У Соса были две святыни — Арцах и театр

Сорок лет дружили с Сосом крепкой дружбой. С Сосом Арташесовичем Саркисяном. Как-то он сказал, что звонил мне по телефону чаще, чем я ему. И назвал причину: мои публикации в “Литературной газете”. Вообще, действительно, так уж получилось, что по телефону мы говорили больше, чем, так сказать, в живую. Может, эта привычка стала предтечей нескончаемых телефонных разговоров Соса с экипажами “Киликии” и “Армении”. Об этом подробно я поведал в книгах о путешествиях вокруг Европы и вокруг Земли…

И вот на что мы обратили особое внимание во время плавания: сам по себе регулярный разговор с Сосом поднимал экипажу дух. По крайней мере, когда надолго прекращалась связь, то мы ловили себя на том, что не хватает не только беседы с Сосом, но и удивительного голоса его. К телефонным контактам с Сосом на борту армянских яхт я еще вернусь, а пока признаюсь, что сел сегодня за письменный стол, на котором лежат ставшая архивной целая прорва бумаг и записных книжек с записями о моем друге. О человеке, который любил жизнь и “уважал смерть”. В кавычки я взял слова Соса.

Да, о смерти в последние годы, последние месяцы он говорил совершенно спокойно и впрямь с неким уважением. В таких случаях я всегда пытался менять тему, но все попытки оказывались тщетными.

Каждый раз, расставаясь, по горячим следам я записывал многие его мысли в записной книжке, бывало, даже на салфетке. Сос всегда держался совершенно спокойно, часто с улыбкой на лице. И я нередко про себя задавался вопросом, мол, не о нем ли говорил давным-давно английский философ и ученый Френсис Бэкон, который еще в ХVI веке пытался раскрыть тему, если не сказать философию смерти: “Заметьте, как мало действует приближение смерти на сильных духом, ибо каждый из них до конца остается самим собой”.

Ему было не только неловко, но даже, как я чувствовал, омерзительно видеть, как врачи каждый день возятся вокруг него. И это при огромном его уважении к самим медикам. Незадолго до смерти он с фантастическим упорством и упрямством собрался с последними силами, взял, что называется, себя в руки и в последний раз посетил Арцах, где блестяще выступил с бокалом вина в руке при мертвой тишине огромного зала. Никогда не забуду, каким счастливым в тот день было лицо моего друга.

Буквально накануне его смерти я долго сидел у постели Соса. Он много говорил о Карабахе и вдруг перешел к своей страстной мечте, которая стала нашей общей мечтой. Речь о строительстве театра в Ереване. Так он и говорил: “Две мечты, две судьбы: Карабах и мой театр”.

Рано утром 26 сентября позвонила его супруга Нелли и, едва справившись с голосом, тихо произнесла: “Он ушел”. После довольно долгого молчания я просто выдохнул: “Ушел, чтобы остаться”. Так, кстати, я назвал посмертный очерк, написанный на борту яхты “Киликия” о незабвенной Сильве Капутикян. Смерть ее застала нас, когда мы были в море.

Совсем недавно всем армянским миром отметили годовщину смерти Соса. Многие, словно сговорившись, говорили одно и то же: “Неужели прошел уже целый год? Кажется, словно вчера это было …” Что касается меня, то вообще мне кажется, что он вовсе и не умер. Мало того, часто думаю, что совсем недавно это было, когда мы, экипаж “Армении”, поздравляли Соса с его восьмидесятилетием. Тогда, пять лет назад, я читал по спутниковому телефону стихи (обыграв легендарную морскую аббревиатуру SOS — “спасите наши души” с именем великого артиста), посвященные ему, находясь в Атлантическом океане. И сегодня не верится, что прошло уже целых пять лет. Вот и решил, порывшись в своих архивах, вспомнить уже вовсе не о смерти, а о жизни этого человека, нашего Соса.

