“Розы. Ленты. Шоколад. А на самом верху – Гуси!”’

Недавно вышла в свет книга «Аномалия» нашего коллеги Ашота Газазяна (на снимке справа), который замечательным образом сочетает качества журналиста и писателя. Это уже шестая книга Ашота, все они наполнены смешными и трогательными рассказами о маленьких и больших людях. Автор с удовольствием пишет о днях прошедших и настоящих, о тех, кого встречал в своей жизни в родном Ахалцахе и далее повсюду, где он был. Юмор Газазяна естественный, без натуги, без желания поразить читателя. Словом, без всякой аномалии.

Ашот Газазян cтупил на тропу журналистики 37 лет назад, работал в нескольких ереванских газетах, в том числе в «Новом времени». С 99-го он корреспондент весьма солидной Deutsehe Welle в Армении. С той поры, как говорит сам Газазян, «публикации на родине и далеко за рубежом, путешествия и командировки, дерево, дом, двое детей, двое внуков, война, чужая война, инфаркт, медаль». В качестве эпиграфа к книге он выбрал максиму Ларошфуко «Все, что посылает нам судьба, мы оцениваем в зависимости от расположения духа». Судя по рассказам, у автора, несмотря ни на что, это “расположение” весьма улыбчивое. Кстати, книга оформлена остроумными, талантливыми рисунками его брата Мирдата Газазяна.

«НВ» поздравляет Ашота Газазяна с «Аномалией» и предлагает несколько рассказов из сборника, одновременно желая утомленным солнцем читателям приятного времяпрепровождения.

 

Чамур сказал

Давно, уже много лет не был в Ахалцихе. Теперь знаю, почему. Не тянет. Езжу туда, к несчастью, исключительно на похороны. В последний раз хоронили тётушку Гоар, маленького хрупкого человечка, никогда не выпускавшей из рук Библию. Она пережила мужа только на месяц, и, говорят, перед смертью всё жаловалась, что может опоздать и тогда ей ТАМ Левона никак не найти…

Я стоял рядом с двоюродными братьями, а нескончаемая вереница людей проходила перед нашей скорбной шеренгой, и каждый из них пожимал каждому из нас руку. Это длилось ужасно долго. Даже показалось, что они всё возвращались, огибая свежий холмик могилы и коварно проходя за нашими спинами…

За два-три траурных дня, как правило, здесь удаётся встретиться почти со всеми родственниками, друзьями-однокашниками и даже старыми приятелями отца.

Как-то забрели мы с двоюродным братом Морисом в “магазин” знакомого портного.

— На тебя хотят посмотреть, не пойдём — обидятся, — прямо сказал Морис. Что тут сделаешь? Пошли…

В задней комнате «магазина» уже был накрыт стол — хашлама, сыр, зелень, лобио, водка, “Ркацители” в бутылках и, конечно, кувшин с домашним вином. Как-то постепенно здесь стало тесновато…

— Ты чей будешь, сынок? — обратился ко мне дядька, выглядевший так, словно прошёл все войны мира. К нему все обращались только по прозвищу — Чамур.

Я представился. Тот долго не понимает, о чём речь. Кто-то тоже начинает ему объяснять. Тщетно! Называют имя деда, вспоминают прозвище отца. Не помнит!

И когда неожиданно и наконец до него доходит, чей я, он вскакивает с места, всплёскивает костлявыми руками, бьёт ребром одной ладони по другой и восклицает:

— Ну как будто говно надвое разделили!..

Было ощущение, что меня натянули, как струну. Показалось, сейчас вспылю и, возможно, даже обижу пожилого человека, по небритым щекам которого после столь бурного прозрения, кстати или совсем некстати, потекли слезы. Никто за столом не отреагировал — каждый занимался своим делом: кто-то разливал вино в большие граненые стаканы, тихо переговариваясь с тем, кто резал сыр, кто-то выпроваживал припозднившегося клиента, уговаривая зайти через пару дней — жизнь продолжалась, и это меня несколько успокоило. Потом все дружно обрадовались тому, что попытка устроить праздник хорошему гостю удалась…

