Шашлык у Эгейского моря

Мы и соседи. Армяне и грузины: сколько историй за долгие века существования бок о бок, сколько вместе пережито и выпито! За тостами обычно забываются раздоры — вымышленные и реальные, приглушаются боль и обида. Боль для нас, армян, в том, что наши самые близкие по духу и укладу соседи методично выжили (и продолжают выживать) наших соотечественников из самой армянской, конечно, после Еревана, закавказской столицы.

…”Сомехи хар? Ра цодоа!” (“Ты армянин? Как жаль!”) — эту фразу слышали многие тбилисские армяне, “имевшие счастье” понравиться кому-то из грузинских сограждан.

Увы, с карты Тбилиси постепенно исчезали армянские кварталы, школы, не говоря уже про посягательства на церкви и другие святыни. Не меньше эмоций у нас вызывает и положение армян в Джавахке, или на грузинский лад (чтобы не обидеть), Самцхе-Джавахети.

Нам, армянам, конечно же,
обидно, что братская Грузия до сих пор не признала геноцид 1915 года… И на нынешних апрельских мероприятиях, посвященных 100-летию этих событий, в Ереване не было президента нашего родного Сакартвело. Он, как объяснили, принимал белорусского коллегу. А по кавказским законам, хозяин, мол, не может уехать, оставив дома гостя. Что ж, “убедительно”, и надо же было

пригласить гостя именно в этот день! Так давайте же… нет, не выпьем, а без тостов поймем друг друга. Так, как это делают армяне и грузины, встречающиеся в самых разных уголках планеты (хотя без тостов в любом случае не обходится). А понимают друг друга, потому что есть все-таки какая-то, возможно, даже генетическая любовь между нами. Но при этом мы точно знаем, что армяне не баски, в родство с которыми верят наши соседи, забывая про то, что Айос и Картлос в общем-то были братьями-близнецами… Наверное, точно такими же, как герои Фрунзика Мкртчяна и Бубы Кикабидзе из “Мимино” или как Карапет и Эмзар из рассказа Юрия Симоняна “Шашлык у Эгейского моря”, который мы сегодня с радостью публикуем. А как без радости-то, когда на греческом берегу встречаются два скучающих туриста из Армении и Грузии, и благодаря этой встрече устраивают себе и прочим отдыхающим веселую жизнь. Так давайте же… нет, не выпьем (выпивки и в рассказе хватает), а просто представим автора, которого в Армении многие знают по добротным, серьезным публикациям на тему региональной политики в “Независимой газете”.
Итак, Юрий Карленович Симонян (фото справа). Журналист, обозреватель “НГ” (Москва), автор четырех сборников рассказов “Истории Отмеченных”, “Истории Радуги”, “Истории Полной Луны”, “Тбилисские Истории”. От себя добавим: человек он с изумительной наблюдательностью и абсолютным чувством юмора, в чем и предлагаем убедиться читателю.

— Отойди от воды! Арменчик, немедленно отойди от воды!
Женский голос вмиг разодрал в клочья дрему, в которую погрузили отдыхающих на берегу волнующегося Эгейского моря раскаленные солнце и песок Родоса.
— Несносный мальчишка, немедленно отойди от воды — утонешь! — женщина постепенно повышала голос. — Карапет! Карапет, почему ты молчишь? Каро, незамедлительно скажи сыну, чтобы отошел от воды.
— Зачем маму не слушаешь?! — раздался ленивый мужской голос. — Отойди от воды, когда она говорит. Бери камни и бросай в море.
Я приоткрыл один глаз. Рядом, слева от меня расположилась армянская семья, судя по диалекту откуда-то из Лори. Отец семейства, не спеша, ступил в воду по щиколотку, горделиво осмотрелся по сторонам, поправил в поясе алые плавки и побрел вдоль берега. Его жена, чье неснятое на пляже платье до пят могло бросаться в глаза с соседнего острова, зорко следила за сыном лет десяти или старше, и молниеносно пресекала его попытки подойти к воде ближе, чем на метр. В одно из ее напоминаний о коварстве моря Арменчик запротестовал:
— Тогда почему сюда приехали?! В воду нельзя, бегать тоже нельзя, а что мне делать?
