Сергей Параджанов: Хочешь быть свободным, будь им!
Сто лет назад, 9 января 1924 года родился один из гениев мирового кино — Сергей Параджанов. О яркой и щедрой на драматические метаморфозы жизни и творчестве этой поистине уникальной личности вспоминают в юбилей (и не только!) друзья, биографы и искусствоведы. Вот и одна из глав будущей книги известного киноведа Андрея Плахова посвящена дружбе двух великих режиссеров, Тарковского и Параджанова. Поделился российский кинокритик своими мыслями и в социальной сети. «НВ» публикует эти материалы с сокращениями.
Сергей Параджанов — 100!
А дожил до 66.
…Параджанов прошел через несколько лагерей и колоний, подвергался пыткам, страдал от голода, харкал кровью, заработал диабет. Однажды предпринял попытку суицида. От гибели его спасли многообразные творческие таланты. Он приобрёл «авторитет» среди зэков, делал для них рисунки и поделки. Нарисовал серию иллюстраций «Евангелие от Пазолини»: именно в это время был убит знаменитый итальянский режиссер, тоже расплатившийся за свою гомосексуальность. Среди других тюремных работ Параджанова — «Джоконда» (персональная интерпретации шедевра Леонардо) и наброски к киносценарию «Лебединое озеро. Зона»; по нему после смерти автора снял фильм Юрий Ильенко. Более того, в токсичной тюремной среде Параджанов, обреченный быть «опущенным», парией, низшей кастой, благодаря своей харизме, своему таланту и силе личности снискал признание убийц и воров, нашел в них благодарных зрителей своего «театра одного актера». И даже испытал счастье такого зрительского признания, которого ему не хватало на свободе. «Он ломал принятые законы в кино и теперь, в лагере, ломал кастовую иерархию. «Кшастрии» приветствовали «шудру» как равного. В уборщике, моющем их сортиры, они оценили и его безумную щедрость, и его безумную смелость» — пишет об этом страшном периоде жизни режиссера Левон Григорян, работавший ассистентом С.П. на фильме «Саят-Нова» («Цвет граната»).
За освобождение Параджанова боролись и поддерживали его многие знаменитые кинематографисты обоих полушарий. Эта борьба породила апокрифические истории и анекдоты. Про собранные сорок тысяч долларов, переданные советским властям с просьбой улучшить условия для Параджанова в лагере; дар был отвергнут: «У нас все должны сидеть в одинаковых условиях». Про посылки с продуктами, которые – якобы или на самом деле — регулярно отправлял Параджанову Феллини. Начальник зоны стал допытываться: кто такой этот Федерико?! Параджанов якобы на голубом глазу ответил: «Это Фёдор, мой родной брат. Он ещё октябренком попал в Италию к нашей бабушке-революционерке…И даже фамилию её взял – Феллини, что на итальянском значит «несокрушимый»».
Кроме Феллини, в оддержку Параджанов выступали Висконти и Антониони, Трюффо и Годар, Саура и Бертолуччи; актеры Роберт де Ниро и Берт Ланкастер; писатели Джон Апдайк и Ирвинг Стоун. Писала письма в его поддержку Белла Ахмадулина. В итоге ключевую роль сыграла Лиля Брик, подключившая свою сестру Эльзу Триоле и ее мужа Луи Арагона, который лично попросил Брежнева освободить Параджанова. Штабом борьбы за освобождение режиссера стал дом Василия Катаняна и Инны Генс.
…Когда Тарковский уже выезжал в Италию на съемки «Ностальгии»,
Параджанова опять арестовали по спровоцированному обвинению. Тарковский, которого многие несправедливо почитали нарциссическим эгоцентриком, связался по этому поводу с Бергманом, с Гуттузо, Гуэррой…Последний контакт оказался особенно ценен: на сей раз кампанию по освобождению Параджанова возглавил именно он — кинодраматург Тонино Гуэрра, близкий друг и Параджанова, и Тарковского.
