“Деревья превращаются в слова…”

Рубену Ангаладяну – 75. Культуролог и философ культуры. Поэт. Эссеист. Искусствовед. Коллекционер. Трудно что-то выделить: всё сплавлено воедино. И не случайно. Он человек ренессансного типа, единственный в пространстве армянской культуры. Учился в Ленинградском университете и на генном уровне впитал культуру великого города, где и прожил 20 лет.

Пишет тончайшие «импрессионистические» стихи-верлибры. Выпустил несколько поэтических сборников. И все же позволим заметить, его главная привязанность – искусство, особенно авангардное. В результате появились знаковые капитальные исследования-эссе. «Армянский авангард внутри тоталитаризма» — совершенно новый взгляд на арт-ситуацию и мастеров «шестидесятников»; «Ереван-Париж» — о парижском периоде армянской культуры. И другая книга «Великие поэты и деятели культуры мира», вобравшая 40 эссе, в том числе о Чаренце и Параджанове.

Он не знает покоя и сейчас работает над книгой французских поэтов XIX-XX в.в.

Сказать, что Ангаладян эссеист – сказать мало. Он создал свой стиль и все, что он пишет превращается в философско-поэтическое эссе. В каждом, независимо от объема, сконцентрированы его знания, наблюдения, опыт, воспоминания. Интеллект. Рождается текст — интересный, увлекательный, информативный. Особенно для тех, кто знает русский язык. В этом случае чтение Ангаладяна становится подлинным наслаждением. Его тексты, неважно о ком и о чем (он не стеснен армянским космосом) – это камешек в большой авторской мозаике. Он гражданин мира, твердо стоящий на родной земле. Каждая строчка, каждое слово пропущено сквозь фильеры его души. Он главный отборщик своих тем, своих героев, своих всегда нестандартных мыслей. Рубен никогда не старался нравиться – ни читателю, ни своему герою.

Немного об Ангаладяне коллекционере. Еще в Ленинграде он начал собирать авангардную живопись и графику, среди которых есть и армянские вещи. В 2003 г. армянских работ прибавилось. Это расписанные нашими художниками тарелки, их уже около 300. Впрочем, есть и зарубежные.

Произведения Рубена Ангаладяна нашли признание, переведены и изданы в более, чем 20 странах. А всего, он автор нескольких десятков книг и сотен статей – есть из чего выбирать. Издателей привлекает его оригинальный и свежий взгляд на мировую культуру и современное искусство и конечно на историю армянской культуры – от принятия христианства и до наших дней.

«НВ» поздравляет Рубена Ангаладяна с юбилеем, желает новых книг, статей и пополнения коллекций. И, конечно, здоровья. Предлагаем замечательную статью о нём, написанную незабвенным Левоном Мкртчяном.

Рубен Ангаладян — мой друг. Я люблю его стихи, его литературно-философские эссе. Познакомил меня с Рубеном Михаил Дудин.

“— Ты родом из Ахалциха. и Рубен родом из Ахалциха.

Вот, почитай его стихи.”

 Дудину нравились стихи Ангаладяна. Он поддерживал своего молодого друга, который писал совсем не так, как он, Дудин. А ведь писатели часто любят имитаторов, льстиво им подражающих Дудин потому и поддерживал Рубена, что он, Рубен, видит этот мир, как видят его поэты. По-своему.Как Рубен Ангаладян.

Я не вернусь к тебе…

Мой путь случайно пойман был

Печалью дерева…

Оно росло,

И было в этом росте

Живое отражение

Моей судьбы.

***

В материнском молчании

Я вдруг увидел, как пульсиро­вала

Горечь прошлых лет,

Так в капле морской

Таится

Острый взгляд

Соли.

***

И верю я, что смерти нет.

И Арарат над миром —

Как вечный наш

Хачкар…

***

Я уверен, что есть дорога,

Которая грустить по мне,

Быть может, она длиною в один шаг,

Но всё равно,

Это моя дорога.

***

Рубен Ангаладян — график в поэзии. Слово — рисунок, слово — образ. И слово — мысль.