— Бегать нельзя, когда жарко, — объяснила мама и тут же заголосила: — Карапет, куда ты делся? Что ты там ходишь? Он опять со мной спорит! Иди сюда, Каро, — здесь ходи.
Карапет обернулся:
— Зачем с мамой споришь? — раздалось на весь пляж, и разморенные жарой, раскрасневшиеся как раки финны и немцы стали просыпаться. — Сразу и без слов делай так, как мама говорит.
Карапет словно нехотя пошел обратно к домочадцам все также по мелкой воде. Он добрел до своих и устало опустился в тени под зонтом. Жена закопошилась в плетеной корзине размером с маленькую лодку и позвала Арменчика перекусить.
— Не хочу, я не голодный, — отозвался тот. — Чуть-чуть в воду зайду ну, мама!
— Ты посмотри на этого негодяя! — взорвалась мама. — Каро, ты слышишь? Скажи что-нибудь и прекрати это безобразие, пока он не утонул!
— Иди сюда, — позвал Каро сына. — Тебе сказали: камни бросай в море! Почему не бросаешь?
— Надоело, — сказал Арменчик. — Дома тоже, когда на озеро едем или на речку, только камни и бросаю в воду.
— Да, — согласился отец, — дома камней у нас много, сынок, одни камни. Ну, раз не хочешь — не бросай. Иди сюда в тень — приляг, отдыхай и думай.
— О чем мне думать, папа? — спросил Арменчик.
— Вообще думай о чем-нибудь, — загадочно ответил отец.
— Кушать тоже отказывается, — доложила Карапету жена, словно он не слышал этого. — Приехали на курорт, а он исхудавший домой вернется — люди что подумают? Скажи, пусть хотя бы хлеба с сыром поест.
— Не хочу я кушать! Не буду кушать! — заверещал Арменчик.
— Эээ, Розик, брахи*! — заступился вдруг за сына Карапет. — Оставь мальчика в покое — здешнюю еду я тоже уже кушать не могу. Это разве сыр? Кислятина. Надо было с Абиком на Севан поехать. На кой черт сюда приехали?! Еда не годится. Никто языка нашего не понимает, и даже на русском не разговаривают. Не с кем словом перекинуться.
— Севан-Севан, каждый год Севан! — возмутилась Розик. — Чтоб он обмелел, не дай бог, твой Севан! Там то огонь с неба, то ураган. У воды не посидеть, ночью холодно. Что там делать? Смотреть, как ты и Абик пьете сутками напролет?!
— Я и говорю, что и посидеть в этом Родосе не с кем, — вздохнул Карапет. — Посплю немного, а ты присмотри за ребенком — пусть лезет в воду, но только до колен. До колен не опасно.
Из-под зонта вскоре донесся прерывистый храп. Арменчик, довольный разрешением войти по колено в воду, перестал хныкать и капризничать. Роза напряженно, но молча, чтобы не разбудить мужа, следила за сыном. Нарушенный лорийцами покой восстановился, и дневной зной опять сморил отдыхающих. Но ненадолго.
— Цхалши ар шехвиде! Ар габедо! Гаиге? — суровый женский голос, раздавшийся справа от меня, на грузинском языке категорически запретил кому-то входить в воду.
Я приоткрыл правый глаз: ровесник армянского Арменчика стоял у самой воды и улыбался, глядя на занервничавшую маму.
— Эмзар, предприми что-нибудь, а то Гивико плавать хочет!
— Оставь его, Манана, — сказал Эмзар. — Если у него мозгов нет и он решил утонуть, то пусть тонет. Женщина, мне сын-дурак не нужен.
— Ты кретин, что ли?! — тут же взорвалась Манана.
— Можно подумать у тебя одиннадцать сыновей, как футбольная команда. Одного еле родили… Гивико, иди сюда, сыночек! Иди к мамочке, мой золотой!
Гивико, спотыкаясь в песке, заковылял к родителям под зонт.
— Зря сюда приехали, — громко и категорично объявил Эмзар. — Надо было к Гураму в Кобулети. Человек от души приглашал, а теперь может обидеться.
— Не надоел тебе этот Кобулети? — возразила Манана. — В кои-то веки возможность выпала в Греции отдохнуть, как можно ею не воспользоваться?!
