“Пожалуйста, заграничный паспорт вам в зубы и убирайтесь за рубеж”

Встречи Хрущева с творческой интеллигенцией
Полвека назад ЦК КПСС произвел на свет знаменитое постановление, положившее начало наступлению на культуру и искусство. Никите Хрущеву перестала нравиться “оттепель” — мало ли что. В 1962 и 1963 гг. в Москву собрали людей искусства со всей страны на встречу с Хрущевым и его командой. Номенклатурный “военный” совет, где им был преподан урок служения партии. Одним из армянских участников был известный кинорежиссер Лаэрт Вагаршян (1922-2000), 90-летие которого исполняется в ближайшее время. Он записывал эпизоды эпохальной встречи, а потом как истинный мастер воссоздал свои ощущения. Предлагаем отрывки из воспоминаний Лаэрта Вагаршяна о той стародавней “встрече”…

Окончание.
Начало в номере “НВ” от 12 мая.

…В начале марта 1963 года директор студии вызвал меня в кабинет и сказал:
— Седьмого числа в Москве состоится новая встреча руководства партии и правительства с творческой интеллигенцией. Было указание командировать тех же людей, которые участвовали в прошлой встрече.
И я, как исправный солдат, настроился на поездку, на новую встречу. Вторая встреча состоялась в Свердловском зале Кремля. Это круглый зал с неширокими дверьми, не такой просторный, как зал в Доме приемов Совета министров, и не такой светлый. Участники заняли места в партере, а у входных дверей и у стен стояли молодые люди. И это было неприятно, это угнетало… Как положено в официальных залах, президиум находился не на уровне партера, а на должной высоте, и вход туда был отдельный. Вот из этого отдельного входа появились руководители партии и правительства во главе с Хрущевым. Лица у них были сосредоточенные, деловые.
В то время, как все шли за Хрущевым, а Ильичев расшаркивался перед ним, согнувшись в три погибели, Брежнев сразу же шагнул на передний план, к столу президиума, и направился к середине стола. Он был странно возбужден и, поглядывая в зал, ловил взгляды присутствующих. То ли оттого, что хотел привлечь к себе внимание, а может, и оттого, что только что с кем-то спорил, он держался так, словно всем своим видом давал понять присутствующим, что не все ладно в Датском королевстве… На этот раз я взял с собой новый блокнот и записывал выступления. Как только были заняты все места в президиуме, Хрущев, хмуро посмотрев в зал, сказал: “В мае в Семеновском соберемся и поговорим по-другому, другим языком…” И вдруг, повысив голос, крикнул:
— Пусть представители буржуазных агентств покинут зал! — строго оглядев присутствующих, повторил: — Я жду! Пусть представители буржуазных агентств покинут зал!
Он был взбешен: губы побелели, маленькие глазки сверлили сидящих в зале. А в зале стояла напряженная тишина. Никто не смел шелохнуться. Было непонятно, к кому он обращается. Хрущев повторил в третий раз:
— Я требую, чтобы представители буржуазных агентств немедленно покинули зал! Мы не желаем, чтобы они, как и в прошлый раз, оклеветали нас! Эти люди знают, о чем я говорю. После прошлой встречи они подробно сообщили о наших разговорах иностранной прессе.
И опять тишина, никто не шелохнулся.
— Хорошо, пусть они уйдут во время перерыва. Пусть сделают вид, что им нужно в туалет и уйдут из Кремля… Приступим к выступлениям. Слово предоставляется Сергею Михалкову.
Михалков: — Абстракционизм — это утверждение хаоса, не имеющего ничего общего с искусством, возвышающим человека. Что общего у этого искусства с нами? Ничего! Я уверен, что ЦК оградит нас от спекулятивных тенденций. …Эстетическое воспитание — вот то противоядие, с которым мы можем вступить в борьбу против всех извращений. В школе надо ввести эстетическое воспитание.
Выступление Малышко (Украина):
— Парень, живший под Киевом, был бабником, но не имел успеха. Ночью он дегтем мазал ворота дома, в котором жила неподдавшаяся на его обольщения девушка. Его мазня могла быть представлена как шедевр в Париже и Нью-Йорке… Мы везли два чемодана книг наших писателей в Югославию — думали, это ценный груз. В Белграде открыли чемоданы, а там оказались книги Вознесенского, Ахмадулиной и Пастернака… Не было книг Шолохова, Твардовского, Прокофьева, Бровки и других больших писателей. Это издевательство! Мы все сделаем для партии, которая дает нам хлеб-соль!
Выступление Петруся Бровки (Белоруссия):

— Немногие из нас не понимают, зачем нужна борьба против абстракционизма. И в этом непонимании есть поза.
Видимо, слово “поза” являлось намеком на Эренбурга, так как Хрущев тут же ухватился за этот намек.