Оно

Осторожно покидает

чуть уставшие уста

И на камне оставляет утром

робкую росу…

В одну из наших встреч я поп­росил Рубена рассказать о себе. И чуть уставшие его уста поведали мне о многих интересных подроб­ностях становления человека, лич­ности, что интересно уже само по себе, независимо от того, речь об Ангаладяне или о каком-нибудь другом человеке, другой личности.

Окончив в 1965 году ахалцихскую среднюю школу,Ангаладян поступает в том же году в Ленин­градский политехнический инсти­тут, затем переводится в Ленин­градский университет. Здесь, в Ленинграде, зачитывается стиха­ми. Изучает западную художест­венную культуру — живопись, гра­фику, архитектуру. Интересуется дизайном и музыкой. Посещает лекции в Эрмитаже, Академии ху­дожеств. Очень интенсивно ищет себя, свое “я”…

—  Ленинград, понятное дело, оставил на меня сильнейшее впе­чатление. Но я не чувствовал себя в нем провинциалом. Я даже не был скован большими простран­ствами этого великого города. Время было замечательное. Мы, «дети разных народов», были дей­ствительно братьями. Никаких комплексов, никакой вражды или трений.

Ангаладян увлекается искус­ством «левых» художников, старых официально непризнанных масте­ров живописи, графики, скульпту­ры, керамики. Их принципиальный подход к искусству не позволил им пойти на компромисс с коммунис­тической идеологией и особенно с ее формотворчеством. В середине шестидесятых Ангаладян знако­мится и подолгу беседует с заме­чательным художником и теорети­ком искусства И.Н.Гурвичем. Гурвич много рассказывает ему о Есе­нине, Маяковском, Хлебникове, Филонове, о выставках “мирискусстников”, о Кузьмине, Малевиче,Пейне, Шагале.

Гурвич познакомил Рубена с выдающимся живописцем и гра­фиком Б.Н.Ермолаевым. (Пять картин Ермолаева много лет спус­тя Ангаладян подарил Министерст­ву культуры Армении.)

О Шагале много рассказывал Рубену ученик Шагала С.М.Гершов.

— У Гершова я впервые услы­шал еврейскую духовную музыку. Она глубоко тронула меня, будто из глубин веков пробился голос, сохранивший любовь и печаль, и сердце евреев.

Ангаладян собрал (многое ему было подарено) богатую коллек­цию работстарых и молодых ле­нинградских художников.

— В моем собрании 1000 лис­тов графики и около 50 живопис­ных работ моих друзей.

Переехав в Ереван, Ангаладянподружился здесь с художниками «армянского авангарда» — Мартын Петросян, СейранХатламаджян… Дружил с известным старым мас­тером Геворгом Григоряном (Джотто), общался со знаменитым Кочаром. Круг знакомств с армян­ской художественной и литератур­ной интеллигенцией расширялся стремительно. Ангаладян называет многие имена армянской культур­ной элиты. Рассказывая о себе, он говорит о других, говорит любя, на­ходит точные и емкие слова.

— …Я познакомился с тонким живописцем Василием Васильеви­чем Голубевым, человеком по-русски радушным, наивным, но по-доброму лукавым. А как не вспом­нить Моисея Иосифовича Моги­левского, замечательного скуль­птора, тончайшего лирика белого мрамора, чьи женские образы до сих пор встают перед моим взором. Не забыть бы и о Люсе Коржави­ной. скульпторе, нежном и очень светлом человеке. Ее талант вос­принимать чужую удачу или неуда­чу как свою до сих пор остается об­разцом человеколюбия…

Ангаладян все больше говорит о художниках.

— А как же стихи? — спраши­ваю я.

— Стихи писались сами собой. Поп-артовские стихи шли впере­мешку с сюрреалистическими и с так называемыми «японскими», ко­роткими…

Из японских стихов назову чуд­ную акварельную миниатюру:

Чуть заметное движение ветра.

Тишина.