Пили много, но уверенно. Было много тостов. Гостя называли не иначе как прекрасным писателем и выдающимся журналистом современности, подчеркивали черты характера и особенности будней, до сих пор не пойму, мне ли свойственных. А сам портной заявил буквально следующее: «Когда в библиотеках будущего вы увидите книги нашего друга, не плачьте, даже если это будут слёзы радости. Улыбнитесь, потому что вы должны вспомнить этот день и сказать себе: мы знали его живым…» Что все они собирались делать в таком отдалённом будущем и почему они собирались там быть без меня, осталось загадкой…

Когда старые ахалцихцы чего-то не понимают, они начинают говорить, как сами с собой. Это люди, как правило, совсем не злые, даже, можно сказать, добрые, искренние. Чамур от души не мог понять, как это ему удалось состариться до безнадёжной язвы в желудке и трудноскрываемой дрожи в ногах, в то время как его друг ушёл из жизни молодым. Так говорят только ахалцихские армяне. Не знаю, может, по этой причине и не родил город ни одного дипломата…

— Так это ты родился 8 марта? — спрашивает Чамур.

— Я, — признаюсь честно, но почему-то неуверенно.

— Когда твоя мать родила, мы с твоим отцом выпили так, что проснулись, знаешь, где? В Зугдиди…

И это действительно было возможно. Потому что в “магазине” портного Чамур, так сказать, не пил. Так и сказал: “Налейте мне только один стакан — не могу пить сегодня”. Водки ему налили в 200-граммовый граненый стакан. Мощно работая тяжелоподчиняющимся кадыком, он мелкими множественными глотками влил всё это в себя и сказал:

— Пусть земля тебе будет пухом, ахпар. Скоро, скоро увидимся… Вот я тебе там покажу!..

А потом он выпил еще три бутылки “Ркацители”. Закусывал только зеленью.

Почему-то полезло в голову: “Что же он в молодости вытворял…” И уже совсем ненужное: “И что он там такое папе собирается показать…” А Чамур тот так до конца встречи и не успокоился:

— Ну как похож на отца, сукин сын, как похож!..

 

Посетитель

Комар-гастролёр с фанатичным писком совершил свой последний вираж и впился в шею в самый неподходящий момент. Впился, сукин сын, да так глубоко, что и прихлопнуть уже было нечего. Впился и исчез – глубоко в недрах влажной от пота шеи…

Я отложил ручку и тупо уставился на аккуратно разложенные передо мной чистые листы бумаги. Страх перед чистыми листами бумаги остаётся до сих пор. Я вечно сомневаюсь, а смогу ли на этот раз испачкать их так, чтобы главный удовлетворённо произнёс свое «ГэВэНэ!», что в переводе с редакторского на человеческий язык означает «Гениально, в номер!»

«Какие возможности открываются перед тобой!» – мечтательно сказал бы мой самый первый редактор, застав молодого корреспондента в такой позиции. А мне и сейчас кажется, что я не использовал ни одной из них…

«Откуда в редакции комары?» – лезет в голову назойливый вопрос, в то время как мне уже давно нужно написать первую фразу. После неё всё сразу начинает получаться и ты немедленно начинаешь чувствовать себя автором «Доктора Живаго».

Почесал шею. Откуда-то из-под потолка начал пикировать второй комар, но его удалось размазать на излёте. Испачкал чистый лист бумаги, но удовлетворения мне это не принесло.

Жарко. До отпуска остаётся ровно три с половиной дня…

– К вам посетитель, – секретарша, одинокая в быту женщина с державной грудью, вошла без стука. Она всегда заходит без стука. Очевидно, уверенности ей  добавляет та самая грудь, что державная.

Посетитель в редакции ежедневной газеты – далеко не всегда гость от Бога. Я лично всегда считал, что газеты читают, а потом пишут в редакцию письма, то есть нервно реагируют на публикации, люди не совсем нормальные. А этот ещё и сам заявился! Раздражение частично пропало, когда я решил, что всё же лучше поговорить с живым человеком, чем размазывать на бумаге комаров-садистов.

