Взлеты и падения «личного архитектора Сталина» Мирона Мержанова (Мержанянц)

12 августа 1943 года был арестован архитектор Мирон Мержанов. Именно он построил Ближнюю дачу, на которой в 53-м умрет Сталин, и создал две высшие награды государства – звезды Героя Советского Союза и Героя Социалистического труда. Но никакие заслуги не помешали приговорить Мержанова к 10 годам лагерей, отправить за решетку его жену и единственного сына. Об этом и многом другом из жизни выдающегося советского архитектора на сайте «Сибирь. Реалии» рассказывает Марина Аронова.

В октябре 1953 года в кабинет главного инженера красноярского «Крайпроекта» Юрия Шаповалова ворвался недовольный заказчик, которого трудно было проигнорировать, – начальник стройотдела краевого управления МВД. Он был возмущен срывами сроков давно обещанного проекта. Шаповалов пытался оправдываться нехваткой специалистов: мол, и рады бы сделать в срок, но некому. Начальник стройуправления не стал слушать оправданий. Вместо этого он показал кусочек ватмана и спросил: «Сделаешь, если я дам тебе вот этого архитектора?» Шаповалову хватило одного взгляда, чтобы понять, какой бесценный сотрудник достался ему.

На кусочке ватмана было написано имя Мирона Мержанова, обладателя Гран-при Парижской выставки 1937 года. Еще 10 лет назад его называли «личным архитектором Сталина», а теперь он сидел в красноярской пересылке и с ужасом ждал отправки на север, на лесоповал. Понимая, что в 58 лет, с кучей болезней, приобретенных за годы лагерей, ему не выжить, Мержанов решился на отчаянный шаг – написал каллиграфическим архитектурным шрифтом основные сведения о себе и попросил охранника передать кусочек ватмана начальству. План сработал: вместо лесоповала заключенный попал в «Крайпроект», через несколько лет стал его главным архитектором и построил несколько знаковых зданий Красноярска.

«Золотые часы, кожаное пальто и отрез коверкота на костюм»

Будущий архитектор родился 23 сентября 1895 года в городе Нахичевани-на-Дону, который в конце 1920-х поглотит растущий сосед – Ростов-на-Дону. Его отец, армянин Оганес Мержанянц, часто рассказывал своим сыновьям, как добился руки их матери. Влюбившись в юную и прекрасную Рипсимэ, дочь богатого купца, он получил отказ. Причина была не только в бедности жениха, но и в солидной разнице в возрасте: он был на 15 лет старше своей избранницы.

Оганес не смог смириться с отказом и украл девушку – конечно, с ее согласия. Влюбленные бежали в Феодосию, к дальнему родственнику Оганеса, живописцу Ивану Айвазовскому. Тот принял и благословил беглецов. После венчания родителям Рипсимэ пришлось простить молодых, и они благополучно вернулись в Нахичевань. Своего первенца назвали Миран – это имя и фамилию отца Мержанянц он будет носить, пока не переберется в Петербург и не станет Мироном Мержановым.

В гимназии юному Мирану особенно полюбилось рисование. Больше всего он любил рисовать лошадей. Но со временем на его акварелях все чаще стали появляться прекрасные дворцы, которых он не мог видеть в реальности. А на расспросы родных, что это такое он рисует, школьник отвечал, что эти дворцы привиделись ему во сне.

Окончив гимназию, Миран поступил в Петербургский институт гражданских инженеров, где поменял имя и фамилию на русский лад. Но закончить вуз не успел: началась Первая мировая война, и студента Мирона Мержанова призвали на службу. Правда, как солдат телеграфной роты на фронт он не попал. Две революции и голод заставили его покинуть столицу и вернуться в родные места.

К июлю 1919 года Ростов был занят войсками генерала Деникина. Мирона вполне могли мобилизовать, и тогда двоюродный брат, служивший в инженерном полку деникинской армии в чине поручика, предложил способ, как не отправиться на фронт – пойти добровольцем в его часть. Мирон так и сделал. На службе он рисовал штандарты для войсковых подразделений, пока в ноябре инженерный полк не отправили сражаться с наступающими частями Красной армии. У станции Матвеев Курган полк был разгромлен, а рядовой Мержанов с четырьмя товарищами по несчастью бежал. По дороге он заболел тифом, но отлежаться в домашней постели ему не дали – в Ростов вошли красные. Никто не стал бы разбираться, как Мирон оказался в деникинской армии и почему дезертировал, поэтому снова пришлось бежать и прятаться у дальних родственников в Краснодаре.