Рыболов в лодке, словно паук, замер

на паутине озера.

Из стихов сюрреалистических (а точнее, просто хороших стихов) мне нравится «Пейзаж с горой»:

Зрелищная образность, неко­торая автономность, даже некото­рая «случайность» и причудливость ассоциативных строк-образов ни­чего бы не значили, если бы «Пей­заж с горой» не был (безотноси­тельно к …измам) художественно, эстетически убедительным…

Я слышу, как умирает

Палая листва

В тишине осторожного

снегопада.

Я вижу, как, вобрав молчанье,

Деревья превращаются

в слова.

Все дело в этом, в этой способ­ности Ангаладяна видеть и слы­шать мир, не увиденный и не услы­шанный многими из нас.

В 1931 году Константин Ваги­нов издал сборник стихов с приме­чательным названием «Опыты со­единения слов посредством рит­ма». Геннадий Гор, писавший о первом стихотворном сборнике Ангаладяна«Хорал» (1975), вспо­минал Вагиноваи говорил о том, что Ангаладян«в своих лучших стихах добивается поэтичности, погружая слово то в расступающе­еся пространство, то в бегущее и замедляющееся мгновение, слов­но ища смысловое и психологи­ческое измерение, которое спо­собно передать увиденное во всей его непреднамеренной неожидан­ности». Гор писал «о философич­ности и проблемности» стихов Ан­галадяна.

«Хорал» удостоился хороших, добрых отзывов. В «Неве» написала о сборнике Наталья Банк.

— Прочитав рецензию, я в тот же день поехал к Наталье Бори­совне Банк (мы не были знакомы), чтобы найти замечательного чело­века, чуткого, щедрого друга на всю жизнь.

В 1979 году была издана в Ереване вторая книга верлибров Рубена Ангаладяна«Ущелье». «В книге. — писал Рубену Давид Са­мойлов, — любопытно сочетаются «французское» и «армянское» нача­ла. Получается нечто третье: рус­ский безрифменный стих. Стрем­ление к безрифменному стиху я замечаю у многих поэтов молодого поколения… Их совокупные усилия (пока мало освоенные печатными органами) приведут, я думаю, в конце концов к важным структур­ным изменениям в русской поэзии, но, видимо, далеко не сразу».

Современный русский без­рифменный стих собран в ряде оригинальных сборников Кареном Джангировым. Это он сказал, что «птица — стремительный жест пространства», что смерть — «это жизнь, не вместимая более ни в одну действительность». В обшир­ной представительной «Антологии русского верлибра» Карена Джангирова значительное место отве­дено (и это естественно) Рубену Ангаладяну-верлибристу.

Познакомившись с «Ущельем» Ангаладяна, Адольф Урбан писал ему: «У Вашего лаконичного стиха появилось, мне кажется, более широкое дыхание, больший внут­ренний объем. И, кажется, это не от литературного опыта, а от внут­ренней освобождённой. Культу­ра, которой Вы владеете, обязыва­ет. Она способна и порабощать. У Вас она своя. Вы с ее помощью ос­вобождаетесь».

«Ущелью» было предпослано мое коротенькое вступительное слово, в котором, в частности, бы­ло сказано, что с Ангаладяном-поэтом, эссеистом можно и поспо­рить. (Я и сейчас считаю, что мож­но.) Народный поэт Латвии ОярВациетис, прочитав «Ущелье», писал Ангаладяну: «Без гипербол — большая и свободная поэзия. Пол­ная противоположность нашему валовому рифмоплетству». А вот со мной Вациетис не согласился: «Мкртчян не совсем прав, что с Ва­ми «можно и поспорить». «Вряд ли, — продолжал он, — надо наводить читателя (и так чрезмерно любя­щего всякого рода инерцию) на мысль о споре с Вами, а наоборот, подготовить его,что пережеванно­го здесь ждать нечего…»

