Роберт Элибекян: “Музы не существует. Муза — это работа”

В Национальной галерее открылась выставка “Мистерии” народного художника Армении Роберта Элибекяна. В тщательно отобранной экспозиции около 70 работ, отражающих калейдоскоп сложнейших эмоций и воображения автора, который является не только лицом национальной живописи и сценографии начиная с середины 60-х годов, но также фактически создателем целой изобразительной школы. Зритель увидит блестящие результаты его подвижнического труда, поиска истины и своей “синей птицы”. Пульсирующее, дышащее живое искусство выдающегося мастера — это наше национальное достояние.

«…Время для меня — понятие неощутимое, цифрами его невозможно отмерить. Время — это и вчера, и сегодня, и завтра. Мистическая штука. Я иногда заглядываю в будущее, представляю себя в будущем — какой я буду, какие будут мои работы».

Впервые он показал свои работы в Доме архитекторов более полувека назад. Параллельно выставлялся Сейран Хатламаджян. Молодых художников напутствовал сам Варпет Мартирос Сарьян. С того дня и началось самостоятельное плавание Роберта. Художественный Ереван в то время уже постепенно закипал — началась реформация. И хотя Элибекян только-только нащупывал свой путь, он органично вошел в группу лидеров нового армянского искусства. Его картины сразу же привлекли внимание дошлой публики — тогда публика была в изобилии. Роберта полюбили. Навсегда. Впечатления детства и накопленные к этому времени впечатления стали крепкой основой  для дальнейшей работы. «Важно все: тут и судьба, и образ жизни, и Тбилиси, где я жил до Еревана. Праздничный город в моем представлении. В детстве все было хорошо, безмятежно, главное, что никто из близких не был репрессирован. Папу я видел мало – он с утра уходил в театр, а возвращался поздно ночью. Нас с братом воспитывала мама – женщина со вкусом, хорошо образованная».

Скоро стало ясно, что в лице Роберта армянское искусство обрело блестящего художника, чье творчество изначально не укладывалось в привычные рамки. Он успешно перешагнул через традицию, создал свою. Создал направление (а может, и школу), по которому устремилось множество последователей. Поразительно, но Роберт в своем творчестве ни разу не остановился, не тормознул. Даже если много раз повторял свои излюбленные “театральные” сюжеты, конечный продукт всегда был другим. Всякий раз менялись нюансы настроения да собственно самой живописи. Его тонко градуированные краски могли вдруг — вдруг ли? – стать контрастно интенсивными, мало ли, как он с ними колдовал, но результат всегда оборачивался красивой, искрящейся живописью. И очень часто чистой импровизацией на свою же тему.

…Мир его искусства бесконечен. Однажды проникнув в него, никогда больше не покидаешь. По крайней мере мысленно. Пространство этого мира хотя и было долгие годы внешне безмятежно, но какие чувства в них теснились! «А все потому, что мы жили и работали свободно. Удивительное явление: мы (то есть молодые реформаторы — К.М.) не работали на систему. Недостатки мы превращали в достоинства”. Надо понимать, что идеологическое давление помогало рождению нового, совершенно другого искусства. «Вообще новое появляется в результате сложнейшего микса вплоть до общей ситуации в стране, в атмосфере. Катаклизмы синтезируются в новые сочетания красок и настроений». 