В 1920 году Мержанов поступил на 4-й курс архитектурного отделения строительного факультета Кубанского политехнического института. А чтобы зарабатывать на жизнь, открыл мастерскую по изготовлению пуговиц. Бизнес оказался настолько прибыльным, что вскоре Мирон смог купить себе верховую лошадь. Институт он забросил. В 1922 году Мержанов женился на Елизавете Ходжаевой, дочери известного кисловодского архитектора Эммануила Ходжаева, которому даже после революции удалось сохранить часть своего огромного состояния. Мирон переехал в Кисловодск, на родину жены, и понемногу начал брать самостоятельные заказы, самым крупным из которых стал проект санатория, который строили к 10-летию Октября.

Мержанов чувствовал, что ему не хватает знаний, поэтому экстерном поступил в Московский архитектурный институт и окончил его в 1930 году. А за год до этого произошло событие, которое перевернет всю его жизнь: был объявлен открытый конкурс на проектирование санатория РККА в Сочи. Свои проекты подавали самые маститые архитекторы страны, и как же они были шокированы, когда победителем конкурса был объявлен никому не известный дебютант с Северного Кавказа. Победа и для него самого стала сюрпризом. Потом он будет рассказывать сыну и внуку, что просто решил попробовать свои силы и никак не ожидал, что займет первое место.

Ход работ по строительству санатория контролировал лично Климент Ворошилов. Мержанов понравился наркому по военным и морским делам, и рабочие отношения постепенно переросли в дружеские. Они продолжатся и после того, как архитектор выйдет на свободу после 10 лет лагерей.

– Когда Ворошилов впервые доложил Сталину о строительстве санатория, вождь недовольно поморщился: «Новые казармы строишь». Но, увидев вместо «казарм» чудесный дворец с великолепным парком, поздравил Ворошилова с отличным выбором. А заодно и узнал, кто создатель чудо-санатория, самого большого и роскошного во всем СССР. Так имя архитектора впервые стало известно Сталину. По приказу Ворошилова архитектору вручили премию в 3000 рублей, именные золотые часы, кожаное пальто и отрез коверкота на костюм. А в 1937 году он получит и международную награду – Гран-при Парижской выставки.

«Тебе же сказали не делать фонтаны!»

Так к Мержанову пришла всесоюзная слава. Летом 1931 года его назначили Главным архитектором хозяйственного управления ЦИК СССР. В 1932 году он стал одним из первых членов только что образованного Союза архитекторов СССР, а затем и председателем правления. Ему выделили просторную квартиру в 5-м Доме Советов на улице Грановского, в двух шагах от Кремля, и осыпали всевозможными благами.

На рабочем столе архитектора стали часто появляться документы с резолюциями «Поручить товарищу Мержанову» за личной подписью Сталина. А летом 1933 года Мержанову передали поручение вождя построить для него небольшую дачу под Волынском, недалеко от Кунцева. Место для строительства должен был выбрать сам архитектор. Никаких указаний, какой должна быть дача, он не получил: заказчику Мержанова на тот момент еще не представили, пришлось полностью полагаться на собственную интуицию. На время работы над проектом Кунцевской дачи, которая войдет в историю под названием «Ближней дачи», Мержанову выделили кабинет с охраной и огромным несгораемым шкафом. В этот шкаф следовало убирать все документы, даже черновики. С архитектора взяли подписку, что он не станет раскрывать никаких деталей своей работы.

Из книги дочери Сталина Светланы Аллилуевой «Двадцать писем к другу»:

«Сейчас стоит недалеко от Кунцева мрачный пустой дом, где отец жил последние двадцать лет, после смерти мамы. … Дом построил в 1934 году архитектор Мирон Иванович Мержанов. … Первоначально дом был сделан очень славно – современная, легкая одноэтажная дача, распластанная среди сада, леса, цветов. Наверху, во всю крышу, был огромный солярий – там мне так нравилось гулять и бегать. … Что было приятно в этом доме, это его чудесные террасы со всех сторон, и чудный сад. С весны до осени отец проводил дни на этих террасах. … Отец любил этот дом, он был в его вкусе, он был ему удобен».

Заказчик остался доволен результатом. Вскоре генсек поручил Мержанову построить для него еще одну дачу – на этот раз в Сочи, за Мацестой. И снова никаких конкретных указаний. Сталин высказал только одно пожелание – «Фонтанов не строить». Поэтому Мержанову и в этот раз пришлось самому угадывать, что понравится генсеку. Задача была невероятно сложной, особенно если учесть, что архитектор проектировал буквально все детали – от мебели до люстр и торшеров.

