Скорая Ереван — Степанакерт. Репортаж о врачах карабахской войны
Все эти дни между Нагорным Карабахом и Арменией курсируют машины скорой помощи и реанимации. Забирают на фронте раненых и везут в Ереван. И так по кругу. Сирену не используют. Здесь — либо тишина, либо звук разрывающихся снарядов. Десятки медиков отправляются на войну добровольно, берут отпуск и прилетают сюда из разных стран. О войне глазами врачей рассказывает Армина Багдасарян
Почти в самом центре Степанакерта на парковке компания мужчин в синих и бирюзовых хирургических костюмах перебрасывают друг другу мяч. Игра напоминает то ли волейбол, то ли упражнение из уроков физкультуры. Еще несколько мужчин, тоже в медицинской одежде, сидят и курят неподалеку. Один из врачей прилег, положив голову на колени коллеге. За их спинами — здание, обложенное мешками с песком.
Несколько минут отдыха на солнце — и пора возвращаться в бункер. Еще в первые дни войны все госпитали спустили под землю. В подземельях находятся все реанимации и операционные — коридоры этих бомбоубежищ вполне можно принять за какую-нибудь обычную районную больницу. Светлые свежевыкрашенные стены, по коридорам то и дело снует медперсонал в резиновых тапочках.
Отпуск в горячей точке
К местным специалистам присоединились медики-добровольцы. К слову, и российского журналиста Юрия Котенка, который был тяжело ранен во время бомбежки собора Казанчецоц (храма Святого Христа Спасителя) в Шуши, оперировал в Степанакерте именно врач-волонтер, доктор медицинских наук Шаген Даниелян. Он, хирург московского НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского, сам родом из Карабаха. Ту первую войну тридцатилетней давности застал еще студентом медвуза. Сейчас взял отпуск на работе в Москве и прилетел на фронт сам, на второй день войны. Даниелян извлекал из журналиста Котенка увесистые железные осколки.
«У него были множественные осколочные ранения с повреждениями сразу нескольких анатомических зон, — объясняет доктор. — Наиболее тяжелые — именно повреждения груди. Это и есть непосредственно зона моего интереса, здесь в этой области мне пришлось оперировать. У него же был и огромный, практически 10-сантиметровый осколок в пятке. Все с повреждением мягких тканей, костей. Было также несколько пациентов, у которых огромные осколки проникали в область шеи, проходили через легкое, сердце, печень».
По словам Даниеляна, почти всегда приходится выбирать — с какого участка начинать. В его операционной — пациенты с очень тяжелыми повреждениями. У большинства — вертикальный характер ранений. Кассетные бомбы мало кого жалеют. Осколки сверху летят в голову, шею, потом опускаются ниже. Почти у всех пациентов — тяжелые минно-взрывные ранения сразу нескольких анатомических зон, ожоги.
«Да, оперировать везде надо быстро, а в условиях войны — еще быстрее», — говорит врач-доброволец Григорий Карапетян. Он травматолог-ортопед, такой же «отпускник». Карапетян работает в Москве в Национальном медицинском исследовательском центре травматологии и ортопедии имени Н. Н. Приорова.
«Мы прилетели из Москвы и 30 сентября были уже в Степанакерте. С 2016 года мы с коллегами периодически летаем в Степанакерт и оперируем там, так что фактически наша группа добровольцев сложилась давно, — объясняет доктор Карапетян. — Когда мы ехали на машине в Степанакерт, дорога, к счастью, не обстреливалась. А когда добрались до столицы, то первое, что бросилось в глаза, — это разрушенный город… Моя мотивация? Просто отдаю долг родине».
Григорий Карапетян в основном занимается сборкой так называемых аппаратов внешней фиксации. Они помогают пациентам со множественными переломами. «Еще занимаюсь ампутациями конечностей — в тех случаях, когда их не удается сохранить, — добавляет врач. — Стараюсь держаться, не показывать эмоции. Но иногда и выпивали».