Сыграла свою роль и Белла Ахмадулина. Это она назвала Параджанова «самым свободным человеком самой несвободной страны». И она же обратилась с очень личным, поэтически изысканным письмом к Шеварднадзе, в котором не просто ходатайствовала за опального режиссера, но подсказала судьям способ спасти его от неволи. Девять месяцев проведя в тбилисской Ортачальской тюрьме, в подвальной камере для смертников, Параджанов был освобожден из-под стражи в зале суда с присужденным условным сроком. Это произошло осенью 1982 года.
Я уже имел не один случай, чтобы подчеркнуть особенный характер и атмосферу грузинского кино в позднюю советскую эпоху. Именно в Грузию Параджанов вернулся после первого тюремного заключения, когда ему было запрещено жить в Москве, Ленинграде, Киеве и Ереване. Но тогда даже в Тбилиси, режиссеру, не снимавшему уже десять лет, не дали постановки. Зато после второй отсидки все изменилось; в этом заслуга директора студии Резо Чхеидзе. Мало ему было местных режиссеров — мэтров и молодежи, которую он любовно пестовал, так еще взял на себя «гастролера» Параджанова, а ведь это был вечный источник головной боли.
На «Грузия-фильм» Параджанов снял две своих последних картины — «Легенду о Сурамской крепости» и «Ашик-Кериб». На Грузинской студии документальных фильмов – короткометражную ленту «Арабески на тему Пиросмани». В Союзе кинематографистов Грузии устроили выставку параджановских рисунков и коллажей «Бал в мастерской кинорежиссера». Хотя и в дружественном Тбилиси не все оказалось так уж просто.
У Параджанова был сценарий «Мученичество Шушаник» по мотивам памятника грузинской литературы Y века; он создал к нему великолепные эскизы и мечтал реализовать с Софико Чиаурели, дав актрисе достойную ее таланта трагическую роль армянской принцессы, отказавшейся отречься от христианства. И вот тут во всей красе выступили грузинские националисты: дело происходило уже на закате советской власти, и они набирали силу. Газета «Литературули Сакартвело» подвергла резкой критике «Легенду о Сурамской крепости» и короткометражку о Пиросмани, обвинила Параджанова в искажении национальных традиций и святынь. Поползли слухи о том, что известный своим вольностями режиссер посягнет и на древнюю рукопись Иакова Цуртавели. Чтобы не подставлять Параджанова, опекавшему его Резо Чхеидзе пришлось запереть сценарий о Шушаник в сейф и похерить интереснейший проект.
Параджанов не просто родился и вырос в Тбилиси, но считал этот город кровно близким. После первого заключения режиссер вернулся в дом своего детства. После второго – вернулся опять. Сюда к нему приезжали Аллен Гинзберг и Марчелло Мастроянни. Здесь можно было увидеть тюремные рисунки и коллажи, шляпы, посвященные легендарной грузинской актрисе Нато Вачнадзе. Приходилось читать и про манекен в полный рост: мужчина, похожий на Параджанова, держит на руках погибшего юношу с чертами Тарковского.
Этого манекена я не видел, но все остальное могу подтвердить. Именно там, в Тбилиси, я впервые встретил Параджанова. В его цветущий всяческими чудесами дом нас с женой и десятилетним сыном привел Ираклий Квирикадзе. На память о той встрече сын унес роскошный кинжал (из этого дома не отпускали без подарка) и набор новых, не совсем цензурных слов, вроде ласкового «гандончик». Хорошо помню, как во время той первой встречи прозвучало имя Тарковского: Параджанов показал подаренный им перстень.
Второй раз мы встретились через пять лет в самолете Рим-Венеция, это был единственный визит в город его мечты. Его пригласили с фильмом «Ашик-Кериб». А самым первым европейским городом, который он посетил, стал Роттердам, где проходил большой кинофестиваль и где устроили его ретроспективу. Интерес к опальным советским художникам был огромен. Не успел Параджанов появиться, как на него набросилась толпа репортеров с дежурными вопросами. «Как вы относитесь к Горбачеву?» — «Обожаю. У него такие красивые ноги». Другой ответ прозвучал не менее сенсационно. «Какие у вас впечатления от Роттердама?» — «Это самый прекрасный город мира». Конечно же, он и не думал льстить изуродованному, убитому во время войны и застроенному современными зданиями городу — но как еще можно назвать впервые вдыхаемый воздух свободы!