– Долгое время считалось, что интерьерного дизайна как отдельного направления в СССР не было. Работа Мирона Мержанова опровергает это утверждение, – говорит доктор архитектуры Татьяна Савельева.  – Работая над дачами для высокопоставленных заказчиков, Мержанов отвечал за все – и за садово-парковый дизайн, и за все детали отделки здания, вплоть до каминов, ковров и даже шпингалетов на окнах. Однако об этом не было известно, поскольку из-за высочайшего уровня секретности архитектор не имел права рассказывать о своей работе.

Из воспоминаний Сергея Мержанова, внука архитектора:

«Дед как южный человек знал цену воде. Он понимал, что без архитектурного обводнения построить дачу на юге невозможно. Строить фонтаны ему запретили, поэтому он сделал бассейн. Одну вертикальную стену бассейна облицевал камнем, похожим на природный, и подвел туда водопроводную трубу. Казалось, что это родничок, который сочится сквозь груду камней и спадает в бассейн. Деда пугали, говорили: «Тебе же сказали не делать фонтаны!», но он стоял на своем. За день до приезда Сталина ему велели срочно засыпать этот бассейн. Дед отказался под тем предлогом, что невозможно выполнить такой объем земляных работ за одну ночь, к утру. И все прошло нормально, Сталину все понравилось».

На новоселье довольный заказчик первый тост поднял за товарища Мержанова. Архитектор получил, пожалуй, самую большую награду в своей жизни: так называемый «вездеход» – удостоверение, дававшее право на беспрепятственный доступ в Кремль. Обладатель такого «вездехода» мог свободно зайти в кабинет, и даже в кремлевскую квартиру вождя. Там, в Кремле, Сталин и поставил перед Мержановым новую задачу – построить для него еще одну дачу на Кавказе, вблизи Гагры. «Стройте по своему усмотрению», – единственное пожелание, которое высказал генсек.

– Полное доверие, с которым Сталин относился к Мержанову, поражает, особенно если учитывать его стремление к тотальному контролю во всем и везде, – отмечает Татьяна Савельева. – Архитектурой Сталин управлял настолько же жестко, как литературой или музыкой. По всем, даже самым незначительным вопросам, полагалось предварительно узнать мнение вождя. Так, когда он уехал на отдых в Сочи, Лазарь Каганович в письме спрашивал, какими делать набережные Москвы-реки – наклонными или вертикальными. Поэтому так удивительно, что при строительстве собственных дач Сталин относился к Мержанову с безоговорочным доверием.

Когда дача была готова, Сталин приехал лично принимать работу. Внимательно все осмотрев, тихо сказал: «Спасибо». А на новоселье по уже сложившейся традиции поднял первый тост за товарища Мержанова и подарил архитектору лучший на тот момент отечественный автомобиль и водительское удостоверение за своей личной подписью. Мержанов до конца жизни любил рассказывать, как вытягивались в струнку постовые, когда останавливали его за нарушение правил дорожного движения и видели удостоверение с росчерком вождя.

«Ты кто?» – вдруг тихо спросил Сталин»

Мержанова стали называть «личным архитектором Сталина». Но вернее было бы считать его «придворным архитектором»: за предвоенные годы Мержанов построил около полусотни дач и домов для членов правительства – Ворошилова, Калинина, Орджоникидзе, Молотова и пр. Заказчики обычно не высказывали особых пожеланий. Единственным исключением стал Семен Буденный.

Из воспоминаний Сергея Мержанова:

«Буденный обращался к деду на «ты». Он пришел к нему и сказал: «Сделай мне дом, как ты сам хочешь. Мне ничего особенного не нужно, но я прошу тебя об одном: сделай так, чтобы в моей комнате, где я сплю, окно было без подоконника, до самого пола». Дед, естественно, спросил, зачем это нужно, потому что, чтобы сделать все, как надо, нужно понять. Буденный ответил: «Там, под окном, будет стоять мой конь. Если за мной придут, – это он говорил в 1935 или в 1936 году, – я прыгну на коня и ускачу».

Объяснять, при каких обстоятельствах может возникнуть такая необходимость, Буденный не стал. Мержанов, разумеется, не настаивал. Да он и сам понимал, что это за обстоятельства: живя в Доме Советов, нельзя было не замечать, как один за другим исчезают соседи.