Хрущев: — Все события революции Эренбург наблюдал с окна чердака. Страдал, но смотрел с чердака. Он во время драки хватает за руки того, кто дерется за правду. Я не ответил на реплику Евтушенко (имеет в виду реплику поэта, поданную им на прошлой встрече: “Я думаю, что мы живем в такое время, когда не могилой, а жизнью надо исправлять”), так как не расслышал его слова. Вы говорили: “Не те времена…” И я говорю: у нас не те времена! В Будапеште был клуб имени Петефи, и вы знаете, этот клуб привел к распаду правительства!.. У нас не будет такого клуба и не будет такого конца правительства, какой был там!… Мне нравится сегодняшнее совещание. Радуюсь тому, что сейчас происходит… Есть такой закон: можно ехать только тогда, когда горит зеленый свет. И если поедешь на красный свет, то тебя остановят и оштрафуют. Мы не такие. Мы не штрафуем, а думаем: может быть, автомат испортился, поэтому все время горит красный свет? Фильм “Застава Ильича” (в прокате фильм шел под названием “Мне двадцать лет”) — порочный! Вы хотите сказать, что сейчас отцы не являются наставниками детей?!
Иной писатель сидит в клозете, нюхает его запах и говорит, что абстракционизм у нас появился потому, что в сельском хозяйстве у нас провал, в промышленности — провал. Не ему определять политику. Не ему быть судьей!.. Здесь собралось четыреста человек. Могут быть разногласия. Но кто должен решать? Мы!.. Вы думаете, при коммунизме не будет управления? Ошибается тот, кто так думает! При коммунизме будет автоматика, высшая техника, пульты, кнопки. Но кто-то должен будет сказать: “Иванов, стой у этого пульта!” И нельзя, чтобы Иванов отвечал: “Нет, я хочу у другого пульта!” Это может привести к дезорганизации…
Выступил Шолохов:
— Любовь без взаимности (имеется в виду со Сталиным — выражение Эренбурга), конечно, не любовь… Но мы сейчас любим новое правительство, и, думаю, это взаимно…
Хрущев: — А мы любим вас за ваши хорошие произведения и думаем, что это взаимно.
Шолохов: — Но у Эренбурга не получается любовь и с новым правительством. Вот все, что я хотел сказать.
Выступил Ромм:
— Годы XX, XXI, XXII съездов — это годы беспрерывного подъема советской кинематографии, потому что в кино пришла молодежь. …Картина “Застава Ильича”…
Хрущев (перебивает): — У этого фильма неправильная направленность. Талант Хуциева должен служить Партии, а не против нее.
Ромм: — Я сцену отца и сына понял не так, как вы, Никита Сергеевич. Мне кажется, здесь отец говорит сыну: “Почему сам не разберешься в жизни? Я погиб за тебя, а ты жил и живешь в лучших условиях — сам и разберись”.
Хрущев: — Очень натянутое объяснение.
Ромм: — Я так понял. Кроме того, я не могу спорить с первым секретарем ЦК…
Слово дали Чухраю:
— Я впервые выступаю перед такой аудиторией и не скрою: мне страшно… Мне приходилось на фронте идти в атаку, прыгать с самолета в тыл врага, но такого страха я не испытывал… Я должен сказать честно: многое меня радует и многое беспокоит. Прежде всего о том, что радует. Я считаю, что лозунг о сосуществовании — это бессмыслица. Такой эксперимент был проведен в Югославии.
Хрущев: — Я недавно беседовал с товарищем Тито — он теперь думает по-другому…
Чухрай: — Я за критику, но я против того, что не доверяют художнику. Если я ошибусь, пусть меня как следует… (делает вид, что наносит кулаком удар).
Хрущев: — Ну зачем же так? Мы просто исправим вас. Мы все можем ошибаться. Ошибка Сталина была в том, что он не принимал замечаний.
Чухрай: — Критика и споры нужны, но такая критика и такой спор, при которых ищут истину. И последнее: (поворачивается к Хрущеву и говорит с чувством), оставьте наш Союз, просим вас, очень просим!… Мы поможем партии, поможем!…
…После перерыва, открывая заседание, Хрущев сказал:
— Товарищ Чухрай, вы говорили очень хорошо, ваше выступление нам понравилось. Мы уже было приняли решение закрыть Союз работников кинематографии, но вы своим выступлением “разложили”, как говорится, руководство. Так и быть, мы не закроем Союз. Но надо знать, что нельзя со Сталиным вместе сметать все, что было сделано не только Сталиным, но и партией… Не думайте, что мы хотим говорить вам гадости. Но когда появляется гадость, мы бьем и будем бить! То, что сказал товарищ Чухрай, радует нас. Это свидетельствует о том, что наши кадры выросли.