— Воспользоваться! — передразнил Эмзар. — Так воспользовались, что теперь полгода долги отдавать придется.
— Брат поможет, — твердо сказала Манана. — Отдадим.
— Отдам, — скорректировал муж. — От твоего брата одни траты — сегодня доллар даст, а завтра три попросит. Без него спокойнее… Все равно зря приехали — слово некому сказать, ни стаканом чокнуться, ни в нарды поиграть… Гивико, давай тебя в нарды играть научу.
Маленький Гиви, занятый похоронами в песке жучка, отказался, и Эмзар стал играть с женой.
— Гивико, оставь жука в покое — укусит, — предупредила Манана. — Жуки ядовитые.
Эмзар усмехнулся и выписал в воздухе неопределенный жест, должно быть говорящий о неком общем легкомыслии женщин.
— Это грузины — соседи наши, — раздалось слева от меня. — Я их язык узнаю. Надо познакомиться. Наверное, говорят на русском.
Карапет приподнялся на локте, желая высмотреть, с кем предстоит знакомиться. Остров отозвался на его движение легкой дрожью, а Эгейское море разволновалось чуть больше прежнего.
— Эй, земляк, — позвал Карапет со своего лежака. — Привет, друг! Грузины?
— Грузины, — ответил Эмзар.
— А вы?
— Я так обрадовался, когда вас услышал, — продолжал Карапет. — Уже целую неделю здесь, а поговорить не с кем. У вас ведь нарды есть — может, сыграем?
— Просто так или на что-нибудь? — спросил Эмзар.
— Как хочешь — можно и на что-нибудь, — согласился Карапет.
— На барашка, — предложил Эмзар.
— Можно и на барашка, только где его готовить? — засомневался Карапет.
— Сегодня и здесь на месте! Знаю, где уголь продается, — оживился Эмзар и тут же цыкнул на готовую вмешаться в разговор жену: — Не начинай!
Карапет и Эмзар, переговариваясь через меня, казалось, не замечали загоравшего между ними человека, и готовы были расположить свои нарды прямо на моей голове, не отползи я в сторону. Это им очень понравилось — освобождение мной пространства они приветствовали цоканьем языков и подняли вверх большие пальцы сжатых кулаков. Их жены тоже быстро познакомились, и, похоже, тут же начали обмениваться рецептами, потому что послышалось слово “чахохбили”. Чтобы чада не мешали состязанию в нарды, Карапет купил у пляжного торговца раскрашенный под арбуз мяч, обозначил камнями ворота и велел им бить друг другу пенальти.
— Я буду “Барселона”, — объявил Гивико на английском, когда понял, что Арменчик не знает грузинского языка.
— А ты?
— Папа джан, он говорит, что он “Барселона”, а я кто? — спросил отца Арменчик. — Что сказать?
Карапет подумал и ответил:
— Скажи, что “Арарат”.
— Гивико, — подключился уловивший название армянской команды Эмзар, — тогда ты не “Барселона”, а “Динамо” Тбилиси.
— Ду шаш! — гаркнул Карапет, бросая кости.
Загоравшие немцы и финны, недовольные, тихо загудели — размеренный отдых был явно нарушен.
— Они не русские, Аника, — послышалось где-то рядом. — Они говорят на русском, но русские не бывают такими смуглыми.
Новоиспеченные приятели с выкриками азартно кидали кости, громко стучали фишками и во весь голос комментировали складывающуюся партию.
— Одна проблема, — произнес Эмзар, задумавшись над очередным ходом. — Где большую кастрюлю взять? В магазинах мне на глаза ничего не попадалось, только мелкие.
— Зачем кастрюля? — удивился Карапет.
— Шашлык так пожарим, а чакапули как сварить? — пояснил Эмзар.
— Не надо кастрюль-мастрюль, — возразил Карапет. — Чобан-каурму я приготовлю — мясо нарубим, в шкуру запакуем, в песок зароем, угли сверху разожжем.
— А это вкусно? — поморщился Эмзар.
— Вместе с пальцами скушаешь, еще и язык проглотишь — гарантирую, — заверил Карапет, поигрывая перед броском костями. — Джуце мне надо… джуце… Есть джуце! Есть!!! Сдавайся: один ноль в пользу меня!