Из воспоминаний сына архитектора Бориса Мержанова, которому в 1935 году было 6 лет:

«Однажды мы увидели человека, медленно идущего по бровке Тайницкого сада, вплоть до его чугунной ограды. … «Здравствуйте, товарищ Сталин!» – радостно и даже с восторгом закричали мы. Сталин остановился. Его облик удивил меня. Не рыжие, как пишут многие, а скорее темно-красные, с небольшой проседью, жесткие волосы выбивались из-под темно-зеленой фуражки. Лицо бледное и все, включая шею, испещрено глубокими оспинами. … Но главное – глаза, настороженные, подозрительно-внимательные, как бы мучительно, но быстро вычисляющие, что это за мальчик, которого он не знает и потому не зафиксировал блестящей памятью. «Ты кто?» – вдруг тихо спросил Сталин, глядя на меня. Я назвал себя, и мгновенно вопрос в его глазах погас, они стал равнодушно-спокойными, потому что все встало на свое место… «Гуляйте, дети, гуляйте», – сказал Сталин с заметным акцентом и, пройдя сквозь нас, так же медленно пошел дальше».

В 1938 году Мержанов получил от Сталина задание, которое было не совсем по его профилю, – разработать нагрудный знак для Героев Советского Союза. Это звание уже было введено, но первые герои получали орден Ленина. Сталин решил, что они должны носить золотую звезду, а все остальные детали велел проработать Мержанову.

Архитектор создал множество эскизов, на которых звезда была обрамлена венком, где она была изображена на фоне мавзолея Ленина, где у нее не было колодки и пр. Интуиция ему подсказывала, что Сталин выберет самый простой вариант с самой простой колодкой. Так и произошло. Правда, сначала Сталину показалось, что звезда маловата, но в итоге генсек все же согласился с размером, предложенным Мержановым. Именно такую звезду и сегодня получают Герои России.

В 1939 году Сталин поручил Мержанову разработать еще один эскиз – медали «Серп и Молот» для учреждаемого звания Героя Социалистического Труда. Она должна была быть похожа на Звезду Героя – и в то же время отличаться от нее. Архитектор, как и в прошлый раз, предложил несколько вариантов. К Сталину его вызвали лишь через несколько месяцев. Войдя в приемную, Мержанов увидел людей с разного размера звездами на груди. Он спросил Александра Поскребышева, личного помощника Сталина, кто все эти люди. Тот объяснил, что это приглашенные артисты – вождь хочет посмотреть, как новый знак отличия будет смотреться на реальных людях.

Пригласив всех в кабинет, Сталин долго разглядывал массовку, а потом сказал Мержанову: «Ваш размер правильный». Медаль Золотая Звезда была учреждена Президиумом Верховного Совета СССР 1 августа 1939 года, Золотая медаль «Серп и Молот» – 22 мая 1940 года.

Не менее ответственным стало поручение Сталина спроектировать зал заседания Верховного Совета СССР.

Из воспоминаний Бориса Мержанова:

«Однажды он (Сталин. – Прим. СР) прямо поручил отцу дать свои соображения по использованию для этих целей Большого Кремлевского дворца и был недоволен, когда Мирон Иванович назвал ему несколько более удобных залов в Москве. «Наш парламент должен заседать в Кремле», – сухо и твердо сказал Сталин, впервые назвав так Верховный Совет. … Сталин ежедневно приходил в зал …, очень много спрашивал, рассматривая образцы мебели, знакомился с фрагментами интерьера. Когда привезли модель секции стола президиума, Сталин очень долго «изучал» его: садился, вставал, откидывался на спинку, вдруг обнаружив под пюпитром емкость для папки, просиял и сказал: «Спасибо, Мержанов! А то так надоело государственные дела под ж… держать!» Отец уже давно заметил, что Сталин, обычно садясь в президиум, вынужден был класть бумаги на сиденье своего стула.

Незадолго до завершения работ Сталин увидел на главной трибуне большой, вырезанный из дерева герб СССР и спросил, почему герб не бронзовый. Мирон Иванович ответил, что, как он считает, бруталистическая резьба по дереву на фоне гладкой плоскости полированного ореха трибуны здесь более уместна. Сталин сказал, что бронза, по его мнению, здесь будет смотреться лучше. Не искушенный в придворном этикете, Мирон Иванович снова стал горячо и подробно отстаивать резьбу по дереву, но, взглянув в это время на членов Политбюро, осекся: все они смотрели на него с нескрываемой жалостью, понимая, чем должен кончиться для него этот спор. Понял это и Сталин, который шуткой высказал свое отношение к такому неслыханному своевольству архитектора. Обратившись к членам Политбюро, Сталин насмешливо сказал: «Что я могу сделать? Раз Мержанов мне приказывает деревянный герб, пусть будет деревянный».

