Не забывайте рода своего, прошлого своего…

80 лет назад был расстрелян один из выдающихся русских религиозных мыслителей ХХ века – священник Павел Флоренский (на снимке). С его смертью закончился “Серебряный век”. Богослов, философ, физик, математик, химик, искусствовед — это все о нем. Недаром Флоренского называли “русским Леонардо да Винчи”. Казалось, о нем все сказано, все известно: от рождения в поселке Евлах на нынешней территории Азербайджана в семье русского инженера и армянки из древнего карабахского рода до трагической гибели в Соловецком лагере. Личность колоссального масштаба, отец Павел Флоренский сумел соединить культовое служение со служением науке и искусству, синтезировал светскую культуру и церковность.

«Ваша мать красавица, а Вы некрасивы»

Немногие из выдающихся мыслителей того или иного времени оставили после себя такую детальную, вплоть до антропологических характеристик, родословную, как Флоренский. Флоренский считал генеалогию своеобразной педагогикой: “Я считаю, что знать прошлое своего рода есть долг каждого». Из соловецкого письма к матери: “Род – целое, а не сумма последовательных поколений”. В завещании своим детям Флоренский писал: “Не забывайте рода своего, прошлого своего, изучайте своих дедов и прадедов, работайте над закреплением их памяти. …Старайтесь записывать все, что можете, о прошлом рода, семьи, дома, обстановки, вещей, книг и т.д. Старайтесь собирать портреты, автографы, письма, сочинения печатные и рукописные всех тех, кто имел отношение к семье. Пусть вся история рода будет закреплена в вашем доме и пусть все около вас будет напитано воспоминаниями…” Мать Флоренского происходила из знатного армянского рода Сапаровых. Дед Павел Герасимович Сапаров был крупным помещиком, очень влиятельным в Тифлисе человеком, обладал немалым состоянием, в том числе шелкомотальными заводами и асфальтовыми месторождениями, однако разорился и вскоре умер. Флоренского назвали в память о нем. Жена Павла Сапарова Софья Григорьевна – урожденная Паатова. “Мать моя – Ольга Павловна Сапарова – была при крещении названа Саломией (Саломэ – по-армянски); она – армяно-григорианского исповедания. …Сапаровы – выходцы из Карабаха XVI века. В Карабахе случилась чума, и они выселились в селение Болнисе Тифлисской губернии со своими крестьянами, спрятав свои сокровища и все имущество и бумаги в пещере над рекою Инчей, в верховьях ее в Елисаветинской губернии. Тогда их фамилия была Мелик-Бегляровы. Когда чума кончилась, почти все Мелик-Бегляровы вернулись в Карабах. Часть же их, а именно три брата, остались в Грузии, в селении Болнисе. От них, по прозвищам трех братьев, произошли три фамилии, родственные между собой: Сапаровых, Паатовых и Шавердовых”.
Флоренский был очень похож на мать. Смуглое лицо, большой нос, длинные курчавые волосы. Поэт Андрей Белый, с которым Флоренского связывала многолетняя дружба, вспоминал, что его называли “нос в кудряшках”. “В.В.Розанов (выдающийся русский философ) и жена его Варвара Дмитриевна находят, что на фотокарточке мама моя – “настоящая красавица” и что я похож, поразительно похож на нее и чертами лица, и духовно, но только “Ваша мать красавица, а Вы некрасивы” (В.Дм.Розанова), “Ваше лицо аляповатее” (В.В.Розанов)”. Мать Флоренский боготворил, для него она была и осталась чем-то величественным и непостижимым. “Сдержанная, замкнутая, гордо-застенчивая в проявлении чувств, преувеличенно-стыдливо прятавшаяся от меня уже с самого детства – когда кормила и вынашивала детей, она казалась мне с первых дней моего сознания существом особенным, как бы живым явлением природы, кормящей, рождающей, благодетельной, и вместе с тем далекой, недоступной. Этому впечатлению от матери – как от Матери-Природы – способствовал и культ, которым отец мой, и по движению чувства, и по сознательному убеждению, чтил мою мать, полагая, что жена-женщина вообще есть существо особое, а его жена – и трижды особое, что, впрочем, было, вероятно, не несправедливо. В ней я не воспринимал лица; она вся окружала наше бытие, всюду чувствовалась и была как-то невидима». Влияние материнского архетипа на Флоренского было чрезвычайно сильным и во многом определило его мировоззрение, навсегда придав ему конкретно-жизненные формы. И это несмотря на священство. Из соловецкого письма к дочери Ольге: “Со стороны рода моей матери, а твоей бабушки, наследственность выражается в ярком ощущении материи и конкретного мира. Красота материи и ее конкретность, вот что унаследовали мы от рода моей матери. И еще, мне кажется, связанное с первым – это музыкальность и склонность к живописи, точнее сказать, не к живописи, а к цвету и колориту”. Отец Александр Мень: “Он больше воспринимал природу, чем людей. У него была особенная любовь к камням, растениям, краскам, в этом отношении он очень похож на Тейара де Шардена (французский теолог и философ ХХ века), который тоже в детстве проявлял нежность к материи, я бы сказал – влюбленность в материю. У Флоренского это было с детства”.

