Дети Туманяна и последние дни поэта

Ованес и Ольга Туманяны

Жизнь семьи Ованеса ТУМАНЯНА, 150-летие которого отмечает весь армянский мир, отражает жизнь армянского народа начала прошлого века. Безжалостная история внесла свои трагические коррективы, особенно в отношении четырех сыновей писателя. От суровостей эпохи досталось и шести дочерям Туманяна. Все сыновья участвовали в событиях Первой мировой. Мушег работал в штабе II Армянской дружины, Артик – в «Союзе городов» в Западной Армении, Арег участвовал в Эрзерумском сражении и погиб от турецкой пули, Амлик был адъютантом генерала Андраника. Смерть Артика стала для отца сильнейшим стрессом, отразившимся на его здоровье. К счастью – если можно применить это слово, — отец не узнал о гибели остальных сыновей, с которыми расправилась кровавая машина сталинских репрессий. Даже к сыновьям всеармянского поэта Кремль не проявил ни жалости, ни снисхождения. Предлагаем краткое жизнеописание сыновей Ованеса Туманяна, а также отрывки из дневника младшего сына Арега, который вместе с сестрами Нвард и Ашхен повез больного отца в Москву на лечение. Это был шаг отчаяния и еле теплившейся надежды, всем было понятно, что спасти Туманяна уже невозможно. Дневнековые записи передают драму последних дней великой жизни. Материалы подготовлены доктором Ирмой Сафразбекян – внучкой поэта специально для «Нового времени».

В лагерь, без переписки…

“Кольцо все больше сжимается”
Самой короткой оказалась жизнь Артавазда. Артик, так называли его дома, родился в 1894 году. Образование получил в частном пансионе Ст.Лисицяна, а затем в семинарии Нерсисян.
По воспоминаниям родных, он был молчаливым, собранным и спокойным ребенком. С ним никогда не было проблем. Он всегда мог занять себя, много рисовал (сохранились его наброски и портреты). Писал стихи, рассказы, делал переводы сказок Мамина-Сибиряка, печатался в журнале. Писал статьи, в основном о художниках, и даже пьесы: “Рубенс” и “Ван-Дейк”. От отца не ускользнули увлечения сына. Он понял, что в этом задумчивом юноше скрывается одаренная поэтическая натура.
После возвращения из Петербурга Туманян решил, что Артика нужно отправить в Москву в частную студию Строганова.
Из Москвы приходили восторженные письма. Он сразу же окунулся в культурную жизнь. Его окружили друзья — В.Терьян, П.Макинцян, М.Сарьян. Он был увлечен идеей создания вместе с М.Сарьяном и его друзьями “Общества по охране армянских памятников старины”. Артик писал отцу, что это общество сможет защитить наши “храмы, хачкары, картины, древности,.. наше прекрасное и изящное искусство”.
Однако ему не суждено было завершить образование. В начале 1915 года он был призван на военную службу. Призыв затянулся, и лишь в декабре он от “Союза городов” был направлен в Джульфу, далее в Хой, а затем в Ван.
В Ване встретился с поэтом С.Городецким, приехавшим в Ван в качестве корреспондента газеты “Русское слово”. Он был представителем “Союза городов” и ехал спасать армянских детей. Артик стал учить поэта армянскому языку. В Западной Армении, воодушевленный красивой природой, добродушными крестьянами и детьми, мужеством армянских солдат, Городецкий создал целый цикл, назвав его “Ангел Армении” с посвящением Туманяну.
От Артика приходили редкие, очень тревожные письма об обострении армяно-курдских отношений, о толпах голодных, бездомных стариков и детей. Артик спешил в Бегри-Кале открыть пункт по раздаче продовольствия, там же формировались вагоны с продовольствием. Туманян словно предчувствует, что с сыном может что-то случиться: “Я беспокоюсь за Артика, он в небезопасном месте”.
В феврале Артик пишет родным: “Мы находимся в окружении, и это кольцо все больше сжимается, в один прекрасный день мы окажемся в плену”. Тогда они чудом выкарабкались из кольца. Потом долго не было никаких вестей.
А 3 декабря 1918 года Туманян неожиданно прочел в газете “Горизон” информацию о том, что по дороге из Беджара в Амадан были убиты доктор Варданян, Микаэлян, Артик Туманян и Саакян. Второй раз спастись не посчастливилось. Артику было всего 24 года.
Тяжелее всех перенес гибель сына Туманян, он так и не оправился от удара — замкнулся, сторонился людей. По вечерам ставил прибор с бокалом и подолгу молчал. В 1921 году в Константинополе он пытался отыскать свидетелей гибели сына. Перед операцией в марте 1923 года он попросил похоронить его на склоне горы Дид в Лори. “И найдите Артика, если он жив, пусть придет ко мне… Если найдете, приведите ко мне, пусть будет рядом со мной, мы будем вместе”, — просил он.

