Вспоминая Фрунзика

Исполнилась 87-я годовщина со дня рождения Фрунзика Мкртчяна. Корр. «НВ» Кари АМИРХАНЯН предложила поделиться своими воспоминаниями о нем брата, кинорежиссера Альберта Мкртчяна. Он сразу же согласился, но оговорил, что не будет повторять все то, о чем не раз уже говорилось. Потому и решили: поговорить в формате легких воспоминаний.

Он был талантливейшим из актеров, я же – режиссером средней талантливости по сравнению с талантом его актерского мастерства. Звучит как каламбур, но это действительно так. Все, что бы я ни создал, я делал с оглядкой на Фрунзика. Мне очень его сегодня не хватает.

– Вы были на семь лет младше брата. Отражалось ли это на ваших взаимоотношениях?

– Возраст не имел для нас никакого значения. Собственно, он и не ощущался. Но Мгер с детства был тихим и смиренным. Я же старался его расшевелить. Где-то, возможно, он и комплексовал из-за своей внешности. Но потом он и сам стал часто подшучивать над своим носом, наверное, для того, чтобы другие не подтрунивали над ним. Я был взрывной, он же – необычайно спокойный. Все накапливал в себе, переживал как-то по-своему тихо. А выражалось все в глазах – очень грустных, но с искоркой смеха, и очень добрых.

– Это как у Гоголя: «Сквозь видимый миру смех – невидимые миру слезы»…

– Точно сказано. Вообще же его непридуманная простота, пронзительная человечность и сумасшедший гюмрийский юмор заряжали людей, делали их добрее друг к другу. У него был удивительный дар — подмечать самое характерное в человеке, а затем, пропустив через призму своих ощущений, выдавать в неожиданной трактовке, почти до портретного сходства, с присущими тому или иному человеку жестами, мимикой, словами. Но это было далеко от подражания. Он творил образ, начинял его типичными характеристиками.

– Говорят, он был прекрасным рассказчиком и анекдоты рассказывал отменно…

– Что касается анекдотов, то он их сам и придумывал. Он воспроизводил то, что случилось с ним когда-то, а потом от других слышал им же рассказанную историю. К примеру, была такая история: мы с Фрунзиком отдыхали в Сочи. Лежим на песке, загораем. Вдруг вижу, как он из песка лепит фигуру женщины, «отдыхающей» рядом с нами (кстати, отец мечтал, чтобы Мгер стал художником). Очень скоро появились и первые зрители. Они, пристроившись за спиной, жаждали сфотографироваться с Фрунзиком. Желающих сфотографироваться становилось все больше и больше. А ему все было нипочем. Он спокойно делал свое дело, не обращая внимания на собравшуюся толпу. Вот тогда-то я и сказал брату, что за его счет можно было бы и неплохо подзаработать, устройся я фотографом. Фрунзик от души расхохотался.

– Но не может быть, чтобы все у вас было ладно. С нашим-то кавказским темпераментом и упрямством…

– Естественно. Творческий процесс никогда не обходится без «драк». Бывало, мы с ним сцеплялись не на шутку. Я ему доказывал, что он не прав в том или ином вопросе. Он доказывал обратное. Включалась вся ненормативная лексика, чуть ли не до кулаков доходили споры. А потом разом мы замолкали, успокаивались, прощали друг другу все обиды, обнимались. Но, что интересно, даже когда Фрунз был на все сто виноват и я успевал доказать ему это, он, крепко меня обнимая, все же шептал мне на ухо: «Ладно, так и быть, я тебя прощаю»… При этом мы не любили демонстрировать свои чувства напоказ. Бывало, мы долго не виделись или даже пересекались в аэропорту. И тогда нам было достаточно двух-трех жестов, чтобы поприветствовать друг друга и пожелать удачи.

– Фрунзе Мкртчян был артистом, пользующимся какой-то абсолютной народной любовью. Он был кумиром прошлых лет, остался кумиром и сегодня. Особенно привязаны были к нему деревенские…

– Деревенские даже целовали его машину… Я помню одну историю, которая тоже превратилась в анекдот, и я ее часто слышал в новых интерпретациях. А дело было так. Нас с Фрунзиком пригласили в одну из деревень Сасуна на хаш. Накрыли стол, разложили лаваш, подали горячий хаш. И вдруг мы заметили, что в окнах этого деревенского дома мелькают лица – мужские, женские, детские… Хозяин дома отогнал любопытных и накричал на них, чтобы они больше не приближались к дому ни на метр. Фрунз спокойно, в своем стиле, попросил хозяина успокоиться и сказал, что не видит в действиях деревенских ничего предосудительного. Более того, он даже будет рад, если те посетят их дом. Так и сделали. Отодвинули стол, где помещались яства, к середине комнаты, а затем широко открыли дверь. Деревенские тихо и молча входили, не мигая, во все глаза смотрели на то, как Фрунзик ест хаш, обходили его, как Ильича в мавзолее, и так же молча выходили наружу. Длилось это действо, наверное, минут пятнадцать. При этом Фрунз, храня абсолютное молчание, преспокойно ел свой хаш, стараясь не смутить деревенских. Но я-то знал, что он готов в каждую секунду взорваться от смеха, но знал я и то, что он никогда не позволит себе сделать этого.

– В конце творческого и жизненного пути Мгер Мкртчян получил свой собственный театр. Все удивлялись, потому что для себя он не привык что-либо «выбивать». Но в этой своей идее он был удивительно последовательным…

– Этот театр и по сей день продолжает действовать. Я помню роль, которую выбрал Фрунзик для себя в спектакле «Жена пекаря» по пьесе Паньоля. Она была для него особым откровением: в ней было слишком много личного, наболевшего. Это был его надрыв, отчаяние… 23 года прошло с тех пор, как не стало Мгера, но что удивительно: в театре, носящем его имя, ощущается почти физическое его присутствие – он продолжает жить в каждой сценке, в каждой нашей постановке…