— Надо говорить: “В мою пользу”, — поправил Эмзар, но с проигрышем смирился и стал расставлять фишки для новой партии.
— Да, друг мой, — сказал он, оказавшись вскоре в выигрышном положении. — Хорошо, что мы тут встретились. А то двадцать литров собственного вина с собой привез, но выпить не с кем. Всего два десятилитровых штофа, но греки не хотели впускать. Еле уговорил, что это для меня как лекарство — необходимо против давления. Один только штоф пропустили. Второй обещали вернуть, когда обратно домой поеду. Но я одного грека встретил из Цалки — это у нас в Грузии такое место, где раньше одни греки жили, и он выручил — вытащил второй штоф. Только предупредил, чтобы я вино в пластиковые бутылки разлил. Для чего — не знаю. Но я так и сделал — жалко, что ли?! А ему — магарыч — пять литров подарил. Пятнадцать осталось.
У Карапета новая партия не задалась и он мрачно заметил:
— Никогда не думал, что греки могут быть негостеприимными. Я ящик коньяка привез. Тоже долго уговаривал, чтобы пустили. И почему нельзя?
Солнце понемногу садилось. Загоравшие стали расходиться по отелям на ужин. Пляж почти опустел. Эмзар с Карапетом, оглашая воплями окрестности, продолжали метать кости и стучать фишками. Поодаль сбились в группу и испуганно поглядывали на них филиппинки, целый день достававшие всех на пляже предложением сделать массаж. Вызванная кем-то полиция ничего предосудительного в поведении Эмзара и Каро не нашла — играют, ну и пусть себе играют в “бекгаммон”, хоть и называют его на свой лад странным словом, только попросили меньше шуметь.
— Не дадут нам тут барашка приготовить, — погрустнел Карапет. — В нарды еле разрешили играть.
— Пожалуй, — согласился Эмзар. — А еще говорят, что у них свобода… Ладно, давай так поступим: пусть проигравший в ресторане готового барашка купит, вино-коньяк имеем. Кушать-пить ведь не запретят — отдыхаем как хотим и никого не обижаем.
Кто выиграл в нарды, а кто проиграл — не известно. Зато весь Родос видел, что кутеж Каро и Эмзара на берегу Эгейского моря продолжался один день и две ночи. Взмыленные жены едва успевали убирать быстро пустевшие бутылки, объедки и подавать новую закуску. Вокруг пирующих образовалась пустота радиусом пятьдесят метров.
Каро пил коньяк. Эмзар — вино, зато большими стаканами. Иногда они начинали петь. Однако каждый свои родные песни, и дуэт у них никак не складывался. В эти минуты кто-то из финнов или немцев, встревоженный двойным завыванием на таинственном языке, вызывал полицию. Но полицейским никак не удавалось застать Эмзара и Карапета именно в момент распития. Аккурат к их появлению бутылки с коньяком и вином волшебным образом пустели и благодаря шустрости отпрысков оказывались в дальних мусорных баках.
— Их не трогает полиция, — пожаловалась фрау Аника своему супругу после очередного ухода полицейских. — Где порядок, Генрих?
— Аника, мне кажется, что это русская кавказская мафия, — ответил супруг. — Полиция может ее опасаться. Возможно, это чеченская мафия. Я о ней что-то читал в “Берлинер Моргенпост”.
— Террористен? — уточнила фрау Аника.
— Найн, — сказал Генрих. — Только мафия.
Заканчивалась вторая ночь беспощадной гульбы Эмзара и Карапета. Ближе к рассвету Каро поднял вверх руки и сказал:
— Все, Эмзар джан. Заканчивать надо. А то боюсь, что опьянею.
— Почему, Каро джан? — удивился Эмзар. — Только-только разошлись, только-только познакомились, веселиться начали…
— Когда пьянею — это опасно, — признался Карапет. — Видишь тот корабль? Могу попробовать его захватить.
В порту на якоре стоял военный катер.
— Я тебе помогу, друг, — пообещал Эмзар.
Развевавшийся в свете прожектора греческий флаг на маяке вдруг тяжело поник.
— Но корабль — это полдела, потом будет сложнее, — понизил голос Карапет. — Могу поплыть отвоевывать земли предков.