С правом переписки
Первенец же Туманянов родился в августе 1889 года, нарекли его Мушегом — в честь героя романа Раффи “Самвел”.
Первое испытание судьбой Мушег пережил, когда он, ученик 8-го класса, был арестован вместе с отцом. Мушега вскоре выпустили, но из-за ареста он потерял год учебы.
После школы Мушег уезжает в Петербург учиться. Это было решение Туманяна. Он стремился дать своим детям то, чего не получил сам.
Мушег поступил в университет на физико-математический факультет петербургского университета. Все складывалось очень удачно. Но в январе 1915 года его призвали на военную службу. 30 января он выехал в Игдир. Писал отцу, что он не удерет, как остальные, и перенесет все невзгоды. После Игдира последовал Дадиван, где его определили во II Армянскую дружину.
Именно от Мушега и Артика получал Туманян самые объективные сведения о событиях в Западной Армении. А письма были очень неутешительными. В феврале Мушег с болью писал о разграбленных селах, о голодных и брошенных на произвол беспризорных детях. А самое ужасное — о “грабеже детей” — их увозят в различные страны и города.
Он вернулся в Петербург, где познакомился со своей будущей женой Марией Сокальской, польской красавицей, приехавшей на Бестужевские курсы. Они обвенчались в 1917 году в Александрополе в церкви Сурб Пркич.
Вскоре отец навестил молодых, купил им мебель, обустроил их быт. Там же Мария преподавала в коммерческом училище, а Мушег был на военной службе и преподавал в гимназии.
В мае 1918 года турки подошли к Александрополю, и молодые вынуждены были уехать в Тифлис…
В 1933-1937 годах он работал в Шулавери. …Казалось, ничто не омрачало жизнь Мушега и его семьи с тремя детьми. Но, словно предчувствуя несчастье, летом 1937 года он со всей семьей поехал в Москву, Ленинград. Приехав в Москву, Мушег был очень удивлен тем, что, несмотря на договоренность, Арег не встречал их на вокзале. От сестры он узнал, что брат арестован.
В ноябре 1937 года арестовали и его. Дочь Мушега Надюша рассказывала: “Мы ждали папу, мама, как всегда, напевая, открыла дверь, но в дверях стоял товарищ папы, он сказал, что папу арестовали”. Дом разграбили, сад и все имущество отобрали.
Мушега сослали с правом переписки. Последнюю весточку семья получила из Западной Сибири, из Тайшета. И “адрес” отправителя: “Управление НКВД, строительство БАМ. Заключенному мне”. Только через много лет семья узнала от вернувшегося из ссылки знакомого врача о последних днях Мушега. Его не стало в 38-м.
Цепочка трагических событий продолжалась. Призванный на войну сын Мушега Виген пропал без вести в 1943 году. Несмотря на неоднократные обращения Ольги Туманян в соответствующие инстанции, ответа так и не последовало. Что с ним стало, похоронен ли, неизвестно.

Сорбонна или жизнь
Полной противоположностью братьям был Амлик — неспокойный драчун и задира, вечно с разбитым носом и подбитыми коленками. Сестры вспоминали, что он был чрезвычайно общительный и веселый юноша. Родился в Тифлисе в 1896 году, учился в семинарии Нерсисян. Имел большую склонность к гуманитарным наукам.
В августе 1916 года Амлика призвали на военную службу. Временно он работал на тифлисском вокзале, где разгружались вагоны с продовольствием. Весной 1919 года Амлик был переведен в Ереван заведующим протокольным отделом парламента республики. Не исключено, что этот факт биографии был одной из причин его гибели.
Отец был крайне озабочен тем, что Амлик не получил основательного образования, и категорически не хотел, чтобы он стал военным или госслужащим. Мечта Амлика сбылась в сентябре 1921 года: он выехал в Венецию, а затем в Париж, где поступил на философский факультет Сорбонны. Стал членом французской компартии.
В Париже Амлик хотел основать издательство, для чего попросил прислать сказки Туманяна, но, увы, идея так и не была осуществлена.
Как бы ни увлечен был окончивший Сорбонну Амлик Парижем и Францией, в душе он оставался тем же лорийцем. Сестре Седе он послал открытку с видом на озеро Лиман с припиской, что ни одно озеро в Швейцарии не может сравниться с нашими “озерами” в Дсехе.
После возвращения в Тифлис в 1926 году он стал руководителем Закавказского отдела печати и в то же самое время директором рабфака.
Еще до “девятого вала”, в марте 1935 года, Амлика арестовали. На бесконечные телеграммы родных никто так и не ответил. Через полгода он был освобожден. В начале 1937 года он пишет сестре Седе, что паспорт он уже получил, но на работу еще не устроился… После первого ареста Амлик оформил свой развод с женой, тем самым спас ее и малолетнюю дочь Нектар. К тому времени стал научным сотрудником в Академии наук.
Вторично его арестовали в конце мая 1937 г., и теперь он навсегда исчез в пространстве ГУЛАГа. После хрущевской реабилитации во время судебного процесса в Тбилиси его дочери Нектар сообщили, что Амлик был арестован по приказу Берии…