Сутулый долговязый человек в вылинявших джинсах и старомодной рубашке с крупными фиолетовыми цветами. Он вошёл как-то боком и, знаете, не сразу мне понравился. Точнее, сразу мне не понравился. Какой-то надменный, ведёт себя так, словно это я к нему заявился! И надо же, положил свою жёваную шляпу прямо на мою пепельницу, в которой ещё дымился мой окурок!

– Хочу у вас публиковаться! – гордо и безапелляционно заявил посетитель.

– А у вас уже что-то есть? – спрашиваю.

– Бери ручку – пиши: стихи!

Я было потянулся к ручке, но вовремя спохватился.

– Видите ли, – говорю, – у нас общественно-политическая газета. Мы, извините, стихов не публикуем.

– А что вы публикуете? – удивился посетитель.

Он удобно расположился в кресле, в котором обычно удобно располагается ответственный секретарь, если ему, конечно, есть, что мне сказать.

Я понял, что так просто от гостя не избавиться и только тихо надеялся, что сейчас зазвонит телефон. Это отвлечёт меня от грустных мыслей, а любознательному поэту, к тому же почему-то диктующему свои стихи заместителям главных редакторов ежедневных газет, станет неловко от того, что он так бесцеремонно отрывает занятого человека от серьёзных дел, можно даже сказать, государственной важности. Телефон предательски молчал.

– Ну-у, мы публикуем статьи…

– Бери ручку, пиши: статья!

И куда это исчезли все комары? И почему это я не могу вспылить? Прямо сейчас?

– Нет, это должен быть востребованный материал, – пытаюсь воспротивиться натиску посетителя. – Горячая новость, репортаж с места…

– Бери ручку, пиши: репортаж!

– …интервью…

– Бери ручку, пиши: интервью!

– Бери шляпу и… – я не остановился на достигнутом даже тогда, когда в просторном кабинете вдруг стало тесно и шумно. Я что-то кричал и кричал, время от времени ловя себя на том, что некоторые мысли вполне можно было бы использовать при написании очередной статьи. Где мои чистые листы? Куда подевалась ручка? И чья это шляпа всё время планирует под потолком?

Коллеги, слегка удивлённые тем, что кому-то так запросто удалось вывести меня из себя, выпроваживали перепуганного, но упирающегося посетителя к лифту, одновременно советуя ему обратиться в редакцию детского журнала, что располагается этажом ниже. И просили… заходить ещё!..

У самого лифта посетитель вывернулся и прокричал мне:

– Ты ещё запомнишь этот день, гад!!!

Я и запомнил.

 

Говорите и услышаны будете

О том, что делают нерусские люди с великим и могучим, говорить, наверное, не стоит – всё, что можно было сделать с собственным языком, сделали сами русские. И их можно понять, ведь со времён Пушкина и Грибоедова столько воды всякой утекло! Интересно, будь классики живы и поныне, смогли бы они пообщаться на родном языке, скажем, с Виктором Черномырдиным? Что бы они поняли, к примеру, из такой фразы бывшего главы российского правительства: «На ноги встанет – на другое ляжем!» или – «Вас хоть на попа поставь или в другую позицию – всё равно толку нет»?

Лично я с приходом вожделенной независимости и столь же вожделенного суверенитета моей страны немного забеспокоился – надо теперь профессионально осваивать родной, армянский язык, который, к несчастью, так и остался для меня не вполне познанным. На это могло уйти так много времени, что я мог за это время потерять профессию. Естественно, это меня категорически не устраивало, поскольку ничему хорошему, кроме посильного бумагомарания, ни жизнь, ни мои университеты не научили. Но прошло какое-то время, к слову, оно продолжает проходить и сегодня, вижу – на мой век русскоязычной журналистики хватит. При этом, оговорюсь, помирать в ближайшие годы не собираюсь.

Вот почему именно с курьёзами в великом русском языке, языке Пушкина, Грибоедова, а еще и Чехова с  Достоевским, и связаны у меня воспоминания, связанные с уже упомянутым языком. Не по-русски, скажете! Так ведь и я – не русский. И те, кого мне сегодня хочется вспомнить и процитировать – тоже не русские, а так – русскоязычные люди, разные, но одинаково армяне и одинаково воспитанные на русской культуре. Скажу вам, это такая же великая штука, как и сам великий и могучий русский язык!