В подземных реанимациях
Часто врачам приходится лечить и последствия травматического шока. Такие пациенты здесь через одного. Специализируется на этом реаниматолог-анестезиолог Зинаида Марутян, она тоже доброволец. Женщина родом из Еревана, но последние 20 лет живет и работает в Москве, в 52-й и 4-й ГКБ. Ей 45 лет.
Зинаида рассказывает, что ей не впервой иметь дело с такого рода травмами: «Я долго работала в НИИ скорой помощи Склифосовского, сталкивалась с пациентами после терактов. Это не ново. Хотя все равно каждый раз душа болит».
В июне Зинаида уже летала в Армению, чтобы помогать местным врачам в борьбе с коронавирусом, а теперь работает здесь — на войне. Несмотря на стремительно растущие цифры пациентов с коронавирусом, эта тема пока отходит на второй план. Мы с Зинаидой беседуем ближе к вечеру — днем просто нет свободной минуты. Говорит, что отдыхать удается урывками.
— Сейчас на работе завал из-за ковида, а анестезиологов-реаниматологов не хватает, но я и в этом случае сказала, что хочу ехать. И мне без вопросов отпуск дали, — объясняет Зинаида.
— Как вы добирались сюда?
— Сначала планировала сама билет на самолет купить, но в итоге мне помог один из наших армянских медицинских фондов. А сюда в Степанакерт нас привезли на скорой помощи, они здесь постоянно ездят, забирают больных в Армению. Со мной в машине в тот день еще один врач приехал.
— Страшно было?
— В дороге страшно, а когда подъехали, страх исчез. Сейчас его вообще нет.
— Сильно ли отличаются условия работы от тех, к которым вы привыкли в гражданской жизни?
— Чисто технически нам всего хватает. Про квалификацию местных врачей я вообще молчу. Это врачи от бога.
— А чего все-таки недостает?
— Не хватает площадей. Сейчас все госпитали в бункерах, реанимации тоже. Ну, не под снарядами же оперировать и спасать. Но представьте, в бункере, на маленькой территории, стоя спиной к спине, люди вынуждены творить чудеса. Еще я в очередной раз восхитилась мастерством своего друга — Шагена Даниеляна, когда он достал большой осколок снаряда из перикарда раненого. Это просто ювелирная работа. Ограниченное пространство не мешает делать свое дело.
— А откуда сами врачи?
— Много из России, есть из США, Франции…
— Все армяне?
— Да. Нашему народу надо перестать надеяться на кого-то, надо самим все делать.
Из медицинского бункера в коронавирусное отделение
Доктор Армен Акопджанян прилетел из Лос-Анджелеса в первые дни войны. В США он руководит институтом, который специализируется на повреждениях стопы и голеностопного сустава, спасении конечностей после спортивных травм, диабета.
Армен бывал раньше в Степанакерте. В первую карабахскую войну, почти 30 лет назад студент медвуза выступал перед солдатами с шутками и прибаутками. Он был первым капитаном команды КВН Ереванского мединститута (ЕрМИ). «Студентов далеко не пускали, я тогда поддерживал со сцены», — вспоминает доктор Акопджанян.
Но сейчас ему не до шуток. «Я сам у себя взял отпуск, купил билет, захватил 9 чемоданов с медикаментами и инструментами и полетел, — говорит он. — Потому что как врач, как специалист по травмам нижних конечностей, я мог спасти много раненых от ампутаций. Как просто человек не мог обойти стороной гуманитарный человеческий кризис. А как армянин решил защищать свою родину».
Признается, что по приезде сложнее всего ему дались не постоянные бомбежки, а общение с местными жителями. «Я увидел глаза местных, — поясняет доктор. — У всех же у них молодые ребята на первой линии. Я видел в людях страх за их жизнь».
Разговор снова заходит о кассетных бомбах: «Бронежилеты спасают жизни, но все равно поражаются все конечности, задеты все органы. В первую очередь нужно было сохранить жизнь. Поэтому сначала разбирались с ранениями в области головы и сердца. Однако нужно немедленно останавливать кровотечение, а из разорванных конечностей оно чаще всего сильное. Мы собирали ноги по кусочкам».
