Режиссер Кирилл Серебренников открывает немцам Сергея Параджанова

Описать посвященный Сергею Параджанову спектакль «Легенда» премьеру Кирилла Серебренникова, открывшую проходящий сейчас фестиваль Рурская триеннале в германском Дуйсбурге, с точки зрения традиционных критериев театральной критики невозможно. Легенду нужно смотреть вживую — как злободневное высказывание, как объемное произведение искусства, как полотно, выходящее за рамки театрального багета.

Для начала представьте себе какой-нибудь депрессивный промышленный город, в котором закрылся градообразующий завод, огромные цеха опустели, а плавильные печи потухли, как надежда в глазах некогда востребованных работников. Несложно представить, как он чахнет, пустеет и медленно умирает. Но Дуйсбург решили джентрифицировать: заводские территории превратили в ландшафтный индустриальный парк, цеха — в площадки для массовых мероприятий, здание гигантского коллектора в центре города — в музей современного искусства с обширной коллекцией немецкого актуального арта, полученной в дар от семьи Strohe. Дуйсбург снова живет и развивается — теперь здесь проходят культурные фестивали, которым выделяются очень приличные бюджеты для приглашения лучших европейских и мировых звезд, и сюда стекается просвещенная публика со всей Германии.

Интендант фестиваля Иво ван Хове пригласил в качестве флагмана Кирилла Серебренникова. Его совместная постановка с гамбургским театром Thalia ежедневно в течение шести дней собирала больше тысячи человек — полный зал главного ангара бывшего сталелитейного завода. Кирилл сразу же предложил тему: «Я сделаю спектакль о Параджанове». «О ком?» — удивленно спросил Иво. Серебренников вспоминает: «Мне всегда казалось, что имя Параджанова с его несколькими выдающимися фильмами «Тени забытых предков» (Украина, 1964) и «Цвет граната» (Армения, 1968) в 80–90-х годах гремело в европейском культурном пространстве наравне с именем Тарковского и хорошо знакомо интеллектуалам. У него были важные фестивальные ретроспективы в Голландии, Франции, Германии. Им восхищались, за него заступались, его поддерживали и называли гением многие великие художники… Но это все было довольно давно, а сейчас… Мне надо было срочно объяснить Иво ван Хове, кто такой Параджанов. И тут я вспомнил, что Леди Гага сняла видео по мотивам «Цвета граната», и я тут же показал Иво ее клип «911». Ему стало интересно. Он согласился с этой идеей».

Дальше, как в сказочной легенде, начали происходить удивительные события и совпадения. В процессе подготовки Кирилл отправился в Грузию вместе с Теоной Контридзе, которая привела его на рождественскую службу в главный собор Тбилиси — так в постановку попал грузинский патриарший хор в полном составе — настолько Кирилл и его друзья оказались под впечатлением от пения: «Когда хор начал петь, потекли слезы. От чуда. Гармонии и тайны. В ту же секунду я решил, что этот хор непременно должен стать частью нашего будущего спектакля».

Часть костюмов нашлась на тбилисской блошке (Серебренников собирал их повсюду, подобно коллекционеру-старьевщику Параджанову, в том числе и у друзей и актеров спектакля), и оказалось, что это было в день 99-летия Параджанова. Тем более удивительным кажется еще одно совпадение — спектакль вышел в свет ровно в год его 100-летия, хотя, понятное дело, никто о датах в момент его создания не задумывался. «Приятнее думать, что это сам Сергей Параджанов заказал спектакль к своему юбилею, — говорит Кирилл. — Так поступить мог только он один»…

…10 глав четырехчасового действа — 10 легенд мира Параджанова. Отчасти — навеянных его воспоминаниями и письмами, отчасти — рассказанных очевидцами, отчасти — додуманных и сфантазированных Серебренниковым (Параджанов сам — легенда советского кинематографа, который оброс таким количеством мифов, что материала о нем хватило бы на сериал). Каждый эпизод спектакля — самостоятельная новелла и колоссальная актерская работа. 12 актеров, и почти каждый из них исполняет главную роль в одном эпизоде, а в других — второстепенные роли или вокальные партии, таким образом все задействованы нон-стоп и играют на износ. С такой каруселью мог справиться только подогнанный до миллиметра международный состав, в котором блистают старожилы «Гоголь-центра» Филипп Авдеев, американец Один Байрон, Никита Кукушкин, Светлана Мамрешева, отвечающий за музыку Даниил Орлов, присоединившийся к ним еще в «Черном монахе» Гурген Цатурян, кристально поющий на всех языках, француз неземной красоты Паскаль Удю и пятеро немецких актеров со звездной Карин Нойхаузер во главе.

Повествование начинается с трогательной легенды о мертвецах, перед нами — колоритный Параджанов-сын, воскрешающий на сцене своих родственников, в исполнении Гургена Цатуряна. Дирижируя похоронами, он вспоминает отца, мать, дядю и еще одного важного члена семьи — мамину норковую шубу: «Шубу хранили как сокровище, ее упаковывали в марлю, вешали на нее мешочки с табаком. Табак, как считалось, отпугивал моль. Это было похоже на похороны. Когда шубу доставали из шкафа, то все чихали. Чихали и плакали». Воспоминания о детстве и родных — самая душевная глава спектакля. «Похороны были ритуалом, невероятно увлекавшим Параджанова, — рассказывает Гурген, — он любил драму и считал, что похороны должны быть инсценированы так же красиво, как и свадьба».