Только одно предупреждение: все эти разные люди – одинаково женщины. А это значит, что и о них можно было бы сказать что-то вроде «умом которых не понять». Так что совершенно роскошное владение ими языком Путина и Медведева предполагает ещё и необычайный полёт собственно женской живой мысли.

Конечно, можно было бы начать с армянских вывесок типа «Хадавик», «Абивчик» и «Губкават», вспомнить мастерового Жору, который, накормив кота, проговаривался о том, что он «этому кошку» накормил. Но всё это люди, мягко говоря, мало что понимающие в языках, а так – люди, прямо скажем, малограмотные. Мы же говорим о тех наших женщинах, которые, только слегка напрягшись, могут процитировать вам не только Толстого и Хлебникова, но и Довлатова с Войновичем.

Итак, наши женщины!

Возвратилась как-то одна моя старая знакомая из поездки в Америку. Настолько старая, что, по-моему, я уже и забыл, как её зовут. Счастливая такая приехала! Помимо прочих прелестей американской жизни и быта взялась она описать роскошный свадебный торт, который ей запомнился соответственно со свадебной вечеринки неких вполне симпатичных молодожёнов.

– Это был такой торт! – говорит. – Розы. Ленты. Шоколад. А на самом верху – гуси!

– Может быть, лебеди?

– Ну что ты говоришь! Это же Америка!!!

Поскольку разговор проходил тоже чисто в женской компании, низвергать этот мощный аргумент не согласился никто:

– Да-а-а…

Другая моя знакомая по имени Нелли однажды заявила, как её благоверный устроил ей «последний день Пномпеня». А потом, немного успокоившись:

– Хорошее кино «Проктер энд Гэмб»!

Как вы легко догадались, речь шла об оскароносном «Форресте Гампе».

Разумеется, есть среди моих знакомых и такие, что совершенно довольны своими мужьями. Более того, скажу вам, их подавляющее большинство.

Так вот, одна из таких счастливиц, Белла, однажды заявила:

– Все мужики всё по бабам да по бабам, а мой – такой домочадец, такой домочадец!

Кажется, это именно она как-то пригрозила внучке:

– Ну сейчас я тебе задам стрекача!..

Хорошо владеть иностранными языками – можно с ними делать всё, что угодно.

А однажды речь в чисто дамской компании пошла на весьма популярную в наши дни тему – о вреде курения. Женщины тихо попивали себе кофе, курили, сплетничали и вдруг решили поговорить о вреде курения. Ну почему бы не поговорить об этом, когда и во всём мире говорят!

– А мой Толик курит только «Мальборо»! – выдала одна пышная матрона и – костяшками пальцев – по столу: чтобы не сглазить, значит…

Наина рассказывает о том, что однажды с ней произошло на столичном мосту «Победа»:

– Иду себе, смотрю по сторонам. И вдруг такой ветер поднялся! И тут юбка моя – р-р-раз! и зонтиком, только наоборот! Стою я такая в трусиках своих беленьких, помнишь? – так неудобно было. Постояла-постояла и пошла, как вкопанная!

Может, милых женщин моих звали совсем не так, как я вам их представил. Может быть. А зачем вам их настоящие имена? Это же вам не бывший глава российского правительства, каждое слово которого если и не протоколируется, то уж точно цепляется журналистами, чтобы остаться зафиксированными в самых весёлых публикациях!..

Если бы вдруг случилась такая вселенская беда и женщины перестали бы владеть хоть каким-нибудь языком, мы, мужчины, очень многого в жизни так бы и не поняли. И так ни хрена не понимаем, жизнь показывает, а тут! Пока же вселенские беды обходят нашу планету стороной, не всё потеряно – придёт день, поймём всё. Сами, точно, управимся. Без шуток!

Знаете, кто сказал «У меня к русскому языку нет вопросов. Нету вопросов!» Тот же классик жанра Виктор Черномырдин.