В операционной часто сразу по несколько раненых. «Не хватало даже времени смывать следы крови между больными, — добавляет доктор Акопджанян. — Не было времени на раздумья, нужно было все делать быстро, принимать решения сразу».
Спустя сутки после операции почти всех больных отправляют в Ереван — койко-места в бункере ограничены. Сам медперсонал обычно ночует в коридорах, просто стелют матрасы на пол и накрываются одеялами.
Недели бесконечных операций в подземелье не могли не сказаться на самом Армене Акопджаняне. Его сейчас увезли в Ереван, вот уже неделю он лежит в больнице с коронавирусом. «К сожалению, при вынужденном нахождении в бункерах трудно не заразиться этим, — поясняет он. — Вентиляция там не лучшая. И это, конечно, тоже сильно снижает трудоспособность населения».
Сейчас в Армении случаи заболеваний коронавирусом резко пошли вверх.
Беременные на удаленке
Алла Цатурян — акушер-гинеколог перинатального центра в подмосковном городе Видном. Сейчас она в декрете, в Москве — сыну недавно исполнилось 4 месяца. Но в последние дни, уложив малыша спать, доктор приступает к онлайн-приему пациенток.
«Все началось с того, что из Еревана мне начали звонить мои же пациентки, которых я когда-то наблюдала в Москве, — объясняет Алла. — Все они просили консультаций для женщин-беженок из Арцаха, которых они приютили у себя. В основном, конечно, это беременные. Сейчас я одену малыша, выйду на улицу и все вам расскажу про Карабах… про Арцах».
Алла поправляется, не хочет говорить «Карабах». И хотя в самой России больше принято говорить «Нагорный Карабах», армяне предпочитают называть эту местность по-другому — «Арцах».
Алла — врач-доброволец. Недавно она, как и многие другие врачи армянского происхождения, разместила объявление в соцсетях с предложением бесплатной медицинской помощи женщинам Арцаха. Пациентки не заставили себя ждать.
— Сколько сейчас у вас таких пациенток?
— В Ереване я консультирую 33 человека, еще 4 женщины остались в Степанакерте. Они выходят со мной на связь из бомбоубежищ.
— Все беременные?
— Нет, но преобладающее большинство. В Степанакерте вот тоже одна беременная.
Алла проверяет сообщения от нее в телефоне — поясняет, что в голове имена нескольких десятков женщин путаются. Ту женщину из бомбоубежища зовут Рузанна, ей 26 лет, 12 недель беременности. Все эти дни Рузанна не выходит наружу, не может сдать анализы, сходить на УЗИ-обследование плода. Ей страшно выбираться на улицу — риск слишком велик.
«Такие места вообще не для беременных! — говорит акушер-гинеколог. — Они же даже в условиях стерильности умудряются подхватить заразу, а что уж говорить об этом. Той девушке я даже предлагала ко мне в Москву переехать. Готова была все организовать, забрать к себе домой. Но она даже в Ереван не хочет, ждет родных».
Рузанна остается в Степанакерте вместе со свекровью. Их мужья на войне. А они решили ждать вместе. Моются в тазиках, обтираются влажными салфетками. В бункере стоят 10-литровые канистры с водой. Когда вода заканчивается, кто-то из жителей выходит наружу. Набирают воду на первых этажах уцелевших домов. Далеко не отходят. Емкости тащат в основном женщины посильнее и помоложе.
Стариков и детей здесь осталось мало — многих вывезли в Армению. Сейчас во многих семьях в Ереване и других городах и селах живут карабахские беженцы. Доктор Алла Цатурян говорит, что раненых среди ее подопечных нет — всех развезли по больницам.
«Я вообще не очень люблю консультировать по телефону и видео, — объясняет Алла. — Когда руками и глазами смотришь — это совершенно другое качество. Но сейчас они мне шлют что есть: анализы, результаты УЗИ, просто описывают симптомы. Мне приходится ориентироваться на жалобы».