Этот деревянный герб станет первым из творений Мержанова, уничтоженным после его ареста. Всего через неделю его заменят на бронзовый, как и хотел Сталин.

Из воспоминаний Сергея Мержанова:

«Когда деда арестовали, его фамилию стали вымарывать абсолютно из всех документов, из всех проектов. Там, где невозможно было просто переписать, его фамилию буквально выскабливали. Со звездами Героев было сложнее: если убрать фамилию Мержанова, значит, нужно поставить имя другого художника – должен же был кто-то их нарисовать. Наверное, посчитали, что две звезды для одного человека слишком жирно, поэтому золотую звезду Героя стали приписывать художнику Госзнака Ивану Дубасову, а звезду Героя Соцтруда – его заместителю Сергею Поманскому. Получилось очень странно с точки зрения логики – что Поманский украл идею Дубасова и развил ее. Однако именно эта версия вошла в официальное издание «Ордена и медали СССР».

«Любовную интригу надо было решать иначе, по-джентльменски»

Когда началась война, Мержанов отказался эвакуироваться – он понимал, что может помочь в обороне столицы. Он проектировал новые укрытия и оборонительные сооружения вокруг Москвы, руководил переустройством под бомбоубежища станций метрополитена. На станции «Кировская» по его проекту были оборудованы бункер и помещения для Ставки Верховного главнокомандования. И именно Мержанов оформил станцию метро «Маяковская» для торжественного заседания Моссовета 6 ноября 1941 года, на котором прозвучала речь Сталина, заканчивающаяся словами «Наше дело правое, победа будет за нами!»

Постоянно занятый, Мержанов никак не ожидал ареста. За ним пришли 12 августа 1943 года. Незадолго до этого он ушел от жены к Надежде Пешковой, овдовевшей невестке Максима Горького. По столице ходили многочисленные слухи, что «Тимошей», как Надежду прозвали в семье, интересовался сам всесильный Лаврентий Берия, и что он якобы пообещал, что уберет подальше любого мужчину, который посмеет быть рядом с ней. Особенно злые языка нашептывали, что красавица приглянулась самому Сталину… Мержанов, по всей видимости, этим слухам не верил.

Из воспоминаний Марфы Пешковой, дочери Надежды Пешковой:

«Он (Мержанов. – Прим. СР) часто приходил в наш дом, брал нас с собой в Дом архитектора, возил за город, где у них было большое хозяйство. Мы хорошо проводили время. Он был уже фактически маминым мужем, потому что и ночевал у нас. Мы его очень полюбили. Очень был жизнерадостный, приятный, веселый. А потом и его арестовали. Причем это случилось при мне, ночью. Я проснулась, услышала шаги на лестнице. Явно мужские. Слышу, голоса какие-то там, у мамы. Думаю, что ж такое – ночь, шаги, голоса. Я приоткрыла дверь и в щелочку посмотрела…. Это на Никитской случилось. Я дождалась, когда два незнакомых человека в штатском вывели Мержанова. Мама в халате его провожала».

Хотя на допросе Мержанов назвал своей женой Надежду Пешкову, это не спасло Елизавету Мержанову. Ее арестовали в тот же день, 12 августа. Арестована была и домработница, много лет отработавшая в доме Мержановых.

Из воспоминаний Сергея Мержанова:

«Уже через много лет, встречаясь с К. Ворошиловым и А. Микояном, он (Мирон Мержанов. – Прим. СР) убедился, что даже в это страшное и непредсказуемое время, когда арестовать могли практически любого, то, что произошло с ним, было воспринято в кремлевских кругах с удивлением. Члены правительства атаковали Берию единственным вопросом, за что арестован Мержанов? Берия с деланым сожалением сказал: «Мне самому неприятно, но он во всем сознался».

Как доказательство «измены» Мержанову предъявили даже то, что он отказался от эвакуации из Москвы. Но архитектор отказывался оговорить себя, пока на очной ставке показания против него не дал давний и близкий друг – архитектор Николай Парфианович. Через 12 лет, уже освободившись, он пришлет Мержанову два покаянных письма.

«Следствие велось тенденциозно, протоколы записывались так, как желал следователь, я был доведен до бессонницы, полувменяемого состояния, по требованию следователя неосознанно подписывал протоколы допросов», – будет писать Мержанов через 10 лет в жалобе Генпрокурору СССР. Вероятно, именно в таком полувменяемом состоянии он подписал протокол с показаниями на своего родного брата – корреспондента «Правды» Мартына Мержанова. Журналиста спасло только то, что с первого дня войны он был на передовой, вне досягаемости НКВД.