Актер продолжает: «Ироничное совпадение: любимое произведение Параджанова — опера «Травиата», и именно из-за финала, потому что, когда Альфред приезжает к своей возлюбленной Виолетте, он узнает, что они не смогут быть вместе, т.к. уже слишком поздно — Виолетта смертельно больна. Вот это «слишком поздно» — было его любимым моментом. И сам он умер, когда его всем миром пытались спасти, но было уже слишком поздно».

Персонажи Цатуряна (актер появляется в спектакле в 10 образах) восхищают ювелирной проработкой. Кажется, что в начале спектакля устами армянского актера с нами откровенничает сам армянский режиссер, а в одной из последних сцен актер вдруг превращается в персонажа, названного в пьесе Голосом Бога, невесомо парит по сцене, поет на английском, немецком и армянском языках, и кажется, будто это свободный дух Параджанова-творца сопровождает действо.

…Параджанов раскрывается в последующих главах со всех сторон, и образ режиссера склеивается как пазл: то он — просто сын и человек, то — коллекционер, то — творец, то — шут, то мы ныряем в его юность, где он, завороженный искусством, оживляет картины в музее и ведет воображаемый спор от лица великих художников, то узнаем его в американском поэте, борце за свободу Уолте Уитмане.

…Мощно двумя сценами врезаются в память образы Филиппа Авдеева. Сначала — его назойливый продавец антиквариата, безуспешно пытающийся впарить коллекционеру ненужный хлам: «Купи эту шляпку — в ней умерла Травиата; купи этот стул — на нем сидел Чехов, и к нему пенсне — это пенсне Станиславского, он его носил, когда кричал — «не верю!», и в том числе от безысходности — своего помощника, русского актера. Потом, через пару сцен Авдеева не сразу узнаешь в роли отчаявшегося Параджанова-гения: «Они соревнуются в том, кто быстрее успеет вылить помои на мою голову. Они коллекционируют мои воображаемые пороки… Всем кажется, что я не художник… Они говорят, что я купец и старьевщик (ветошник). Да, это так. Я выражал и выражаю свое внимание к людям через вещи. Я люблю вещи не меньше, чем людей. Это, вероятно, еще один порок». Вся сцена заполняется болью, когда он «подписывает» выбитые под пыткой признания собственным телом, макая в краску ноги, руки и спину, и эти конвульсивные росчерки напоминают очертания герба СССР.

Комом в горле запечатлевается финальный образ Параджанова в исполнении Карин Нойхаузер, самой старшей участницы «Легенды» (актрисе 69 лет). Карин — утомленный старик в тюремном ватнике и валенках, ворчит, но не сдается: «Работаю на новом месте — колю лед. Недавно был прачкой. Еще раньше был строителем, потом штопал мешки… Везде я всегда последний и самый слабый. Но не это главное. Главное — мне удалось выжить. Пять лет — это срок большой. Жалко только то, что все испытанное и увиденное может исчезнуть вместе со мной. Записывать не дают, но я стараюсь все запомнить. Вчера я мел двор, на котором по утрам собирают зэков, и мне сделали замечание за то, что я «мету без огонька». Я согласился с замечанием и поджег метлу». В конце монолога Карин-Параджанов скребет сцену металлической метлой и высекает из нее искру, метла загорается, и герой прощается с нами подобно Прометею…

«Я написал пьесу, которая так или иначе связана с вопросами сосуществования художника и мира, человека и мироздания. Мир Параджанова является поводом для разговора со зрителем об искусстве вообще. Вечные истории о свободе и борьбе за нее, о красоте, о победе жизни над смертью, но… глазами Сергея Параджанова. Я посмотрел его работы в юности множество раз, они стали для меня частью моей идентичности. Мне очень обидно, когда кто-то не знает о существовании этого художника, который учит нас служить Красоте и

Свободе», — говорит Кирилл.

Выбор темы для европейского культурного фестиваля — уже сам по себе гениальный ход. Более актуальной фигуры, чем Параджанов, не придумаешь. Перед спектаклем я с ужасом думала о том, как и что вообще можно рассказать о нем ничего не подозревающей современной немецкой публике, а главное — зачем. Продолжительные овации стоящего зала ответили на все мои опасения. Представьте, как злободневно звучит история Параджанова сегодня, как много параллелей в ней подчеркивает Серебренников-драматург, как остро и умело ее разворачивает Серебренников-режиссер и как красиво и многослойно ее воплощает на сцене Серебренников-художник. Но на выходе — спектакль, который попадает прямо в тебя, к которому мысленно возвращаешься множество дней спустя и продолжаешь догонять смыслы.

Ты выходишь из зала ошеломленный, с ощущением, что прокатился на американских горках, и четыре часа пролетели как миг, за который ты прожил большую жизнь большого человека и прикоснулся к чему-то очень большому. И к чему-то вечному. «После нас остается только красота, которую мы себе разрешили… — говорит напоследок со сцены старик-Параджанов. — Я разрешил себе много, очень много красоты, ну и хорошо!»

Арина Калитина, «Новая газета»