Язык – это Праздник, который всегда с нами. Если бы этого праздника у нас вдруг по какой-то непонятной причине не оказалось, было бы не просто скучно и тоскливо, было бы ужасно несмешно жить. А какая же это жизнь – без улыбки, без смеха! Совсем не жизнь! И плевать на то, что нету в русском языке слова «нету»! Совсем нету!

Как-то оказался я в Кремле. Попал в журналистский пул первого президента Армении Левона Тер-Петросяна, а тот был с очередным визитом в Москве. Надо сказать, приходилось с ним оказываться в разных местах, а тут – Кремль. Велись переговоры с Борисом Ельциным и Гейдаром Алиевым вокруг нагорно-карабахского урегулирования. Как сейчас ведутся, так и тогда велись. Только сейчас их ведут совсем другие люди, точнее, совсем другие президенты.

Случилось так, что мне каким-то образом удалось оторваться от коллектива, и я в поисках какого-нибудь кремлёвского отхожего места оказался в незнакомом мне длинном и пустынном коридоре. Вокруг ни души – ни сотрудников, ни охраны, словом, ни людей, ни президентов!

Присел я на краешек небольшого диванчика у стены, сижу себе, дышу. Вдруг вижу, мимо Виктор Черномырдин идёт. Недовольный чем-то, угрюмый – наверно, на ковёр вызывали. Поравнялся он со мной и неожиданно так заговорил сурово:

– Ты чего тут расселся! Что, постоять уже негде, что ли?..

Когда книга моя готовилась к печати, пришло сообщение о том, что Виктор Степанович Черномырдин скончался. Грустно! На самом деле хороший был человек, прямой, весёлый и непредсказуемый. Теперь ему – светлая память. А нам, скажу вам, запомнить бы, что «мы будем честно говорить о том, что у нас не получается, а что получается, мы будем говорить правду». И это тоже слова Живого Человека Черномырдина.

 

Кино нашего детства

Сейчас, когда видеомагнитофоны напрочь вытеснены DVD-плейерами, а последние – айпадами и прочими «нанофонами», трудно представить себе, что люди в своё время ходили в кинотеатры с таким желанием, что залы никогда не пустовали. К примеру, сейчас всё, что у меня когда-то размещалось на трёх больших полках, заменяет телефон, впрочем, айфон.

В небольшом грузинском городке Ахалцихе было только три кинотеатра – «Руставели», «Вардзиа» и Дом офицеров, его называли ДэКа (в смысле Дом культуры). Хуже всего было в случаях, когда во всех трёх кинозалах демонстрировался один и тот же фильм. А так – люди были рады тому, что вместо индийского фильма о немыслимых перипетиях чисто индийской любви и мести можно посмотреть что-нибудь типа «Белых волков» или «Верной руки – друга индейцев» о жизни и нелёгком быте американских чингачгуков, но сработанных на немецкой киностудии ДЕФА. Не пропускали и советские фильмы, о чём бы они ни были. И всё это нередко пересматривалось неоднократно.

Чтобы ни у кого не возникло впечатления, что в Ахалцихе люди только и делали, что рождались, смотрели кино и умирали, сообщу, что здесь в принципе людям всегда было чем заняться. Не думаю, что можно было скучать в краю, где было возможно пройти пешком в самый настоящий лес – за ландышами или на охоту, или порыбачить на какой-нибудь из двух-трёх речек, омывающих город с окрестностями. А если, к слову, кто-то умирал, покойника никогда не везли, а несли на кладбище. И поминали его не день, не два, не три… и никто не уставал от горожан, которые зачастую приходили в специально установленные палатки с ломящимися поминальными столами по несколько раз…

Конечно, люди с удовольствием ходили в гости и по другим поводам, и принимали гостей у себя, а это означало не только пиршества с вином и тостами, игрой в нарды, но и шумными танцами, как правило, заканчивающимися вечерним салютом из дедовских ружей и ракетниц, добытых в одной из здешних войсковых частей. Солдаты и прапорщики, скажу вам, всегда были щедры к местным жителям, к которым в свою очередь могли спокойно постучаться в любое время суток.

Любили и умели здесь гулять. Когда надоедало тупо пить вино из стаканов, снимали с ковров на стенах сувенирные литровые рога и пили из них, потом, словно глумясь над вином, разливали его в хрустальные вазы, тарелки, салатницы. Не пьянели при этом, разве что становилось шумнее за столом.