Тяжелее всего, объясняет врач, проводить консультации беременным пациенткам, чьи мужья погибли. «Кто-то из них знает про смерть мужа, кто-то еще не в курсе, а мне пишут их родственники и предупреждают, — рассказывает Алла. — Они просят помочь, спрашивают, как подготовить к ужасной вести. У меня есть пациентки, чьи мужья еще не опознаны. И они верят, что их найдут живыми. На днях была девушка, у которой племянник погиб, его танк раздавил, и только путем ДНК-исследований его опознали».
Пациентки Аллы — в большинстве своем еще девчонки. Их мужья — солдаты-призывники. Это они чаще всего погибали в первые дни войны, пока после всеобщей мобилизации не стали подтягиваться мужчины постарше.
— Мне тут написала одна мама, чей единственный сын умер, ему было 20 лет. А беременной вдове-невестке 19. Она умоляла меня помочь сохранить беременность. Я не сдержалась, мы плакали вместе.
— А сама девочка знает про смерть мужа?
— Узнала, да. Сейчас мы с ней на постоянной связи. И она очень хорошо себя ведет, обещает родить здорового ребенка. Все девочки молодцы. Они все четко понимают, хотя, конечно, психика у всех на пределе.
— Всем в таких условиях удается сохранить беременность?
— Мы пытаемся, да. Я еще многих связываю с психологами, тоже добровольцами.
Алла осознает ограниченность своих возможностей из-за такого удаленного формата медподдержки.
— Там, на месте, сейчас больше всего востребованы анестезиологи, травматологи и торакальные хирурги (хирургия органов грудной клетки. — Прим. ред.).
— А вы бы полетели на фронт?
— Да, я хотела. Чуть с мужем не расстались из-за этого. Он говорил, что я хочу ребенка оставить сиротой. Но я однозначно бы полетела, если бы моя свекровь могла посидеть с малышом. Я считаю, что могла бы принести там пользу. Я оперирующий хирург, я хирург-гинеколог.
— Вам не страшно?
— Понимаете, в 1992 году я уже сама проходила через весь этот ад.
Алла родом из Шаумяновска. Район входил в Азербайджанскую ССР, но был населен в основном армянами. В 1988 году местное население попросило о выходе из состава Азербайджанской ССР, а потом, когда СССР распался, в 1991-м местные власти заявили о вхождении района в Нагорно-Карабахскую Республику. Однако летом 1992-го пришли азербайджанские войска, и армянское население стало вытесняться на юг.
«Отец на фронте остался, мне было семь, сестре восемь, брату два года, — вспоминает Алла. — Мы пошли с мамой пешком из нашего Шаумяновска до Гориса. Наверное, весь путь около недели занял, я точно не помню. Помню только отдельные эпизоды. Мы проходили через множество горных ручьев, которые мочили и уносили нашу обувь. Помню эту ледяную воду, несмотря на то что было лето. А еще хотелось все время спать. Но мама тащила меня и говорила, что останавливаться нельзя, надо идти. А мы боялись даже развести огонь, чтобы одежду просушить. Тут же бомбили. Представляете, идет караван из людей и животных, а вокруг постоянно бомбят. Помню, как сестра упала в яму, которая осталась после одной из бомбежек, и мы ее чудом нашли и оттуда вытащили. Людей много по пути теряли. На моих глазах женщина поскользнулась, младенца уронила в реку. Все вниз по течению за ним побежали. Когда достали, было уже поздно. В Горисе нас приютила семья, мы там переночевали, а потом за нами приехал мамин брат, который на тот момент жил в России. Он забрал нас в Москву. После этого я больше ни разу не была в Армении, я и язык потому плохо знаю. Мама всю жизнь говорила мне, что у меня никогда не должно быть ненависти к азербайджанскому народу. Что там тоже есть просто люди, а люди могут жить дружно».