Курчавый поэт
Самого младшего сына, родившегося 27 ноября 1900 года, нарекли Арегом по просьбе Агаяна. За курчавые волосы и длинные ресницы отец прозвал его курчавым поэтом. Учился в пансионе Ст.Лисицяна. Сам Лисицян назвал его гордостью гимназии.
Неожиданно для всех он увлекся Шаумяном, изучал революционное движение в Закавказье, знал об экономическом положении крестьян, зачастую ездил по деревням, обучал крестьян грамоте.
Еще гимназистом, по рекомендации С.Орджоникидзе вступил в Тифлисскую организацию партии большевиков, для чего даже завысил свой возраст на два года. Несколько раз его арестовывали меньшевики.
В 1920-1921 годах работал в политуправлении Одиннадцатой армии, той, что устанавливала советскую власть в Армении и Грузии, писал статьи о культуре и экономике.
С июня 1921 года Арег работал в уже советском Ереване, возглавляя орготдел и отдел агитации в ЦК КП(б) Армении. По поводу этого назначения Туманян озабоченно писал сыну: “Должность портит человека, опьяняет, а иногда и губит его, если человек слаб и тщедушен, я надеюсь, что ты будешь всегда “выше своей должности”, будь дальновидным и человечным”.
В декабре 1922 года вместе с сестрами Ашхен и Нвард, с доктором Сагияном Арег выехал в Москву — сопровождал безнадежно больного отца. Туманяна не стало весной. Вернувшегося из Москвы Арега назначили уполномоченным ЧК при Упродарме, он преподавал политэкономию в Закавказской пехотной школе.
После демобилизации его направили в Москву в Наркомторг. Он поступил на исторический факультет института Красной профессуры. Пять лет работал в сельхозотделе ЦК ВКП(б), преподавал в Университете Востока. Но ничто не спасло Арега, как и миллионы советских добропорядочных граждан.
Летом 1937 года Арега арестовали на даче. Аресты проводились по списку, заранее составленному, — Туманян, Туполев, Тухачевский. На даче был обыск, Арега увезли в одной машине, мать и дочь — в другой. Вскоре арестовали жену Арега. Девочку отдали в детдом, позже ее перевезли к бабушке в Тбилиси.
Когда родные обратились в отдел НКВД с запросом, им ответили, что Арег Туманян “отправлен в лагерь, без переписки”. И никаких подробностей. Через два года из Военной прокуратуры пришло письмо о том, что дело не может быть пересмотрено.
В 1955 года, когда пошла волна реабилитаций, оборвалась вся надежда.
Дочь ознакомилась с делом отца. Арег был приговорен к расстрелу 14 июня 1938 года. Приговор привели в исполнение в тот же день.
Дочь Сурма долго пыталась найти следы, где захоронен отец. И наконец в книге “Расстрельные списки. Москва 1937-1941. Коммунарка-Бутово. Книга памяти жертв политических репрессий” она нашла то, что искала. Прах А.О.Туманяна покоится на спецобъекте “Коммунарка”.
В 1999 году территория эта передана Русской Православной церкви и устроено подворье “Свято-Екатерининского мужского монастыря”, там будет построен храм Св.Новомучеников и Исповедников Российских.
Могилу, хотя и общую, имеет только один из четырех сыновей Ованеса Туманяна…

“Я похож на догорающую лучину…”

