“…Сидели на карточках. Все шло на фронт, даже фрукты и овощи.”
Тыл как образ жизни
9 мая человечество отметило 73-ю годовщину Победы советского народа над фашисткой Германией. На среднего советского человека война свалилась неожиданно. Огромная страна и десятки миллионов людей оказались качественно и морально в совершенно иной ситуации. И так не слишком избалованные радостями жизни, советские люди потуже затянули пояса и поднялись на борьбу с врагом. На фронте и в тылу.
Трудовой героизм в тылу не казался чем-то невероятным. Народ привык к дисциплине и делал все, что требовала власть, вся властная пирамида. В итоге промышленность тыла целиком заработала для нужд фронта.
Еще до начала войны была программа по созданию на востоке СССР предприятий-дублеров крупнейших оборонных заводов. Так возник авиационный завод в Тбилиси, так на ереванском заводе “447” начали выпуск “кукурузников” для фронта. Прозорливый Анастас Микоян в свое время предлагал перевести огромные базы госрезервов продовольствия, горючего, медикаментов и т.д. в центр страны. Его предложение не приняли, многие заводы-дублеры были к началу войны в большинстве недостроены. Не было и единого плана эвакуации. Совет по эвакуации был создан в пожарном режиме.
Эвакуация вначале была более чем спонтанной. Полная неразбериха и беспорядки усугубляли и без того опасную ситуацию. Разброд и паника наблюдались во всех регионах страны.
И все же, несмотря ни на что, несмотря на хаос и оцепенелость руководства, первые эвакуированные добрались до мирной, удаленной от фронта глубинки, в частности и до Армении. Паника первых месяцев рассосалась.
Жизнь в тылу была далеко не сахар, но по крайней мере на голову не падали бомбы. Сложился новый образ жизни, к которому народ привыкал и приспосабливался как мог. Ради победы над врагом люди были готовы на любые лишения. Никто себя не жалел, выкладывались до конца. В войну люди забывали о былых распрях, ссорах, обидах. Была главная, важнейшая цель — победа, и к ней шли осознанно, каждую минуту. Невзирая ни на что. Народ был един по большому счету, потому и выстоял. И фронт, и тыл. С большими и малыми радостями и печалями. Народ победил. О “тыльной” жизни рассказывают наши сограждане.
АРМИК ТАМИРЯН (она умерла несколько лет назад в преклонном возрасте) в 1941 работала экономистом в Наркомземе, по-нашему — в Министерстве сельского хозяйства. Вот что она вспоминает. “О войне узнала по радио, весь двор переполошился, выскочили из домов. Ребенка повела в ясли и побежала на работу. Народ оцепенел, собрали в зале. Через несколько дней начали методическую политико-воспитательную работу. Началась мобилизация. Город опустел в несколько дней. Через месяц мужа забрали в армию. Дней десять кто мог раскупал что мог. В учреждениях составляли списки нуждающихся. Скоро появились пайки, их раздавали порайонно, потом и в Наркомземе.
В теплые месяцы еще ничего — был и базар, можно было обойтись, но зимой стало совсем худо. Топлива не было совсем, в печке жгли что попало.
Работающим по карточкам выдавали 500 граммов хлеба, детям и иждивенцам — по 300 граммов, сахар или ириски — по 200 граммов в месяц, мясо — по 100-150. В очередях стояли часами и в жару, и в стужу.
Ребенка в ясли водила со своим хлебом в специальном мешочке. Ужасный был хлеб, серый или черный.
Ночью город как будто вымирал — абсолютно темно. Светомаскировке уделяли большое внимание, были организованы специальные дежурства, чтобы ни щелочки не было в окнах. Я дежурила на отрезке улицы Туманяна от музея поэта (тогда музея еще не было) и до Абовяна. За лучик света могло очень сильно попасть. И так все годы войны.
Скоро появились и первые эвакуированные. Но еще до них ходили по домам какие-то уполномоченные с управдомами, изучали квартирные условия. Вселяли эвакуированных при малейшей возможности, уплотняли, мы их принимали как близких и родных людей.
…Пошла американская помощь: одежда, продукты. Помню, мне дали пару женских полуботинок с острым носком, модные, мы таких и не видели никогда. Одежду получали тюками, конечно, бывшую в употреблении, но очень даже добротную. Была и вкусная тушенка, и замечательное сгущенное молоко.