И вот – вожделенная Венеция. Параджанов, переживший много всякого, включая аресты и лагеря, уже серьезно болел. После инсулинового укола ожил и сразу принялся давать режиссерский и актерский мастер-класс: он существовал в этом режиме перманентно. Я перевез его от причала отеля «Эксцельсиор» (где после пресс-брифинга о нем быстро забыли) в отель «Де Бэн» и тут же получил в подарок вытащенный из чемодана рисунок Тонино Гуэрры.
Параджанов поселился в номере и вышел на пляж легендарного отеля (где происходит действие «Смерти в Венеции» Томаса Манна и где снимался одноименный фильм Висконти) в какой-то фантастической ризе — «специально сшитой для Феллини». Висконти уже не было в живых, но на присутствие Феллини он явно рассчитывал. Вот один из его коронных монологов: «Я всех их принимал в Тбилиси — и Феллини, и Мастроянни, и Сен-Лорана, и Франсуазу Саган, они говорили: вот приедешь в Европу, будем тебя кормить пиццей и спагетти. Приехал: где они? Где Феллини, где Франсуаза Саган, где пицца, где спагетти?» На самом деле он в комплиментах и обхаживаниях не нуждался, все это была артистическая игра. Хоть и казался по-восточному тщеславен, но относился с юмором и к себе, и к своим именитым друзьям.
Потом Параджанова позвали на семинар, посвященный Пьеру Паоло Пазолини: в творчестве, да и в типе личности этих двух режиссеров не без оснований находили параллели. Но Параджанов не спешил: почетного гостя ждали минут пятнадцать, потом начали семинар без него. И вскоре он появился — в той самой ризе и с рассказом о том, как всю ночь трудился над коллажем памяти Пазолини, а в шесть утра стекло, предназначенное для коллажа, треснуло — вот так же сломалась жизнь итальянского режиссера. Сам же мистический коллаж якобы был «забыт в такси»: еще через несколько минут его «нашли» и внесли в аудиторию.
Поклонники Пазолини стали допрашивать гостя, какие фильмы их кумира он предпочитает и вообще каковы его пристрастия, приоритеты в кино. Они были страшно удивлены, когда выяснилось, что из пазолиниевских работ Параджанов видел две-три, а его любимые режиссеры — Пырьев и Луков. Надо было видеть ошеломленных пазолиниведов, записывавших в блокноты незнакомые фамилии. В общем, был он настоящий советский человек и режиссер. Хотя мечтал снять «Божественную комедию» и даже, кажется Библию. И снял бы, если б жизни хватило, замечательно, можно не сомневаться. Но при этом советское в его вкусах и воспитании было неистребимо.
Вскоре после мирового турне 1988 года (помимо Роттердама и Венеции, он посетил также Мюнхен и Нью-Йорк) Параджанов приступает к съемкам фильма, который считал главным в своей жизни. Сценарий «Исповеди» был написан еще в 1969 году в больнице, где режиссер лежал с двухсторонним воспалением легких и был в критическом состоянии. «Я умирал в больнице и просил врача продлить мне жизнь хоть на шесть дней, — рассказывает об этом Параджанов. — За эти шесть дней я написал сценарий. В нем идет речь о моем детстве. Когда Тифлис разросся, то старые кладбища стали частью города. И тогда наше светлое, ясное, солнечное правительство решило убрать кладбища и сделать из них парки культуры, то есть деревья, аллеи оставить, а могилы и надгробья убрать. Приезжают бульдозеристы и уничтожают кладбище. Тогда ко мне в дом приходят духи — мои предки, потому что они стали бездомными. Мой дед, и моя бабка, и та женщина-соседка, которая сшила мне первую рубашку, тот мужчина-сосед, который первый искупал меня в серной бане. В конце я умираю у них на руках, и они, мои предки, меня хоронят».
По его же словам, эпилог к «Исповеди» он дописал, когда на Московском кинофестивале встретил великую актрису немого кино — Лилиан Гиш. Из всех непоставленных сценариев режиссер больше всего и в первую очередь хотел реализовать этот: «Я должен вернуться в свое детство, чтобы умереть в нем». И вот — двадцать лет спустя после написания сценария – к нему вернулся. Параджанов рассматривал «Исповедь» своим аналогом «Зеркала» и «Амаркорда». И говорил: «“Амаркорд” и “Зеркало” им удалось снять потому, что их не сажали. Я тоже снял бы “Исповедь” в своё время. Но у меня было пятнадцать лет вынужденного простоя, из меня абортировали несколько задуманных картин. Если бы Феллини и Тарковский сидели в лагере, они сняли бы свои мемуары трагичнее».