Отрывки из дневника
Арега Туманяна

Дождливым вечером 23 декабря 1922 года Туманянн с Ашхен, Нвард, Арегом и доктором Сагияном выехал на лечение в Москву. Поэт сразу же был помещен в больницу Спиржано на Девичьем поле. После осмотра профессором Спиржано было решено 1 января 1923 года перевести его в бывшую немецкую Остроумовскую больницу. После консилиума Туманяна направили на лечение в Берлин в сопровождении младшего сына Арега. В Берлине их должен был встретить Амлик, который тогда учился в Сорбонне. Туманян надеялся, что немецкие врачи спасут его, он вернется к своим детям, к своим рукописям, а Арег останется в Берлине для продолжения учебы.
К сожалению, выехать в Берлин, несмотря на имеющуюся уже визу, не удалось. Состояние Туманяна ухудшалось изо дня в день. Дети сменяли друг друга, стараясь не оставлять отца одного. Об этом просил и сам Туманян.
Он любил беседовать с ними, говорил о своем кабинете, своих незавершенных работах, а главное — о детях. Жалел, что так много времени уделял чужим бедам и делам, собраниям и совещаниям.
22 марта 1923 года Туманян попросил, чтобы его кровать переставили к окну, он хотел видеть небо и звезды. В последнюю ночь он расцеловал своих детей и попросил их “быть мужественными”. Снежным утром 23 марта в 9 часов 10 минут его не стало. Как сказал С.Городецкий — “Поэт шагнул в бессмертие”.
Февраль, 27.
Говорил о Вселенной, жаловался на отсутствие врачей, считал, что если врачи им серьезно займутся, то могут еще спасти: “Вместо того чтобы завтра создавать комиссию по похоронам, лучше бы сегодня созвали консилиум”. Был очень слаб, в последний раз хотел поцеловать детей, думал, что это последние минуты. Попросил зеркало, посмотрел на себя и сказал: “Если нос заостряется, этот человек безнадежен”. Заметил, что просто растаял. Ел мало, много говорил о доме и детях. Любое движение было затруднено. Ночью просил, чтобы мы по очереди дежурили. Он боялся ночи. Чувствовал очень слабо, полагал, что наступили последние минуты.
Февраль, 28.
Самочувствие отца плохое, общая слабость. Ел мало, говорил много, тема — вопрос жизни и смерти.
Март, 1.
Чувствовал лучше, ел мало, говорил много.
Март, 7.
Хочет непременно поехать в Берлин. “Если врачи вас будут отговаривать, не соглашайтесь, будет поздно. Я согласен ехать без врача и сестры”. Говорил об Амлике, Тагоре. Мечтал: “Вдруг неожиданно наша дверь заскрипит и наши воскликнут: “Айрик пришел”. На Пасхе мы не будем вместе”. Был недоволен врачами. “Как же я так вдруг стал ненужным, будто никогда и не был дорог”. Да, ползком приходили… Вот она, человеческая суть…”
Март, 8.
К поездке в Берлин все готово. Врачи нашли, что он очень слаб, и посоветовали не ехать, а тем более без врача. “Ну вот не поеду и не поправлюсь. Хорошо было бы поехать в Берлин, и Амлика бы повидал, да и ты бы поступил и продолжил учебу”. Спросил, какого мы мнения о его болезни. Я ответил, что “твоя болезнь похожа на написанное тобою произведение “Орел и дуб”… “Еще полвека ты так простоишь, ответил дуб”. Отец расчувствовался и прослезился.
Март, 13.
«После моей смерти пусть хоть сожгут и мой пепел развеят по всеми миру.»
Март, 16.
Все время говорит о пройденных, невозвратимых днях. “Подавай мне камень и известь”, — говорит голодный, воздвигая стену и глядя на жену, которая играет в нарды. А та отвечает: “Как было раньше хорошо, вот бы пришли пандж и шеш, и я бы выиграла”. Так и моя жизнь вся в прошлом, моя стена разваливается. Будь проклят тот мир, в котором человек должен бояться смерти. Я погибаю из-за пустяка. Весь мир во Вселенной подобен пыли, так и мы в этой жизни, мы ничтожны в сравнении со Вселенной. Все это ерунда, смотри на мир светлым взором и будь мужественным.
Для смерти смертный родился,
Деянье — не умрет!
Март, 17.