Получала я и талоны в столовую нашего Наркомзема. Чем занимались? Зарплатой колхозников, планами и т.д. Каждый день. Очень был строгий учет. Конечно, без конца проводились собрания и пятиминутки, сообщали фронтовые сводки, призывали к бдительности. Везде висели плакаты и призывы: “Не болтай”. Мы не болтали, очень боялись. Моего деверя забрали только за то, что он в дружеском кругу как-то заметил, что западная техника очень хорошая. Больше мы его не видели. Но, в общем-то, народ, простые люди, были сплочены, была великая идея — победа”.
Иной стала и студенческая жизнь, ее тоже приноровили к военному времени. “Я училась в университете именно в годы войны, — рассказывает педагог ИВЕТТА ГРИГОРЯН. — Изменилось время занятий с 16 до 23 — это очень нелегко. Появились новые предметы: пожарное и санитарное дело, почему-то изучали трактор, он стоял во дворе пединститута. Студентов, в основном девушек, регулярно возили работать в деревню и вместо хлебных карточек выдавали картошку и семечки. Мы часто бывали и в госпиталях, один из них был близко — в школе Горького. Писали письма для раненых, делали перевязки, убирали.
Особо хочу отметить, что взаимоотношения между преподавателями и студентами сложились неформальные — близкие и доверительные. Общая беда сближала, сплачивала людей, подчас самых разных. Так же было и с эвакуированными. Их принимали очень тепло. Все понимали, как они натерпелись, сколько горя видели, пока добрались до нас. Возникали удивительно нежные человеческие отношения. К нам на курс пришел парень из Украины. На 3-м курсе его взяли на фронт, и скоро он погиб. Когда мы об этом сказали нашему ректору, он долго молчал, потом вместо утешений стал рассказывать о литературе, посвященной войне.
…Особых радостей у молодых в те годы не было. Очень были популярны прогулки по улице Абовяна от университета до Малого зала. Улица превращалась в бульвар. Казалось, весь город был там, специально наряжались кто как мог. Но это в теплое время и днем. Ночью же жизнь замирала.
Первых пленных увидела прямо у нашего дома. Они работали, пробивали туннели в сторону Разданского ущелья. Отношение к ним было, конечно, двойственное. Мама их очень жалела: “Они разве виноваты, их же заставили!” Мы с балкона на веревочке спускали им еду, что могли. Думаю, не мы одни так к ним относились. Но вот что поразило. В 80-х я туристкой была в ГДР, и как-то продавщица ближайшего магазина, узнав, откуда я, закатила мне хамский скандал: мол, мой отец был убит у вас, в России. Такие вот разные полюса восприятия действительности и истории. А одним из самых ярких событий военных лет стало “воскрешение” единственного сына друзей, на которого пришел “черный” треугольник. Целый год убивались родители, пока случайно не попалась им в руки газета, где описывался подвиг их живого сына. Вот была радость…”
Относительно комфортные условия жизни были созданы для научных и творческих людей. Хотя, конечно, комфорт не то слово. Композитор ЭДУАРД МИРЗОЯН многие страницы своей книги посвятил Еревану военных лет.
“19 июня мы с Александром Арутюняном сдавали госэкзамены в консерватории. Он — фортепианный концерт, я — симфоническую поэму “Лореци Сако”. 21-го по инициативе председателя союза Аро Степаняна решили поехать в Дилижан. До Севана добрались к ночи. Было холодно, мы выпили водки… Я спустился к берегу и… заснул. Проснулся часов в десять утра — ни одной нашей машины. Ни автобуса, ни “эмки”, ни грузовика с продуктами и пивом. Меня забыли. Я поймал грузовик с зерном и поехал, лежа на пшенице, в Дилижан. Пока то да се, услышали выступление Молотова. Вернулись в Ереван совершенно убитые.
В доме была карта СССР, я смастерил флажки и утыкал ими советскую границу. Увы, вместо запада я их двигал на восток. Отец с первого дня был уверен, что мы победим, что Сталин победит.
Как-то он принес стихотворение “Родина зовет” Азата Вштуни. Я быстро — вдохновение! — написал песню. В Союзе композиторов ее раздолбали. Потом Каро Закарян переложил ее для хора — получилась отличная вещь. Критики примолкли. Кстати, эту песню исполняли целых полвека.