…Девятого сентября 1990 года в Москве, в гостинице “Москва” я объявил политическую голодовку в знак протеста против упразднения Горбачевым конституционной власти в Карабахе. На следующий день ко мне зашел Сос и как-то твердо, настоятельно заявил, что он тоже объявляет голодовку. Я категорически был против уже потому, что он безбожно курил. Мировой опыт подобного рода политических протестов показывал, что курящие тяжело переносят голодовку и что известны случаи летального исхода. Однако Сос каждый день настойчиво просил меня. Я не соглашался. Но упрямый Сос Арташесович добился своего. Он просто взял и в своем номере сел на голодовку. И я сдался. Это было 14 сентября. В тот же вечер ко мне в номер вошел с большой пузатой сумкой великий астроном и астрофизик, президент Академии наук Армении Виктор Амазаспович Амбарцумян. Он на меня смотрел так, что я сразу понял: и здесь я сдамся. К утру стало мне известно, что подключились к голодовке еще один народный депутат СССР Вачаган Григорян и председатель областного совета НКАО Семен Бабаян.

Я вовсе не всуе остановился на этом эпизоде Карабахского движения. Дело в том, что уже через два дня Соса Саркисяна посетил выдающийся русский артист Кирилл Лавров, который специально приехал из Ленинграда. Целых два часа Кирилл Юрьевич сидел у Соса на шестом этаже, а потом поднялся к нам с Амбарцумяном на десятый этаж, в номер 13.

В ходе беседы с Лавровым разговор зашел о Сосе и, улучив момент, Виктор Амазаспович произнес, обращаясь к народному артисту СССР: “Я должен сказать, Кирилл Юрьевич, что весь наш народ очень любит Соса Саркисяна”.

— А я знаю, почему любит его весь ваш народ, — сказал Лавров, — уверен, не только ваш народ, но в первую очередь русский, да и вообще весь советский народ любит его не только потому, что он просто гениальный артист. Сос — человек великий. Я часто над этим задумывался и, кажется, выяснил суть причины такой любви. Нашел ключ к раскрытию тайны любви к Сосу. Эго — культура. От него веет именно культурой, которая не только внешне проявляется во время общения, но и внутренне, даже — глубинно.

В тот вечер мы долго говорили о Сосе. Сказал свое слово и я. И даже перед самым сном на голодный желудок (шел девятый день голодовки) я занес в первую очередь беседу Виктора Амазасповича и Кирилла Лаврова в блокнот. Знал, что когда-нибудь понадобится не только эта встреча двух выдающихся людей двадцатого века, но особенно то, что говорили они о не менее выдающемся человеке, нашем современнике.

И вот, я думаю, время это пришло. Нет уже великого армянского ученого, нет великого русского и великого армянского артистов. Но осталась в моей памяти та встреча. Остались слова о Сосе Саркисяне. Слова любви и глубокого уважения.

Перелистывая страницы записных книжек, я дошел до памятного случая, о котором однажды уже писал. Не грех повторить. Примерно за месяц до отправки экипажа “Армении” к месту старта экспедиции, рано утром мне позвонила жена Соса. Я по голосу, даже по дыханию Нелли понял, что случилось неладное. Увы, не ошибся. Нелли не без труда произнесла: “Сосу плохо”. И добавила, едва глотая ком в горле: “Очень”. Тотчас же я бросился к ним. По дороге позвонил министру здравоохранения Артему Кушкяну. Мне было нетрудно объяснить ему, что могло случиться с Сосом. Дело, конечно, и в возрасте тоже. Однако он с утра до вечера нещадно гробил легкие. Весь с ног до головы отравлен никотином. Кстати, не только никотином. В табачном дыму есть более ста ядовитых веществ, в том числе даже радиоактивный полоний. Надо было срочно поместить его в реанимацию, подключать к капельнице за капельницей. Сос, как это не раз бывало, наотрез отказался. Невозможно было смотреть на него, на его, как часто я замечал последнее время, землистого цвета лицо. Согнулся так, что не мог выпрямиться. Задыхался от сухого кашля. Но продолжал отказываться от госпитализации. Другого выхода не было — взять его, так сказать, в охапку. Дело было нетрудным, ибо он весь иссох за последние бессонные недели. И, презрев, сопротивление, я буквально впихнул его в машину.