Действие «Исповеди» сосредоточено в многолюдном дворе, кишащем чудными персонажами и типично тифлисскими предрассудками. Они могут на первый взгляд показаться комичными, но главная героиня этой истории – Смерть, главный герой – Рок. Если курица кричит петухом, если зимой белым цветом зацветает вишня — это к смерти. Умрет от туберкулеза юная красавица Вера, дочь портного – это будет самое сильное впечатление детства Параджанова.
Съемки «Исповеди» начались 7 июня 1989 года – и в этот же день закончились. Было отснято всего 300 метров рабочего материала. Через месяц в московской больнице Параджанову удалили большую часть легких, пораженных раковой опухолью. Через год его не стало.
Только в самом конце жизни Параджанова признала и приняла Армения – его этническая родина. Ранее все попытки опального режиссера, нашедшего приют в Грузии, реализовать один из своих армянских проектов в Ереване встречали молчанием, аппаратчики от культуры просто не отвечали на его письма. Только после Пятого съезда кинематографистов СССР в армянском кино произошли перемены. Возглавивший студию «Арменфильм» режиссер Фрунзе Довлатян приехал в Тбилиси и предложил Параджанову работу по его выбору. И он выбрал «Исповедь»: парадоксально решил снимать Тифлис своего детства в Ереване. Но, как повторял Параджанов слова героини «Травиаты» Маргариты Готье: «Поздно, Альберт! Поздно»…
Как водится, пришло запоздалое признание со всех сторон. В последний год жизни он стал народным артистом Украинской ССР и Армянской ССР. С почестями, при огромном скоплении провожающих был похоронен в Ереване. Посмертно удостоен премии имени Довженко за сценарий фильма «Лебединое озеро. Зона»; посмертно удостоен Государственной премии Украинской ССР имени Шевченко за фильм «Тени забытых предков» (не прошло и тридцати лет). Посмертно удостоен четырех премий «Ника» за фильм «Ашик-Кериб». В Ереване открыт Дом-музей Сергея Параджанова. Памятники, бюсты, мемориальные доски в память о нем установлены в Ереване, Тбилиси, Киеве.
И в этом их с Тарковским судьбы оказались похожи. И кино их принадлежит к одному и тому же типу авторских высказываний. Каждый преобразует реальность в сверхреальность, творит уникальный художественный мир. Параджанов не теоретизировал, а в жизни был шутником и насмешником. Но фильмы обоих практически лишены юмора, они чрезвычайно серьезны, и столь же серьезным, почти религиозным было их отношение к искусству. Многие годы они жили с мыслями друг о друге как о родственной душе. Свой последний фильм «Ашик-Кериб» Параджанов посвятил Тарковскому.
… С Тарковским они больше не виделись, но тот не забывал о нам. Незадолго до съемок «Жертвоприношения» его автор в разговоре с берлинским галеристом натаном Федоровским выделил Параджанова (наряду с Сокуровым) из всех своих соотечественников-кинематографистов: «Он делает что хочет, несмотря на все тюрьмы, где проводит времени больше, чем в кинопавильонах. В СССР не запугать человека невозможно, но его все же не запугали. Он, пожалуй, единственный, кто в своей стране олицетворил афоризм: «Хочешь быть свободным – будь им!»
В итоге Тарковский никому другому, наверное, не посвятил столько восторженных слов.
Не будучи диссидентами и не касаясь впрямую политических тем, Тарковский и Параджанов воздействовали своим духовным максимализмом, они давали зрителям отдушину в спёртом воздухе изживающей себя социалистической эры. Оба противостояли тоталитаризму и догматизму не уколами социальной критики или играми в кошки-мышки с цензурой, а универсальным художественным мировоззрением и языком, способностью чувствовать и создавать красоту. Потому именно они стали символами бескомпромиссного творчества.