2 июля выступил Сталин. Пошли собрания, поддерживали вождя. Народ воспрял духом. С одной стороны, немцы идут вперед, сдаем города, с другой — вера в партию и вождя. Сталин в войну показал себя с лучшей стороны, хотя оправданий репрессиям, конечно, нет.
В марте 42-го меня взяли в армию, а через три дня пришла бронь на всех членов союза. Так что полгода пришлось сидеть в Ленинакане, в 409-й дивизии. Служба шла вяло, не голодали, но мечтали о хлебе. В нашем взводе были ленинаканцы и карабахцы, несколько ереванцев. Были дни, когда давали по селедке, и солдаты меняли голову селедки на дневную порцию песка. Обе стороны считали, что выгодно обменяли.
…Бронь на работников науки и культуры — большое дело. Были литерные пайки — 400 граммов хлеба. Айкануш Даниелян, примадонна, получала литер А, заслуженные деятели искусств — Б. Отец получал Б, члены союза — БВ, думаю, и в других союзах было так же, в академии, вузах. И так до конца 1947-го, когда отменили карточки.
Жизнь продолжалась, и в том числе культурная. Ярким явлением стал переезд в Ереван Игумнова — блестящего музыканта, Кушнарева. 2 марта 42-го наши с Арутюняном дипломные работы исполнили под руководством Константина Сараджева. В том же году два дня подряд Микаел Тавризиан дирижировал 7-ю симфонию Д.Шостаковича — это было третье исполнение в стране после Ленинграда и Саратова. Я написал симфоническую поэму, посвященную героям войны, работали мои коллеги. Замечательно работала опера, театры. В декабре 44-го в Тбилиси прошла Декада музыки Закавказья, там, в частности, с успехом исполнили Вторую симфонию Хачатуряна. В 44-м объявили конкурс на гимн, отобрали пять лучших, из них наилучшим был признан гимн Бабаджаняна-Арутюняна, но в итоге приехал из Москвы Хачатурян со своим гимном, на нем и остановились.
Думаю, большую роль в те годы сыграл Григорий Арутюнян, руководитель КП, замечательный человек. Мы, музыканты, часто играли в госпиталях, многие ездили на фронт, выступали перед бойцами. В отношении же пленных народ был великодушен, хотя были, естественно, психологические сложности. Моя теща, потерявшая сына-летчика, тем не менее кормила пленных. Немцы здорово работали — построенная ими подпорная стена у монумента стоит как новенькая. Нам бы так.
В тылу было, что и говорить, спокойно, но и тревожно. Тревога не покидала никогда, тем более что шли и похоронки…
Очень боязно стало, когда немцы дошли до Моздока, мы здесь у границы подсознательно и вполне явно ждали вторжения турок. Они нас провоцировали постоянно, сам в Ленинакане слышал и видел трассирующие пули. Но был приказ не реагировать…”
Увы, время работает против ветеранов. Уже нет публициста, журналиста СЕРГЕЯ АРУСТАМЯНА, но сохранились его воспоминания.
“Войну я встретил в Кировабаде, куда переехала семья из Харькова после расстрела отца… Сидели на карточках. Все шло на фронт, даже фрукты и овощи. Все забирали под метелку. А если кого поймают в винограднике — расстрел. Не разрешали даже подбирать колоски на сжатом поле. Тем не менее умудрялись, дрожа от страха. Странные были запреты, ведь все равно эти колосья бы сгнили. Даже остатки хлопка в коробочках и то нельзя было собирать. Немного спасал лес — орехи, ягоды, грибы, но лучшие леса были оцеплены солдатами. Чуть что, бросали собранное, бежали. Было голодно, одним словом. Вместе с тем всегда находился кусок для пленных. Весь город высыпал на улицу, когда их вели колонной по улицам. Взрослые кидали им корочки хлеба или картошку, а дети — камни. Помню, мама все причитала, жалела немцев. Позже я увидел их уже в Ереване, куда приехал после демобилизации. Они строили мост Ахтанак, дороги, туннель. А как люди были внимательны к эвакуированным!
Вообще-то все было сконцентрировано на фронте. Все для фронта, все для победы” — вовсе не пропагандистский лозунг, так оно и было.
Подготовил