— В этом тоже помогу, — Эмзара не покинула твердость духа. — Какие земли, брат?
— Там! — Каро торжественно протянул руку в направлении черневших на засиневшем предрассветном горизонте турецких берегов.
Капитана турецкой береговой охраны Кямаля Тунчери вдруг охватило сильное беспокойство. Он долго и внимательно смотрел в прибор ночного видения, но ничего подозрительного не выглядел даже в нейтральных водах. Однако беспокойство безудержно нарастало, и капитан Тунчери объявил дежурным судам режим повышенной бдительности. Впоследствии вызванный в Анкару Кямаль-бей причину своего неожиданного решения заинтересовавшемуся происшествием начальству внятно объяснить не смог, неся околесицу о появившемся на родосском берегу небольшом дыме, но счастливо отделался устным взысканием.
— Может быть, все-таки для начала шашлык пожарим — собирались ведь? — вспомнил Эмзар. — Еще пару тостов имею сказать, а потом и твоим кораблем займемся.
Карапет помолчал и согласился. Эмзар тихо запел…
Утром потянувшаяся на пляж публика застала друзей у затухавшего костра. Под набиравшим силу родосским солнцем Каро и Эмзар рыдали навзрыд, уткнувшись друг другу в плечи. О чем грустили приятели, никто из многочисленных отдыхающих не знал и не понял.
— Возможно, они потеряли товарища, Аника, — предположил герр Генрих. — У мафиози всегда много врагов, и они могут погибать. Даже на морском отдыхе.
— Все равно, мой друг, — возразила фрау Аника, — я не думаю, что прилично демонстрировать свои эмоции прилюдно. Еще и до первого завтрака.
И герр Генрих подумал о том, как ему повезло с умной женой.

* * *
* Брахи — на лорийском диалекте: оставь, отпусти

И БЫЛО ЭТО В 89-М

Эта история, написанная Викторией Габриелян, не о политике или дружбе народов, а о находчивости. Поехала однажды компания друзей в Тбилиси. И было это в 1989-м…
Однажды мои ереванские друзья, этакие мажорчики, решили прошвырнуться на выходные в Тбилиси. Собрали большую компанию и на двух машинах рванули в соседнюю республику. Поскольку доходы родителей позволяли не экономить на мелочах, устроились в лучшей гостинице грузинской столицы — “Иверии”.
Пошатавшись по центру города и показав грузинам новинки, как им казалось, зарубежной моды, день закончили шумным застольем в ресторане гостиницы с плясками, песнями и соревнованием с местной публикой по количеству поднятых тостов, выпитого вина и исполнением народных групповых и сольных танцев (см. “Мимино”).
На следующее утро команда приезжих спустилась в ресторан на завтрак. Аппетита после вчерашнего не было, поэтому решили обойтись яичницей, свежим пури, сыром, тарелкой нарезанного кружочками сервелата, зеленью и редиской, крепким мацони, а на десерт — свежей ранней клубникой — на дворе был май. Запивали вчерашнее похмелье “Боржоми”. Долго и лениво жевали вкусный, свежий пури и яичницу. Потом похлебали мацони, пахучий сыр вместе с цецмадой свернули в трубочку, захрустели редиской. Разговаривать не хотелось, разглядывали редких посетителей из-под припухших спросонья и с похмелья век. Больше всех жеманились и капризничали девушки: клубника кислая, яичница невкусная, колбаса жирная, “Боржоми” теплый, мальчишки надоедливые. “Поехали домой,” — в конце концов сказала Мара.
“Ахчи, инч ес хосум? Я почти не спал, я не могу сесть за руль в таком состоянии, мне нужно принять ванну, выпить чашечку кофЭ, ВАААИ!” — возмутился Ашот, владелец роскошных “Жигулей” пятой модели цвета “кобальт” со встроенным стереофоническим магнитофоном Pioneer и песней Андрея Державина “Три недели, только три недели море, солнце, пальмы и песок”. Передавая пачку “Мальборо” по кругу, все закурили, включая девушек.
— Закажи кофе, — сказала Ашоту Лилит, прикуривая от козырной зажигалки в виде чемоданчика.
— У вас же кипятильник есть, — Ашот потянулся к зажигалке.
