерванда Казанчяна и в свое время мы ставили какие-то фрагменты спектаклей и делали макеты к ним. Кто-то принес макет к спектаклю по пьесе Эдуардо Филиппо и в центре сцены стоял унитаз. Ерванд Хачатурович тогда сказал: туалет это такое место… мы же когда идем в туалет, все равно закрываем за собой дверь. Это немножко не публичное место. «Унитаз не предмет искусства», — сказал много лет назад Ерванд Казанчян и я этого придерживаюсь.
Все, что ты делаешь, надо делать по любви, по зову сердца. Делать то, что тебе кажется удивительным, а не потому что это модно. Для меня слово «модный» театр — ругательное. Мода сегодня есть — завтра нет. Эксперимент — да, модный театр — нет.

— Чем будет радовать зрителя театр им.Станиславского?
— У нас сейчас довольно-таки большой репертуар. Какие-то спектакли я по объективным причинам снял с репертуара. Некоторые я снял потому, что ушел актер и заменить его было некем. Есть спектакль «Ханума», который я видел еще в своем раннем детстве, но это живой спектакль. «Ханума» идет и будет идти, и это праздник, радость, счастье. Есть спектакли, которые находятся в предсмертном состоянии. И таким спектаклям я дал возможность своей смертью умереть.
В мае у нас было мало спектаклей, потому что нам еще надо и зарабатывать деньги, и мы предоставляем иногда зал на правах аренды. Например, наш премьерный спектакль «Ромео и Джульетта» получился затратным и нам необходимо восполнить эти расходы. Эти аренды должны минимизироваться постепенно. У нас есть план, который спустили из Министерства культуры, и мы этот план выполняем. За этот сезон мы выпустили четыре новых спектакля, выпустим «Ромео и Джульетту» и запустим в работу сразу четыре спектакля. И дальше планов уже громадье…

— До истечения срока, на который вы были назначены худруком, осталось чуть больше полугода… Вы все-таки настроены на то, чтобы задержаться в Ереване хотя бы еще на один год?
В театральном смысле год работы — это ничего. Возникнет ситуация, что со мной не продлят договор или я решу не продлевать — это уже другой вопрос. Но я все равно разрабатываю репертуарную политику и строю планы на годы. Выстраивать жизнь театра на короткую дистанцию — это безумие.

— В театре им.Станиславского долгое время действовала студия. Нет ли намерений возобновить работу студии?
— Я об этом думал, да. Потому что театру нужны свои кадры. Собой воспитанные.
(С сокращениями)