Возле Соса возилось множество врачей и сестер. Это уже успел организовать министр здравоохранения. Нельзя было не заметить, как они относятся к пациенту. Ласково. Как к родному. Вспомнил Виктора Амбарцумяна и Кирилла Лаврова. И лишь тогда, когда на действительно землистого цвета лице появились розоватые оттенки и из глубины глаз стала просачиваться улыбка, я понял, что мы спасены. Именно — мы спасены. Взял я пачку сигарет, край которой торчал из кармана его пиджака, висящего на вешалке. Смял в кулаке и выбросил в ведро. Заставил, чтобы он поклялся всеми святыми, что с этой минуты бросит курить, иначе — предатель и есть предатель. А ведь и впрямь в случае чего предал бы всех нас. В тот день, на выходе из больницы, где Соса лечили до тех пор, пока он сам не почувствовал в себе силы, я все думал: Боже, какие яркие и блистательные имена Армении ушли, скажем, только за последние полвека. Какие гиганты. И ведь все они — именно мировые. Раз уж я взял исходное “за последние полвека”, то в виде исключения назовем лишь одно имя. Аветик Исаакян, умер почти полвека назад. Остальных назовем не по именам, а по Божьей искре призвания. И, уверен, каждый из нас вспомнит уже не одно конкретное имя, а конкретные имена: художник, композитор, полководец, ученый, архитектор, артист, певец (певица), шахматист, государственный деятель, спортсмен, не говоря уже об ученых и технарях, чьи имена государство хранило в тайне. Список можно продолжить, но вынужден вернуться к первому имени и повторить подряд: поэт, поэт, поэт, поэт. Действительно великих поэтов у нас было больше всего. Хотя не меньше было и ученых, и артистов. Это ведь были имена, на которых, как на фундаменте, держались счастье и авторитет нашего народа.

И обо всем этом я думал в тот день, когда выходил из клиники, где врачи спасали человека, который так нужен был нам. Нашему народу. Нашей культуре. Я ведь тогда не мог не гордиться, когда народ отмечал восьмидесятидвухлетие объявившего политическую голодовку ради Арцаха Виктора Амбарцумяна. Когда Кирилл Лавров давал оценку нашему Сосу, используя не просто слово, а термин “культура”. Так и говорил: “В нем, в Сосе, все от культуры. И то, как он говорит, и то, как слушает, как смеется, как спорит, как злится. Как держится на сцене”. Но не преминул он непременно добавить, как мыслит Сос Саркисян, который все и вся сводил к культуре, в том числе и спасение человека и человечества.

Сос никогда не путал культуру с внешним лоском. Даже, раскрывая на сцене совершенно разные образы, он старался подчеркнуть в человеке самое важное, самое спасительное — это человечность. Будь то Мкртыч в “Треугольнике”, или Феофан Прокопович в “Михайло Ломоносове”, или даже шекспировский король Джон. Нисколько не игнорируя замысел авторов, он изнутри подчеркивал собственное видение мира через сущность своего героя. Так что чаще всего у Соса речь шла не об игре, а о жизни.

Мы сегодня во всем мире говорим об экономическом кризисе, суживая его суть всего лишь до финансового кризиса. При этом нельзя не видеть, как все чаще и чаще уже поговаривают об окончании сроков этой самой беды, так остро влияющей на проблемы хлеба нашего насущного. Но почему-то мало задумываемся над тем, насколько опасен для всего мира давно начавшийся кризис культуры. Именно об этом часто говорил Сос в своих беседах. Остается только завидовать платоновским и сократовским временам, когда многие философские труды и открытия создавались в процессе бесед. Сос просто-таки был гениальным собеседником. В нем что-то — Экзюпериевское. Ибо общение с ним — всегда радость и счастье. Он умел заставить собеседника трепетать своей простотой и образностью. Это он 5 марта 1990 года с трибуны сессии Верховного совета СССР в своем выступлении говорил о Сумгаите и Баку, о трагедии и боли Карабаха. Говорил он тихо, но при мертвой тишине (он выступал без бумаги). В какой-то момент он остановился и, чуть повернувшись к президиуму, где сидел президент СССР Горбачев, произнес уже погромче: “Неужели вы так и не поняли, что произошло и происходит в нашей великой стране? Так и не поняли, что культура у каждого народа своя, самобытная, и только в совокупности мы представляем общечеловеческие ценности. Все началось с того, когда мы культуру стали считать надстройкой, а между тем она фундамент всего и вся, она суть человеческой жизни. Не это ли привело к тому, что культурой считаем лишь, скажем, шекспировские страсти на сцене или волшебные линии и формы скульптур? А между тем в основе культуры лежит милосердие, отсутствие которого и привело к Сумгаиту, а теперь вот и к Баку”.