Надо было подготовить не столько читателя, сколько издате­лей, любящих, как правило, пере­жеванное…Двенадцать лет руко­пись стихов Ангаладяна «Весь день» пролежала в Ленинградском отделении издательства «Совет­ский писатель». Вышла в свет (во многом благодаря стараниям Ми­хаила Дудина) в 1987 году, в разгар перестройки, когда думалось, что Горбачевы обновят страну, а они ее разрушили.«Весь день» стал еще одним свидетельством того, какой заме­чательный. своеобразный мастер русского верлибра Рубен Ангала­дян. С недавних пор Ангаладян пи­шет и на армянском языке у него вышел тоненький сборник армян­ских оригинальных верлибров (Ереван, 1992). Вышел в очень трудное для Армении (всеобщее обнищание народа, всеобщее ра­зочарование) и очень неблагопри­ятное для поэзии, культуры вообще время. Да и само издание сборни­ка стихов в 92-м, как и теперь, в 2001 -м году, дело случайное.

Я ценю литературоведческую и философскую эссеистику Ангала­дяна. Мне нравится, как он пишет: «Бог может себе позволить быть везде, но в человеческой душе ему интереснее»; «Из глубин ко­лодцев еврейского народа Кафка пьет свою мудрость, свое зрение, свою печаль»; «Семья в Армении — это и воин, и школа, и церковь, и государство, и сама традиция в потоке времени и вечности»; «У ар­мян отсутствует боязнь чужой эт­нической среды»… Армяне внутри нации и вне несчастны по разным причинам. Те, кто вне ее, любят свою родину, создавая из нее миф. И живут этим мифом. Те же, кто внутри, не могут найти достойного себя места, ибо недооценены (Ан­галадян печально, а иногда вызы­вающе говорит, что он недооце­нен), а те, кто переоценен, не мо­гут достойно управлять и реально защищать государство…»

Ангаладян мыслит оригинально и, озабоченный поисками собст­венного слова, пишет оригинально. «Поиск собственного слова и есть счастье. — утверждает он. — ибо искомое содержание есть идеаль­ная форма».

Томас Манн считал, что «бел­летристика в узком смысле слова явно отступает на задний план пе­ред критически-философской ли­тературой, перед интеллектуаль­ной эссеистикой».

Ангаладян как бы следуя Ман­ну написал и подготовил к изда­нию книгу интеллектуальной эссеистики «Слова для облаков». В кни­гу вошли портреты-эссе «Леонар­до», Гамлет», «Анабасис», «Босх»…

— Ни одна из известных мне форм эссе, — говорит Ангаладян, — не удовлетворяла моим эстети­ческим потребностям, принципам. Поиск продолжался более десяти лет пока я не освоил методы ком­позиционных построений из современного кинематографа, из современного балета. Я очень увлекался современным балетом, дружил с неко­торыми солистами из труппы Якобсона…

Ангаладян не был бы Ангаладяном, человеком, всецело погло­щенным искусством, если бы, го­воря о себе, не сказал бы еще и о музыке. У него большая и изыс­канная фонотека классической музыки.

— Я с удовольствием, — гово­рит он, — знакомился с современ­ными композиторами… Мне инте­ресны были встречи и беседы с Альфредом Шнитке, Сергеем Слонимским, АарвоПяртом, Ашотом Зограбяном, МартуномИсраэляном, Рубеном Саркисяном, Алек­сандром Мревловым и другими. Со многими из них я дружу, хотя де­лать это в наших условиях нелегко. Но границы дружбы в нас, и мы их преодолеваем, то есть расширяем все время…

Слово об Ангаладяне хочется завершить коротеньким его стихотворением из «Антологии русского верлибра»:

Я вижу, как трава

Приподнимается на цыпочки—

Пытается поймать

Первый луч солнца —

И как падает роса,

Чтобы освежить

Древнее лицо

Земли

«Надежда» — так озаглавлено это стихотворение. Надежда — это прежде всего вера во все доброе и хорошее. В данном случае, — вера в грядущее нашей старой молодой земли и, следовательно, в наше с вами грядущее.

Надежда — это ведь тоже солнце, солнце души в сумрачные, пасмурные дни и годы.