Мержанову предъявили обвинение по пунктам 1, 8, 10 и 11 статьи 58 УК РСФСР.

Из обвинительного заключения от 27 февраля 1944 года:

«Расследованием было установлено, что Мержанов М. И. в 1919 г. добровольно служил в белой армии. … В 1931 году после переезда из Кисловодска в Москву Мержанов, являясь главным архитектором ЦИК СССР, установил антисоветскую связь с участниками право-троцкистской террористической группы Равдиным Е. И., бывшим заместителем начальника хозяйственного Управления ЦИК СССР, и Панфиловым М. Г., бывшим начальником Строительного отдела того же Управления (оба осуждены к В. М. Н.). Последние на следствии в 1938 году показали, что предполагали использовать Мержанова для свершения террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского правительства.

С началом Отечественной войны Мержанов М. И. восстановил в Москве антисоветскую связь с Парфиановичем Н. Н. и 6 октября 1941 года сговорился с последним не эвакуироваться из Москвы в расчете на захват в ближайшее время города германскими войсками и сотрудничество с немцами. … Мержанов неоднократно высказывался с приходом в Москву немцев принять личное участие в истреблении советского и партийного актива.

Расследованием по делу установлено, что Мержанов и его жена Мержанова Е. Э. предполагали установить связь с германскими оккупационными войсками при посредстве состоявшей у них на службе в качестве домашней работницы, резко враждебно настроенной против советской власти, немки Партус Э. П.

… В предъявленном обвинении Мержанов М. И. виновным себя признал, однако отрицает свою причастность к антисоветской право-троцкистской террористической группе».

8 марта 1944 года постановлением Особого совещания при НКВД СССР Мержанов был приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей с конфискацией имущества. Он очень надеялся, что Сталин вспомнит о нем и заступится, но эти надежды были тщетными.

Из книги «Двадцать писем другу» Светланы Аллилуевой:

«… когда отца «убеждали факты», что ранее хорошо известный ему человек оказывается дурной, с ним происходила какая-то психологическая метаморфоза. Быть может, в глубине души он и сомневался в этом, и страдал, и думал… Но он был подвластен железной, догматической логике: согласившись однажды, что N – враг, дальше все «факты» складывались сами собой только в подтверждение этого. Вернуться назад и снова поверить, что N не враг, а честный человек, было для него психологически невозможно. Прошлое исчезало для него – в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры. Прошлого, совместной борьбы за общее дело, многолетней дружбы, – всего этого как не бывало, оно им зачеркивалось каким-то внутренним, непонятным жестом, – и человек был обречен. Старые товарищи по работе, старые друзья и соратники могли взывать к нему, помня о прежнем его отношении к ним – бесполезно! Он был уже глух к ним. Он не мог сделать шаг обратно, назад, к ним. Памяти уже не было».

Через месяц после вынесения приговора Мержанова отправили по этапу в лагерь.

— Сын и внук архитектора рассказывали, что этот этап вместе с уголовниками оказался куда более страшным, чем тюрьма. Заключенных перевозили в «телятнике» – грузовом вагоне с зарешеченными люками. Стояли меньше, чем ехали. На остановках получали еду – бачки с баландой и две буханки хлеба. Они доставались «паханам», остальные вынуждены были довольствоваться баландой, – рассказывает Илья Чернов. – Родные Мержанова вспоминали, что до ареста он не был особенно требовательным в быту. А после лагеря стал следить, чтобы обеденный стол был накрыт, как в ресторане высшего класса – с белоснежными салфетками, хрустальной посудой, сверкающими ножами и пр. Угощение должно было быть под стать великолепной сервировке. Легко представить, что именно Мержанов вспоминал, когда садился за этот роскошный стол или собственноручно готовил свой любимый бутерброд – разрезал вдоль багет, намазывал его толстым слоем масла и укладывал поверх слоя сыр и ветчину…

Когда этап прибыл в Комсомольск-на-Амуре, Мержанова потребовал к себе заместитель начальника лагеря по строительству майор Крючков. Он предложил оградить архитектора от уголовников, если тот согласится работать по специальности. Основанный всего 12 лет назад город отчаянно нуждался в проектировщиках, и Крючков давно просил Москву прислать специалистов. Заполучить архитектора такого уровня, как Мержанов, он и не мечтал.

Мержанова перевели из общей зоны в отдельный барак, где оборудовали мастерскую. По проекту заключенного были построены железнодорожный вокзал Комсомольска-на-Амуре, городской Дворец культуры, «Клуба ИТР завода 126» и целый ряд менее монументальных зданий.