Я никогда не забуду те минуты. В Кремлевском зале заседаний стояла мертвая тишина, пока Горбачев не произнес после какого-то междометия негромкое и многозначительное “Да-а!”

Сос, часто памятуя, что история армянского театра уходит вглубь веков и что Армения является родиной великих актеров, непременно добавлял: “Кажется, в самом составе армянской крови есть нечто, влекущее к театру”. Он считал, что не интеллигенция, а именно весь народ воспринимает своих актеров как олицетворение национального духа.

Правильно сказал. Презрев ложную скромность, заговорил и о себе тоже. Особенно когда речь идет о духе. Я был счастлив, когда в годы карабахского лихолетья убедился, что самым цитируемым соотечественником ныне является Гарегин Нжде. Это он считал, что дух — действенное оружие. И когда великий полководец и философ, я бы еще добавил, публицист, просто обязывал нас всех встать в строй и начать свой бой с того, чтобы победить в себе свое поражение, преодолеть себя, мы поняли, что наше время наступило. Сос с первых же дней карабахского движения, подобно легендарной Сильве, встал в строй.

Мало кто сегодня помнит, что уже через несколько дней после того, как поток изувеченных сумгаитских беженцев хлынул в Ереван, Сос свою квартиру превратил в настоящий штаб. Жил он с Нелли тогда недалеко от церкви святого Саркиса. Каждый день с раннего утра у его дверей становилась очередь. Беженцы из Сумгаита молча толпились во дворе. Вместе с ним и талантливым художником Саркисом Мурадяном посетили сначала председателя Совета министров Армении Фаддея Саркисяна, а затем отправились в Эчмиадзин к Католикосу Всех Армян Вазгену Первому. На следующий день Эчмиадзин перечислил на счет в Государственный банк более двух миллионов рублей (тогда это были огромные деньги). Несколько студентов взялись добровольно сотрудничать в штабе Соса. У каждого на столе — компьютер. Записывали имена, номера паспортов и выдавали квитанции, которые предусмотрительно нам прислали из банка. Это длилось несколько месяцев. Вскоре Фаддей Тачатович добился самого главного. По его просьбе из разных регионов СССР нам прислали огромное количество комплектов финских домиков, которые мы тотчас же отправляли в Степанакерт. Несколько раз с Сосом и Сильвой Капутикян ездили в столицу Арцаха и видели, какую там бурную работу проводил мэр Степанакерта Максим Мирзоян. В короткие сроки он сумел-таки построить в городе целый район, который так и назывался — Сумгаитский. И во всем этом был дух Соса Саркисяна. На двери его дома кто-то тогда мелом вывел слова из притчи Соломона: “Что город, разрушенный без стен, то человек, не владеющий духом” (Ветхий Завет).

Я нисколько не сомневаюсь, что была в том воля Божья, когда судьба свела меня с Сосом. Слишком хорошо знаю теперь, когда нет друга, как нужен нашему народу его дух. Ведь давно еще сказано, что лук ломается от напряжения, а дух — от расслабления. В этом сам Сос Саркисян убеждал нас всех, гениально раскрывая образы Дзори Миро и Наапета.

Целый год Соса нет с нами. За это время мы узнали, что жизнь его была безмерно высокой. Это о нем, наверное, говорил мудрец в древности: “Единственное, что делает человеческую жизнь поистине высокой, это способность полюбить чужую жизнь больше собственной”. Он ушел, оставив высокую, как его жизнь, мечту о глубоко задуманном им, я бы сказал, Сосовском театре. Увы, не успел. Вот о чем надо думать нам сегодня. И думать действенно, как это всегда делал он сам. Великий актер, великий человек, для которого кроме величия исполненного долга не было другого счастья.