Попросил, чтобы пришел врач Караханян. Сказал: “Я похож на догорающую лучину, нет сил больше. Сколько людей я согревал, сколько людей я воодушевлял, а теперь сам нуждаюсь в этом. Никого нет. Мне всегда казалось, что вдохновение и легкое дыхание будут всегда, я щедро раздавал свой дар людям, для себя ничего не оставляя. Если я стою этого, пусть так, если же еще чего-то стою, дайте мне прожить еще пару дней”. Слабоват, дух бодрый, пульс 76, аппетит хороший.
Март, 18.
Говорил о приветствии московского филиала Армянского комитета помощи, которое принес врач Эриванцев. “От моего имени пожелайте им живой и плодотворной работы, скажите им, что я желаю в дальнейшем, чтобы они имели великого поэта, и тогда, наверное, больше оценят то, что имели. Будьте осторожны, чтобы и вас не схватила моя болезнь, которая выжимает все соки. Слабость, аппетит средний, пульс 76-78, падение духа. “Лучше бы сейчас созвали консилиум, чем завтра создавать похоронную комиссию и над гробом произносить речи…” А после моей смерти могут сжечь мой прах и распылят его пепел по всему миру…”
Март, 19-20-21.
Не разговаривает, объясняется только руками. 21-го попросил, чтобы кровать поставили рядом с моей, хотел видеть небо. Прослезился: “О небо, ты думаешь, что и мои дети видят тебя. Хотел, как ты, быть светом и обнять тебя. Сердце больше не выдерживает, устал я. “И смерти страх в душе моей…”
Сильная слабость, пульс 94, отношение безразличное. 19-го от Амлика получили письмо.
Март, 22.
Очень слаб. Пульс 100, не разговаривает, разочарован. В 6.30 привел Василия Гузова, народного лекаря, который многих ставил на ноги. Сказал, что положение тяжелое, дал микстуру, сказал, что нужно принимать семь раз в день по чайной ложке и втирать в область сердца и желудка, надел на шею ониксовые бусы. После этого отец почувствовал себя лучше. “Наконец я человека встретил. Вы меня оживили и, если я умру, примите мои сердечные…”, но не смог продолжить и прослезился. “Я верю в то, что этот человек меня воскресит, это будет чудо”. До 12 ночи чувствовал себя лучше. Пантопон делали полторы ампулы. Отец надеялся, что доживет до утра.
Потом сказал всем: “Что такое человек! Ничего! Все! Есть люди, человека нет!”
Март, 23.
Утром был очень слаб. Смотрел на небо со слезами на глазах. Не мог кашлять, голос был почти не слышен, рукой подавал знаки. Еду не принимал. Все повторял: “Пустое все, кушаю ради вас”. Не позволял делать инъекции: “Довольно, не нужно”. Сестра милосердия Эрна Карловна просила моих сестер не оставлять его одного. Пошел к Гузову, принес два вида микстуры. Говорил, что хочет жить только ради детей. Ел и пил только по нашей просьбе.
Пришел врач Исаакян. Нашел положение безвыходным. Зашел ассистент, хотел послушать сердце, отец не позволил: “Оставьте, дайте спокойно отдохнуть”. Делали камфору, зрачки расширились, нас уже не узнавал. “Будьте мужественными” — были его последние слова. Он почти не видел… В 3.30 руками прикрыл глаза, потом посмотрел вдаль и вздохнул. В 5.30 он что-то хотел сказать, но ничего не было слышно.
Дали две ложки чая и три ложки микстуры Гузова. В 5.30 посмотрел упреком, зачем, мол, дали. На лице появилось чувство страха. В 6 часов сердце стало слабеть, руки похолодели.
Пришли Карен (Микаелян) и Папа Калантарян. В 7.30 дышал спокойно. По левой щеке прокатилась слеза. Потом еще одна. В 8.30 дыхание участилось. В 9 замедлилось. В 9.10 был последний вздох.
Март, 24.
Ночью остался в палате. Утром в 6.30 перевезли в часовню. Пришли четыре фотографа, сфотографировали, сделали две зарисовки. Вечером crekmgnjh Меркуров снял маску. Перевезли на Моховую, 9 — во второй университетский анатомикум к профессору Карузину для бальзамирования. До 8-ми не было вестей. Закончили в 10 часов.
* * *
Во время вскрытия присутствовал и Арег, который не выдержал и, как писал потом своему брату Амлику в Париж, “я совершил дерзкий поступок — похитил сердце нашего отца, сердце, которое обнимало весь мир… Пусть святое сердце нашего отца хранится в нашем доме”. Сердце поместили в сосуд с формалином и перевезли в Тифлис. В 1948 году сердце перевезли в анатомический музей Еревана. А в 1994 году сердце Туманяна нашло упокоение на родине, в селе Дсех.