“В приемной комиссии ВГИКа мне дали понять, что в кино я вряд ли буду сниматься — профилем не вышел”

90-летие замечательного актера и клоуна Юрия Никулина было отмечено в Москве весьма достойно, да и российские телеканалы вовсю прокручивали фильмы с его участием, цирковые программы и репризы. Тот самый случай, когда никто не ворчал — Никулина любили все и в любом количестве. Вся страна. Он был талантлив как актер и как человек. Руководитель московского Цирка на Цветном бульваре Максим НИКУЛИН рассказывает о своем знаменитом отце…

“Ну что ты гримируешься? У тебя и так лицо глупое!”
Карьера отца складывалась причудливым образом — он мечтал поступить во ВГИК, но его не приняли. Вроде у экзаменаторов претензий к нему не было, но после последнего тура они объяснили: “Знаете, товарищ Никулин, в вас действительно что-то проглядывается, но для кино вы не годитесь. Вряд ли вы будете в нем сниматься — профилем не вышли”. Та же самая история с ГИТИСом. И отец поступил в студию клоунады в цирке на Цветном бульваре. После ее окончания его пригласили в театр им. Пушкина, но отец решил остаться в цирке. Уже когда Никулин стал известным клоуном, главный режиссер цирка Марк Местечкин пригласил к себе в кабинет Никулина со словами: “Приехал режиссер Юрий Завадский и хочет с тобой познакомиться”. Отец оторопел: “Сам Завадский!” В разговоре Местечкин пошутил: “Вот, не захотел принять в театр человека, теперь жалеешь”. А Завадский невозмутимо ответил: “Нет, не жалею, испортил бы человеку всю жизнь. А так он нашел себя”. Так что все в жизни относительно. Клоунами же не становятся, а рождаются. Это единственный цирковой жанр, которому нельзя научить. Можно выучить на жонглера, канатоходца, а на клоуна — никак. Должно что-то внутри щелкнуть, потом сложится какая-то философия — ведь молодых клоунов не существует.
В 60-70 годы произошел огромный выплеск клоунов в цирковой мир — Попов, Шуйдин, Енгибаров. И никто не знает, почему. Потом бах! — и опять все стихло.
К своему знаменитому клоунскому образу — флегматичному чудаку, забредшего в цирк как бы по чистой случайности — он шел много лет. И грим менял много раз — носил и рыжий парик, и черный, то наклеивал себе большой нос из театрального пластилина. Но в конце концов отказаться от гротескного грима ему посоветовал старый артист Карабас, увидевший его перед представлением: “Ну что ты гримируешься? У тебя и так лицо глупое!”
Отец вообще любил пораскинуть мозгами, креативить, как сейчас модно говорить. В “Бриллиантовой руке” все менялось по ходу дела: к примеру, отец с Гайдаем садились и переписывали сцены, которые должны были снимать на следующий день. В те годы для этого требовалось определенное мужество — сценарий утверждался худсоветом, парткомом, и за вольнодумное творчество можно было и по башке получить. В первом варианте сценария “иностранный язык”, на котором говорят Каневский и Шпигель, должен был переводиться, но от него впоследствии отказались, оставив только: “Далее следует непереводимая игра слов”. А текст был такой: “Что ты наделал, глупая вонючка!” — “От глупой вонючки слышу!” Отец говорит: “Вонючка — это же скунс”. Гайдай соглашается: “Н-да, хорошо”. Отец продолжает выдумывать абракадабру: “Крукол скунс табл шляхтс. Но чего-то не хватает”. Тогда Гайдай завершает: “Крукол скунс табл шляхтс мордюк!” — “Сильно! А почему мордюк?” — спрашивает отец. “А я вчера с Мордюковой поругался”. В паре с Шуйдиным отец создал около 65 реприз. Все они смешные — одна больше, другая чуть меньше. И давались с огромным трудом — в эти пять-десять минут всегда был вложен кропотливый труд, многочасовые репетиции. Самые знаменитые жанровые сценки — “Насос”, “Бревно”, “Водка”… Многие из них — выдуманные, а некоторые — из жизни. Вот, кстати, клоунада “Бревно” впервые появилась на съемочной площадке. Никулин и Евстигнеев снимались в фильме “Старики-разбойники”, и в одном из эпизодов им предстояло сыграть сцену выноса картины из музея. Картина и рама были не бутафорские, а настоящие. Первый дубль: картину сняли, понесли. Стоп! Еще дубль: картину поволокли обратно. И так четыре дубля — и тут взмокший и обессиленный Евстигнеев возмутился: “Юр, а почему мы эту картину еще должны обратно тащить? Мы артисты, а не рабочие!”. И у отца родилась идея репризы — во время кинопроб режиссер заставляет клоунов таскать по манежу громадное бревно. И не просто носить туда-сюда, а делать это улыбаясь. К концу репризы бедные клоуны передвигаются только ползком, волоча за собой это бревно.