Аристократическая гордость Сапаровых

Его детские годы прошли в Грузии, почти исключительно в армянской среде, в окружении материнской родни и армянских друзей семьи. “У папы были многочисленные и прочные товарищеские отношения по гимназии. …Среди людей, близких к нему по гимназическим годам его, сейчас припоминаю следующих: Николай и Иван Худадовы, Леван Яковлевич Мгебров, Александр Богданович Евангулов, Гулишамбаров”. Николай Худадов был популярен в Тифлисе как общественный деятель, основал общество трезвости, чтения для рабочих, воскресные школы грамоты. Леван Мгебров – крестный отец Флоренского. Был в Тифлисе мировым судьей и пользовался огромным уважением среди местного населения так же, как статский советник Степан Гулишамбаров. Вот что вспоминает Флоренский о семье своей матери: “В семье Сапаровых по единогласному указанию всех, кого я ни встречал, была какая-то аристократическая гордость и в связи с этим преувеличенная боязнь вступиться за свои права и отстаивать себя. В случаях посягательств, особенно на материальное благосостояние, Сапаровым было свойственно “надуваться”, по словам тети, и молча отходить в сторону. В Сапаровых не было чванства и спеси, но было более глубокое, скажу, повышенное чувство собственного достоинства и выделения себя из среды окружающих, тайное признание себя чем-то особенным. Ремсо тетя тоже подтвердила мне, что было в семье Сапаровых ощущение, словно они происхождения гораздо более высокого, нежели это высказывалось и признавалось. Когда Манташев, известный теперь на Кавказе миллионер, присватался к одной из моих теток, то ему не просто отказали, а глубоко оскорбившись и сочтя такой его поступок невероятным нахальством: “Как это мы, Сапаровы, можем выдать свою за какого-то Манташева?!” И вот за этот-то надмен страдали все они, страдаем и мы…” Приняв в 1911 году сан православного священника, Флоренский, в соответствии с религиозной традицией и памятуя о пагубной надменности своих родственников, проявлял крайние по тем временам кротость и смирение, за что был даже подвергнут насмешкам со стороны знаменитого богослова и философа Николая Бердяева, ставившего личную свободу превыше всего.

«Девушки называли меня цицернак»

Флоренский был абсолютно убежден в том, что армянские корни и армянское детство, впечатления от величественной природы Кавказа были решающими для формирования его личности и философских воззрений. Дух армянства, пропитавший его юные годы, он пронес через всю жизнь. Он говорил по-армянски. Человек, владевший в общей сложности 25 языками, не мог не знать своего родного. В его письмах, воспоминаниях нередко всплывают армянские слова: “У меня осталось такое ощущение от детства, что я, собственно, никогда, или почти никогда, не приходил в состояние спокойное, целый день меня не оставляла экстатическая приподнятость, когда я либо говорил без умолку, за что у Лизы тети в деревне крестьянские девушки называли меня по-армянски “цицернак”, т.е. ласточка…” Есть что-то очень трогательное в том, как, будучи уже взрослым человеком, Флоренский называет братьев и сестер своей матери по-детски, на армянский лад: Ремсо тетя, Аршак дядя. Известно, что Флоренский испытывал некоторое пристрастие к армянским именам. В свое время он выразил недовольство существовавшим в начале ХХ века на Кавказе обычаем менять исконные имена людей на русские: “Тогда было принято заменять имена армянские равносильными или якобы равносильными именами русскими. И вот она (мать Флоренского) оказалась Ольгою, и так прочно, что решительно никто из знакомых не подозревал о ее настоящем имени, и даже сама она, вероятно, вспоминала об этом только при преднамеренном ей о том напоминании”. Впоследствии Флоренский напишет книгу “Имена”, утверждавшую глубинную связь имени собственного и его носителя. Он активно интересовался историей и культурой своего народа, в его научных и литературных трудах содержатся ссылки на такие книги, как “Исторический памятник состояния Армянской области в эпоху ее присоединения к Российской империи”, “Обозрение Армении в географическом, историческом и литературном отношении”, “Внутренний быт древней Армении”, “Сношения Петра Великого с армянским народом” и др. “Я имею в виду армянскую стойкость в сохранении своего, народного – стойкость вполне, в общем, целесообразную, ибо без нее этот древнейший из культурных народов, имевший несчастье поселиться между жерновами мировой истории и потому все многие тысячелетия своего существования непрестанно избиваемый и все время тающий, давно попал бы уже в число народов вымерших. Его история – роковая из-за страны его, ибо кто же может быть в безопасности, расположившись на линии огня между перестреливающимися окопами, на большой военной дороге всемирной истории? …Ни один народ за свою жизнь не затратил столько усилий на культуру, как армянский… Наконец, и исключительная жизненность этого народа утомилась и, самый старый из всех, он оставил задачи государственного и культурного строительства и инстинктивно приложил заботу к задаче наиболее скромной – как сохранить в мире существование хотя бы малого своего остатка…” К сожалению, геноцид 1915 года, образование в 1920 году Армянской ССР и другие имевшие место события породили во Флоренском пессимистический взгляд на будущее своего народа.
Флоренский вырос в семье, далекой от религии и церкви. Он объяснял это следующим образом: “Папа не проявлял своей принадлежности к Православной Церкви из боязни хотя бы тончайшим дуновением холодного ветерка напомнить о своем православии маме; а мама старалась воздать ему тою же деликатностью и поступала так же в отношении Церкви Армяно-григорианской”. Известно, что Флоренский пришел к Богу и в дальнейшем принял постриг, испытав в возрасте 17 лет своеобразный духовный кризис. Однако почва для духовного преображения отца Павла была подспудно подготовлена еще в детстве.
Павел Флоренский – прежде всего русский православный священник. Это несомненно. Однако большинство его биографов и исследователей творчества игнорировали и продолжают игнорировать его армянское происхождение, что в общем-то несправедливо по отношению к человеку, придававшему такое огромное значение наследственности, роду, корням. Флоренский – уникальное явление в русской культуре и науке, русской теологии. Тем не менее очевидна его духовная принадлежность и армянскому народу. Этот великий мыслитель ХХ века вряд ли стал бы тем, кем он был, если бы не его армянская кровь.