— Вот жмот, — сказала Лилит Маре.
Ашот помахал официантке: “Сколько с нас?”
Девушка подошла к столу полусонных, расслабленных армян и с очаровательной улыбкой сказала:
— С вас пятьсот рублей.
— Пятьсот рублей? — Ашот аж подпрыгнул.
Сон как рукой сняло, причем со всех. “Пятьсот рублей, пятьсот рублей?” — как эхо повторяли за Ашотом все и даже капризные девушки.
— Почему пятьсот? Где счет? Я не позволю, безобразие, — закипел Ашот, напомнив всем Кису Воробьянинова на аукционе стульев из музея мебели.
— Минуточку, — сказала красавица, продолжая лучезарно улыбаться, — я сейчас позову главного официанта.
Она зашла за какую-то перегородку и оттуда буквально через секунду, как будто ждал наготове, явился огромный человек в черных брюках, белой сорочке с закатанными по локоть рукавами и в лопающемся на необъятном животе серебристом атласном жилете. Человек был рыж и мрачен. Походкой чемпиона греко-римской борьбы в самом тяжелом весе рыжий грузин-официант направился к друзьям.
— Пятьсот рублей, — рявкнул он.
— Слушай, друг, — миролюбиво сказал Ашот, — вчера мы в этом самом ресторане, десять человек, выпили все, что у вас было, съели шашлык, хинкали, хачапури и что там у вас еще было…
— Купаты, — подсказала Мара.
— Молчи, женщина! И купаты. Десять человек! И заплатили восемьсот рублей. За все. За вино, за еду, за музыкантов. А сегодня завтрак на шесть…
— Семь, — поднял руку Артур.
— Хорошо, на семь человек, потому что трое еще не проснулись, пятьсот рублей? Давай, друг, все посчитаем.
— Давай, друг, — милостиво согласился человек-гора.
— Яичница, — сказал Ашот и приподнял сковородку перед собой.
— Десять яиц! — рыкнул великан и показал пальцем в пустую сковородку.
— В магазине ячейка яиц: два рубля.
— Слушай, какой магазин, это тебе не магазин, это тебе ресторан, Интурист, это тебе деревенские яйца, я всех куриц, слушай, знаю.
— Хорошо, пятьдесят рублей, по пять рублей за яйцо, согласен?
— Бу-бу-бу, пробормотал что-то старший официант.
— Колбаса, генацвале, пусть будет тоже пятьдесят рублей, зелень-мелень — пятьдесят рублей, мацони, боржом еще пятьдесят. И что там осталось?
— Пури и клубника, — сказала Лилит.
Все посмотрели на одинокую клубничку, сиротливо примостившуюся на кромке блюда.
— Клубника, слушай, ранняя, — обиделся генацвале.
— Еше пятьдесят, — кинул с барского плеча Ашот.
— Итого мы имеем двести пятьдесят рублей, хаскацар?
Грузин закатал рукава еше выше, встал в боевую стойку: ноги на ширине плеч, руки в боки, взгляд как у быка, завидевшего ненавистного матадора. Субтильные армяне вжались в стулья, бросив Ашота на произвол судьбы: вах, мама джан, что щас будет! И вдруг гигант схватил со стола забытую маааленькую тарелочку с мааалюсеньким засохшим, свернувшимся калачиком последним кусочком сыра, поднял к небу глаза и указательный палец, образовав с большим пальцем прямой угол, и на весь ресторан крикнул:
— МЭжду прррочим СЫР — уочен дАрАгой. Мамой клянусь!
Сколько заплатили в конечном итоге горе-путешественники, не знаю, врать не буду. Мамой клялись, что так и заплатили грузину-тяжеловесу пятьсот рублей за находчивость, упрямство и волю к победе, но фраза “между прочим, сыр — очень дорогой” прочно вошла в лексиконы всех друзей Ашота и моих, впрочем, тоже.
Шел 89-й год, до перемен, навсегда изменивших нашу жизнь, разорвавших семьи и дружбу, оставалось два года. Все еше были живы, молоды, всего двадцать с небольшим, веселы и с оптимизмом смотрели в будущее. Через два года многих не стало, как и страны.

Юрий СИМОНЯН