Алкоголик Балбес
и ключник Патрикей
В 1960 году вышла короткометражная комедия “Пес Барбос и необычайный кросс”. Так и родилась знаменитая троица Вицин — Никулин — Моргунов, а с ролью Балбеса к Никулину пришла популярность. К нему так крепко приросло “нетрезвое” амплуа, что когда ему предложили сыграть в фильме “Ко мне, Мухтар!”, отец долго колебался: “Я в предыдущих картинах играл исключительно жуликов — кто поверит в меня как в милиционера?” Но поверили.
Папа очень долго не решался сняться у Алексея Германа в “Двадцати днях без войны” — сомневался в своих силах. Война для него была слишком закрытой темой, перед образом фронтовика-журналиста он робел. Фильм шел тяжело — к отцу сразу применили термин “дегероизация”. Мол, пожилой и некрасивый Никулин принижает достоинство Победы, нужно брать, допустим, аристократичного Ланового. Скандал с выбором главного актера чуть не докатился до Политбюро. И если бы автор сценария Константин Симонов своим авторитетом не поддержал кандидатуру отца, его на роль бы не утвердили.
Еще отцу посчастливилось сняться у Андрея Тарковского в самой масштабной эпической ленте Советского Союза “Андрей Рублев”. Там он сыграл такого хилого человечка — монастырского ключника Патрикея.
Отец рассказывал, как играли сцену пытки в “Андрее Рублеве”. Его привязали к столбу — так, что он не мог пошевелиться, а актер, играющий татарина, подносил к лицу Никулина горящий факел. Никто не заметил, как с факела на босые ноги отца стала падать солярка. Он начал биться, кричать, а Тарковский восторженно кричит: “Как играет, как играет! Какая боль в глазах!”. А у отца все ноги в волдырях.

Последний анекдот —
на операционной каталке
Увлечение Никулина анекдотами имеет наследственный “ген” — его отец Владимир страсть как любил острословить. Самое главное, что отец рассказывал анекдот к месту, у него на конкретного человека срабатывали ассоциации: “Вот на тебя посмотрел и смешную историю вспомнил…”. Анекдот сам у него всплывал в памяти, автоматически. Он и перед операцией умудрился рассказать анекдот санитарам — они его чуть с каталки не уронили. Это был последний анекдот в его жизни. Он с непечатным словцом, но и вправду смешной. Депутат возвращается домой вдрызг пьяным. А в квартире свежий ремонт. Мужика начинает тошнить. Жена суетится: “Сейчас тазик принесу”. Подставляет к лицу: “Ну давай…” А депутат: “Концепция изменилась — я обос..лся!”
Операция в институте эндохирургии была плановой — всего полчаса. Но внезапно у отца остановилось сердце. После смерти Никулина меня многие терзали — так ли была необходима операция? Ведь его состояние здоровья было неважным, но не критическим. Другие говорили, что хирургическое вмешательство нужно было провести за границей. Но это, видимо, судьба. Отец сам сделал выбор. Сердце запустили, но по очереди стали отказывать печень, легкие… Как сказали врачи, организм износился. Человек прошел мясорубку войны, да мирную жизнь прожил не самую спокойную… Мама потом часто говорила: “Юра предчувствовал свою смерть…” Да ничего он не предчувствовал — я был последним, кто его видел перед операцией. Мы говорили о каких-то обычных вещах — как дела в цирке, и он смешливо так сказал: “Ну пока, увидимся!”