Помню, однажды мои ахалцихские друзья удивили новинкой в мастерстве потребления вина. Снял один с керосиновой лампы стеклянный плафон, приложил одним концом к ладони и влил вино туда. Можете не проверять, в эту ёмкость влезает ровно одна бутылка вина – 700 граммов. Фокус же в том, что нужно выпить всё содержимое сразу – плафон не стакан и не ваза, на стол не поставишь. А однажды я попытался продемонстрировать этот фокус в Ереване в гостях. В начале 90-х такие лампы были в каждом ереванском доме. Итак, попросил хозяина дать мне плафон от лампы, приложил его к ладони и попросил налить. Удивились, но налили. Но только когда я начал пить, почувствовал, что пью «Арени», плотно смешанное с сажей и гарью! Ведь тогда, в отличие от весёлых и счастливых ахалцихцев, у нас этими лампами люди пользовались каждый день…

Но вернемся к кинотеатрам. До «Руставели» от нашего дома было метров 150, до Дома офицеров – 200, до «Вардзиа» – очень далеко, порядка километра. Ходили в кино компаниями. Всерьёз сочувствовали героям и «Мазандаранского тигра», и «Кавказской пленницы». Люди не скрывали эмоций, если плакали, то со слезами, если смеялись, то во всю глотку. Комментировали ситуации на экране. Общение киногероев на экране и зрителей в зале не прекращалось. Впрочем, ни шумное обсуждение происходящего в том или ином фильме, ни реплики с мест, обязательно вызывающие взрывы смеха, а не недовольство, постигать сути продемонстрированного не мешали. Это были своего рода клубы. Не отвлекало ничего – ни скрипящие полы, ни фанерные сиденья.

Все в городе друг друга знали, все знали о радостях и проблемах каждого жителя – грузина или армянина, грека или еврея, русского или еще кого-то из офицеров, а служили здесь, как вы понимаете, представители всех национальностей СССР. С детства дивился фамилиям одноклассников – Скрипка, Ныш, Ревеко, Бухбиндер, Цуцунава… Был даже свой Коган. А если вы случайно кого-то не видели на протяжении, скажем, месяца, то в кино уж пересекались обязательно.

Дом офицеров был построен на месте армянской церкви. Говорят, при строительстве нового очага культуры некоторые стены вообще сносить не стали, камни с армянскими письменами использовали как стройматериал. В отличие от «Руставели» и «Вардзиа», здесь полы не скрипели, да и дежурные разгуляться не очень давали. Могли и вывести – военные! Зато в «Руставели» и «Вардзиа» киноманов не встречал плакат «Под знаменем марксизма-ленинизма, под руководством Коммунистической партии Советского Союза – вперёд к победе коммунизма!» Коммунизм для ахалцихцев был там, где гостеприимный дом, вкусно готовят хозяйки, а готовят вкусно в каждом ахалцихском доме! Там, где тебе рады, а когда тебя долго нет, начинают искать: «Куда этот дурак делся?»

Зимой в «Руставели» и «Вардзиа» было холодно – не топили. Но залы всё равно были полные. Крутишь там «Немой и любовь» или «Шаги сквозь туман», «Николай Сличенко» или «Махтумкули» – всё одно! Ходят.

…На днях побывал в роскошном ереванском кинотеатре. Зал большой. Экран огромный. Кресла мягкие, удобные. Качество звука. Освещение. Отопление. Фильм кассовый. Попкорн. Кола. А насчитал я там только девять человек. И подумалось, что совсем это не от того, что людям нечего больше делать, чтобы по кино ходить. Просто жизнь, понимаю, другая стала. Вся в айфоне умещается теперь.

А не повторить ли мне фокус со стеклянным плафоном от керосиновой лампы сейчас? Помыть его сначала, конечно, как следует. Залить «Карас», красное. Помните, туда можно влить ровно 700 граммов хорошего вина…

На снимках: местный портной; исторический квартал в Ахалцихе; рисунок к рассказу “Посетитель”.

Ашот ГАЗАЗЯН