А в начале 1949 года Мержанова неожиданно затребовали в Москву. За время долгого этапа в одном вагоне с уголовниками архитектор мог лишь гадать, кому и зачем он понадобился. Все разъяснилось, когда его, даже не дав переодеться, доставили прямиком в кабинет министра МГБ Виктора Абакумова. Ведомству выделили деньги на строительство санатория, и Абакумов пришел к выводу, что лучше Мержанова с этой задачей никто не справится.

Из воспоминаний Бориса Мержанова:

«В 1949 году отца неожиданно привезли из лагеря в тюрьму на Лубянке. Тогда многим таким способом добавляли срок. Я еще сидел в этой же тюрьме, и нас разделяли какие­-то сто метров тюремного коридора, но кто же знал… В рваной телогрейке и зимней шапке с лагерными номерами (один номер на груди, другой на коленке, третий на шапке) голодного больного отца ввели в кабинет министра МГБ Абакумова. Тот без лишних слов поручил ему проектировать санаторий МГБ в Сочи».

Мержанов воспользовался случаем, чтобы узнать, что с женой. Абакумов сказал, что с ней все в порядке, отбывает срок наказания. Министр не счел нужным сообщать, что Елизавета Мержанова не вынесла тягот лагерной жизни и умерла в лагере под Карагандой еще два года назад. Для работы над проектом санатория МГБ архитектору отвели две соединенные между собой камеры в Сухановской тюрьме.

Из воспоминаний Бориса Мержанова:

«Здесь уже находились разнообразные чертежные инструменты … и, что особенно его (Мирона Мержанова. – Прим. СР) удивило, большой чемодан с одеждой – все, что необходимо в быту, и все, включая кожаный портфель, только зарубежных фирм, причем совершенно новое. В полном одиночестве началось проектирование … Во время работы отца довольно вежливо спрашивали, когда будет закончена работа, а после ее окончания все материалы были немедленно увезены».

Когда проект был готов, Мержанова вновь доставили к Абакумову. Он с удивлением увидел на стенах кабинета министра множество других проектов санатория, созданных маститыми архитекторами. Абакумов потребовал дать им оценку. Мержанов не стал заострять внимание на недостатках каждого проекта, сосредоточился на достоинствах. Выслушав его, Абакумов объявил, что решение уже принято – строить будут по проекту Мержанова.

Рабочим проектированием санатория имени Дзержинского архитектор занимался в «Марфинской шарашке» – режимном конструкторском бюро хозяйственного управления МГБ СССР в подмосковном Марфино. Ему выделили в помощь целую команду архитекторов и конструкторов – не только таких же политзаключенных, как он сам, но и вольных. От них Мержанов узнал об аресте единственного сына.

Когда арестовали мать и отца, Борису Мержанову было всего 15. До совершеннолетия он прожил у родной бабушки. А в конце апреля 1948 года Бориса тоже арестовали и приговорили к 5 годам лагерей.

Из  воспоминаний авиационного инженера Александра Зороховича, работавшего в «Марфинской шарашке»:

«Несколько раз Мержанову приходилось докладывать о ходе разработки проекта самому министру Абакумову. … Министр был доволен ходом работы и с Мержановым, по его словам, держал себя вежливо. Видя, что министр к нему расположен, Мержанов в одну из поездок решил спросить у Абакумова о судьбе арестованного сына. Такой случай однажды представился. Министр был в хорошем настроении, к Мержанову обращался по имени-отчеству, и Мержанов решился… «Но, – рассказывал Мирон Иванович, – едва я заговорил о сыне, увидел перед собой совсем другого человека. Лицо Абакумова перекосилось. Он злобно посмотрел на меня и сказал: «Мержанов, чтобы я больше никогда не слыхал от вас ни о каких ваших личных делах! Вы меня поняли?»

«А теперь вообще не понимаю, чего от меня хотят»

В июле 1951 года Абакумов был арестован, Мержанов остался без высокого покровителя. Кто-то из коллег-архитекторов написал донос, в конце года Мержанова отстранили от работ и отправили по этапу в тайшетский Озерлаг досиживать срок. Там его едва не отправили на лесоповал, откуда он уже вряд ли вернулся бы, но в последний момент медкомиссия пришла к выводу, что заключенный не годен из-за травм головы и руки.

Попав из пересыльной тюрьмы в Красноярске в «Крайпроект», Мержанов создал целый ряд знаковых строений города, в том числе и монументальное здание Дома Советов на площади Революции. Но, пожалуй, главной его заслугой в этот период стало создание Красноярского филиала института «Горстройпроект», который перерастет в «Красноярскгражданпроект» – крупнейшую проектную организацию всей Восточной Сибири.