У художника накопился огромный опыт, набилась рука, утоньшились чувства и интуиция. Каждая новая работа – тайна для самого Роберта. Еще и потому, что он напрочь отрицает такие понятия, как вдохновение и Муза. Сидеть и ждать, когда они появятся, — это не для него. «Музы не существует. Муза – это работа. В поэзии ее наличие я еще допускаю, но в искусстве – нет. Даже и представить не могу, чтобы на нее надеялся. Просто надо ежедневно быть в мастерской. Она часто сама подсказывает, настраивает на нужную волну. Рецептов ведь нет. Неважно, какая погода, настроение, ситуация на улице. Как минимум делаю маленькие вещи – завтра они могут трансформироваться в картину. Могу расписать вазу или тарелку. Важен процесс, который нельзя прерывать. У меня счастливая профессия, потому что ни от кого не зависит в отличие от театра, музыки, даже скульптуры, которую надо отливать, и т.д. Художник, он сам по себе». Так оно и есть, но временами даже «сам по себе» Роберт Элибекян был отчасти “скован”. Когда оформлял спектакли, фильмы и даже цирковые представления. Таких в его биографии – полтора десятка. Элибекян – одна из лучших страниц в истории армянской сценографии. Началось все в 69-м, когда он сделал костюмы, а Минас – оформление балета Эдгара Оганесяна «Антуни». Феерическое зрелище. А ведь художник в театре – половина успеха…

Каждая работа – картина, акварель, роспись – это испытание. «Когда начинаешь новую вещь, хочется сделать лучше предыдущей. Но мало ли что хочется. Надо себя преодолеть и не повториться, в мастерстве ведь нет предела. А чистый холст или белый лист бумаги будоражат воображение и чувства. Они открыты, никакого внешнего вмешательства. Ты остаешься с ними наедине, и все в твоих руках».

Действительность напрямую так и не отразилась в произведениях Роберта. Только опосредованно или намеком. Можно сказать, что он создает свое чистое искусство, которое с избытком переполнено чувствами и мыслями. Заметить их нелегко, они не для зрителя-фланера. Но если не удастся, не беда, ведь всегда можно любоваться сконцентрированной красотой, им созданной.

Экспонируемые в Национальной галерее работы отмечены с 1965 г. и вплоть до недавнего времени. Между ними целый поток художественного сознания, источающего положительную энергию независимо от того, что изображено на холсте: глубоко чувственные портреты или экзерсисы на тему театра и карнавалов или нечто другое. Что бы ни рисовал Роберт Элибекян, он делает качественную вещь чистейшей пробы.

Его искусство занимает огромное пространство в армянской изобразительной культуре. Оно складывается из картин, листов акварели, рисунков, театральных костюмов и декораций, из расписанных фарфоровых и стеклянных предметов. Искусство в самом чистом виде. Конечно, движение времени и события отразились в его искусстве, но опосредованно, не слишком заметно для зрителя. Лишь однажды катаклизм в Джуге — уничтожение хачкаров — обратился в графический и живописный эквивалент боли и крика. Он предстал яростным и гневным. Без принуждения, заказа — из сердца. Это были протестные вещи, ставшие вехой его творчества. Это был взрыв художнической гражданственности. Для Элибекяна гражданственность — это прежде всего гуманность. Гуманность и добро источают все его работы, весь его альтернативный многоцветный мир. Он предлагает зрителям свою модель духовной жизни.

«…В чем причина, что каждый день прихожу в мастерскую? Рисую или нет — не так существенно. Десятки лет я живу в таком ритме. Значит, есть тайная сила, которая манит и приводит меня в пространство, которое называется мастерская. Место, где меня ожидают четыре подрамника с натянутым холстом. Прошли годы, но я сам для себя не смог выяснить, по чьему велению я прихожу сюда. Тайна, которая, кажется, до конца останется необъяснимой». Вообще-то тайна в том, что Роберт Элибекян и искусство — понятия неделимые. Тождественные. Не могут существовать порознь. Ему всегда в радость заниматься единственным своим делом и ощущать при этом полную внутреннюю свободу.

Именно эта свобода позволила Роберту Элибекяну за все советские годы ни разу — ни разу! — не обратиться к “рекомендуемым” и культивируемым темам. Советская арт-идеология прошла мимо него. Он так с ней и не встретился, даже мимолетно. В итоге обогатил национальную культуру подлинными шедеврами, увлек за собой очень-очень многих художников, которые, часто даже не сознавая, оказывались в сфере его магического влияния. Что это дало, другой вопрос, но элибекяновская «школа» существует. Факт.

Карэн МИКАЭЛЯН