Степан Шакарян: “Друзья, кому вы оставляете этот город?”

Ушел из жизни народный артист Армении, композитор и пианист Степан ШАКАРЯН, один из подвижников армянского джаза. На его счету больше сотни джазовых композиций, а шакаряновская “От Бингела до Канзас-сити” заслуженно стала стандартом армянского джаза.

Ниже приводим отрывки из интервью, сделанного в канун его 75-летия, когда Маэстро был, как всегда, бодр и категоричен во всем, что касается музыки, а некоторые поднятые им вопросы актуальны и поныне…

— Степан Григорьевич, над чем сейчас работаете?
— Я уже настолько повзрослел, что просто так не пишу. У меня уйма произведений — не один чемодан, а несколько, — и почти ничего из этого сегодня не играется.

— И кто же в том виноват?
— Те, кого эта музыка в первую очередь должна интересовать. Сегодня нет хороших дирижеров — большинство из них безграмотны и не умеют ничего иного, кроме как просто махать руками. Ведь для того чтобы понимать партитуру, нужно основательно знать гармонию, полифонию, инструментовку…
С другой стороны, а кто сегодня ходит на концерты? Кому вообще нужна эта музыка? Условия жизни посредственны, многие социально не обустроены — от этого и, понятно, прохладное отношение как к музыке, так и к искусству в целом.

— Что думает об этом Союз композиторов?
— С советской эпохи мы унаследовали творческие союзы, тогда идеология контролировала все — вплоть до мыслей и чувств членов союза. Финансирование шло сверху — оттуда и диктовалось “что такое хорошо и что такое плохо”. Но помимо минусов был один большой плюс — человек чувствовал себя защищенным и, самое главное, востребованным. Он знал, сколько стоит его работа, и никто на свете не мог этого оспорить. Работа заказана, она сделана — следовательно, будет оплачена.
Сегодня этот механизм полностью атрофирован. Финансирование сверху сродни манне небесной. Причем манна эта, как правило, оседает в заранее подготовленных для этого оазисах. В результате творческий поиск сведен к банальной добыче хлеба насущного. О каком творчестве, о каких моральных ценностях, о каком искусстве и национальной культуре может быть речь в таких условиях?

— Вы действительно хотели бы, чтобы вас финансировало государство, то есть Министерство культуры?
— Думаю, не все так страшно. И в советское время Минкульт не блистал интеллектом — одна Фурцева чего стоила. Именно с ее легкой руки наш культурный бронепоезд встал некогда на рельсы, с которых по сей день никак не может слезть. Безобразие, которому мы свидетели, имеет очень давние корни. Культура в массы ушла и не вернулась. Зато “культурно подкованная” толпа стала провозглашать свои законы поначалу из зала, а сегодня уже — со сцены. И пытаться кому-то что-либо объяснять бессмысленно. Единственное, что может как-то изменить положение вещей, это госфинансирование очагов культуры. Не субсидирование на бумаге, а финансирование — на деле! И лишь тогда, хоть на миг перекричав столь окрепший глас толпы, станет возможно что-либо менять, и скорее всего — во благо нашего народа.
…Когда Вильяма Сарояна спросили, какие у него впечатления от пребывания в Армении, он ответил, что все замечательно, только… ничто не на своем месте.

— Но вы-то ведь на своем?
— А толку?.. Если не чувствуешь защищенности со стороны государства, если не видишь горящих глаз учеников, о каком “своем месте” может идти речь? Многие музыканты уезжают, дабы, став на чужбине успешными и рентабельными, попытаться вновь вернуться и понравиться родине… Ведь те, кто сегодня, несмотря на пустой карман, продолжают учить детей, выходит, родине не так уж и нужны. Но они почему-то продолжают делать свое дело, отмахиваясь от серости и бездарности, которая тянет их на самое дно.
Я могу понять людей, которые уезжают, но я их… не принимаю. Я их не воспринимаю. Ну разве так можно? Друзья, кому вы оставляете этот город? Как может человек, влюбленный в этот город, предать его?

— Степан Григорьевич, а вы были влюблены в Ереван?
— Я вспоминаю свои ощущения, когда впервые его увидел. Я переехал сюда из Баку и буквально по уши влюбился в энергичный, здоровый, гостеприимный Ереван. Город туфа — музейный город! Далее Эчмиадзин, хачкары, наша вода — это все меня окрыляло и вдохновляло… Повсюду царила атмосфера, располагающая к творчеству.

— А как началось ваше увлечение джазом?
— Я ничем не увлекался — я таким родился. Арам Хачатурян, у которого я учился, не раз мне повторял: “Степа, у тебя два сердца: одно — нормальное, второе — джазовое!”

— Недавно мы отмечали 70-летие армянского джаза. В чем, по-вашему, особенность армянского джаза, чем он отличается от, к примеру, российского?
— Некоторые наши джазмены считают, что если нет гор, то нет и барабана, а если нет барабана, то нет и джаза. Я категорически с этим не согласен. Джаз нельзя рассматривать топографически — для него нет ограничений: ни стилистических, ни географических. Это не горное и не равнинное явление. Теплоту музыке обеспечивает самозабвенная любовь к ней, и ничего больше. Джаз — это особая философия, и если в нее погрузиться, то она будет сопровождать тебя всю жизнь…