Из воспоминаний Сергея Мержанова:

«Интересен опыт (хотя и печальный) работы над новым зданием редакции местной газеты, являющейся одной из старейших в стране (речь о газете «Красноярский рабочий». – Прим. СР). Прекрасно понимая необходимость расширения редакции, но в то же время сохранения исторического деревянного здания, Мирон Иванович предложил вариант, при котором около старой постройки ставились два столба, и верхняя часть нового здания нависла бы над деревянной избой, словно оберегая ее. Однако этот прием вызвал непонятное раздражение у властей, и по их распоряжению памятник истории и культуры был полностью уничтожен. А вскоре в Праге и в центре Москвы … появились комплексы, выполненные по тому же принципу – «новый дом – на старом».

В Красноярске архитектор впервые за долгие годы вновь повстречался с сыном Борисом, прибывшим из Волголага, подключил его к работе по проектированию. Вскоре Борис встретил свою будущую жену Эльвиру, появился на свет внук Сергей… Казалось, что жизнь налаживается, но Мержанов мечтал вернуться в Москву. Такой шанс появился, когда председателем Президиума Верховного Совета СССР стал Ворошилов.

Из письма Мирона Мержанова:

«Многоуважаемый Климент Ефремович, обращается к Вам архитектор, которого Вы, может быть, помните как автора санатория Вашего имени в г. Сочи. … В 1953 году закончился срок моего заключения, и я, не имеющий по приговору ни ссылки, ни поражения в правах, оказался в ссылке. … Положение… изгнанного из общества слишком тяжело… Клеймо, лежащее на мне, угнетает… Прошу снять с меня судимость, дать мне возможность сознавать, что я жизнь свою кончаю… как член Великого социалистического общества».

Ворошилов распорядился взять обращение Мержанова под особый контроль. 16 мая 1955 года архитектора освободили от ссылки, а 30 мая 1956 года Верховный суд СССР пересмотрел его дело и отменил постановление особого совещания за недоказанностью обвинения. В 1960 году семья Мержановых наконец-то вернулась в Москву. Ворошилов помог им оформить все нужные документы и получить компенсацию за конфискованное имущество. Вместо конфискованной дачи в Загорянке архитектору выделили участок в Новых Горках, где его сын Борис построил дом. На этой даче Мержанов жил и работал, пока весной 1972 года наконец-то не получил квартиру в Москве.

– После возвращения Мержанову было сложно приспособиться к изменившемуся стилю советской архитектуры, которая была подчинена жесткой стандартизации после знаменитого постановления Хрущева «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», – говорит Татьяна Савельева. – Мержанов никак не мог смириться с бездуховной унификацией среды обитания человека, с тем, что архитектура превратилась в «строительство». В конце 1950-х он с грустью признавался родным: «Я был конструктивистом, затем вынужден был стать «классиком», а теперь вообще не понимаю, чего от меня хотят».

Из лагерей Мержанов привез туберкулез. А в 1971 году пришла еще одна беда – архитектор упал, сломал шейку бедра и остался прикованным к инвалидному креслу. Работать он больше не мог и все свободное время рисовал – иногда горячо любимых им лошадей, но чаще – удивительно прекрасные дома.

Из воспоминаний  Татьяны Мержановой, внучки архитектора:

«Потом, много лет спустя, я узнала, что дедушка рисовал что-то похожее на те дачи, которые он построил – и для Сталина, и для других членов правительства. Но он рисовал их, сознательно искажая масштабы, делая неузнаваемыми. Дедушка когда-то дал подписку, что никогда и никому не будет их показывать, и сдержал слово несмотря на то, что с тех пор прошло уже много лет и никого уже не было из тех, кто мог бы его за это осудить. Тем не менее он придерживался принципов, и рисовал фантазии, вариации на тему. И везде врисовывал меня в виде маленькой девочки с косичками, которая стоит то на лестнице, то на балконе. И все время рассказывал, что, «вот, это дом, где ты живешь».

Мирон Мержанов скончался 13 декабря 1975 года и был похоронен в семейном склепе на Армянском кладбище в Москве.

Из воспоминаний Сергея Мержанова:

«Два уровня секретности» – один, связанный со спецификой работы архитектора для членов правительства, второй – с его арестом, – не позволили Мирону Ивановичу Мержанову получить ту известность, которой он по праву заслуживает. И сегодня его в соответствии с историко-мемуарными публикациями последних лет продолжают называть просто «сталинским архитектором»…