Выступление Пластова:
— Товарищи! Я выступаю на таком собрании впервые… Никита Сергеевич, у вас язык острый, боюсь — кольнете. …Ехал я как-то с одним интеллигентным человеком. Он спросил: “Что такое абстрактное искусство и что такое социалистическое искусство?” Многие и этого не знают… Просьба к Никите Сергеевичу: побольше издавать репродукций картин. Никто не знает, что такое советское изобразительное искусство! Ни черта не попадает в деревню! Пять тысяч тираж — это одна репродукция на три города! …А вот водки к нам много присылают. А много водки… люди и воруют — зарплата ведь небольшая…
…Однажды рисовал я на сенокосе. Крестьяне спросили: “Сколько за рисунок дают? Пятерку дадут?” Я говорю: “Бери больше!” (В то время издательство “Академия” платило 500 рублей). Другой говорит: “Будет он марать руки за пятерку! Десятку дают”. Я не посмел сказать пятьсот, сказал “десять”… А один старик говорит: “А все это с нас!…” Другой добавляет: “Вы денежки на книжечку кладете, а нам есть нечего!..”
…Пошел я на выставку Леже. Мы все тут боремся, спорим… А там организовали Бог знает что! Может, это политика? Да черт с ней, с политикой! Надо молодых водить с Третьяковскую галерею и показывать, кто сумасшедший, а кто нормальный…
Хрущев: — А ведь они нас считают сумасшедшими.
Пластов: — Да, понимаете, молодые художники ищут правду здесь, в Москве. Но ведь в Москве нет никакой правды! Надо ехать в глубинку, поглядеть на жизнь… …Была у меня картина “Завтрак тракториста”. В Третьяковке подошел ко мне горожанин и сказал: “Это клевета! Разве так завтракают трактористы — сметана и кусок хлеба?!” Я ответил: “Это только третье блюдо. Он уже поел борщ, котлеты, а теперь, на третье, ест сметану”. “Ну, раз так, — сказал он, — тогда еще ничего…”
Выступление Эрнста Неизвестного:
— Я выступал на заседании идеологической комиссии, сейчас взял слово, чтобы подтвердить то, что сказал там. Я за высокое искусство социалистического реализма. Скульптура должна быть высокой, повторяю, высокой пластической формы. Больших обобщений. Я работаю, тружусь, делаю все, чтобы когда-нибудь меня стали считать помощником партии.
Хрущев: — Хочу вставить реплику. Товарищи! Надо критиковать, но не уничтожать. Помочь, помочь надо!
Ближе к концу заседания создалось впечатление, что аудитория следует за Хрущевым. Уже после заседания, поздно вечером, мы шли по Красной площади, не замечая холода и темноты. И темнота, и холод были внутри нас. Почти не обменивались репликами, помню только, Зардарян сказал: “К черту все, уеду к себе в Бюракан и буду работать, как захочу”. А каково было мне?! В кино “уехать к себе” невозможно, а тем более работать, как хочется…
Назавтра одной из первых выступила писательница Ванда Василевская:
— Польскому журналу дали интервью советский поэт и советский прозаик. Поэт рассматривает русских писателей не по поколениям. Для него Пушкин, Лермонтов, Маяковский — современники. И в один ряд с ними он ставит Пастернака, которого считает гениальным преемником Лермонтова! Других советских поэтов он не признает. Во всяком случае не называет… Прозаик определяет иначе. Он говорит, что есть поколение писателей 20-х годов, 30-х годов, военных лет, периода полного расцвета культа личности и поколение “после XX съезда партии”. При этом среди достойных он называет только две фамилии — Эренбурга и Ахмадулиной…
Хрущев: — Вы не сказали, кто дал интервью.
Василевская: — Я сказала: “советский поэт и советский прозаик” и, думаю, необязательно называть их фамилии. Важно, что советский поэт и советский прозаик так огульно и оскорбительно сбрасывают со счетов имена больших советских писателей. Это непростительно! Кто им позволил?!
Хрущев: — Так вы не сказали, кто дал интервью?
Василевская: — Думаю, это не важно…
Хрущев (повысив голос): — Нет, очень важно! Назовите их фамилии!
Василевская: — Пожалуйста, эти люди — Вознесенский и Аксенов… В своем интервью они говорят, что задача советской культуры в том, чтобы бороться за красоту. Разве задача только в этом?!
Хрущев: — Товарищи! Нам придется прервать порядок выступлений по списку. Вознесенский здесь?
Из зала раздался голос: — Я здесь!
Хрущев: — Подойдите к трибуне!
Вознесенский встал со своего места и уверенно прошел по проходу, поднялся на трибуну.
Хрущев: — Скажите, почему вы дали такое интервью? И какую преследовали цель?
Вознесенский: — Это высокая трибуна, и я буду говорить правду. Я, как и мой великий учитель Маяковский, не являюсь членом коммунистической партии…
Хрущев вдруг вскочил, ударил изо всех сил кулаком по столу и крикнул:
— Это что за афиширование?! А я горжусь, что я коммунист!!! Кто не с нами, тот против нас!
У меня выпала из рук ручка. Сидевший рядом Рачья Ованесян, не двигаясь и даже не повернув ко мне головы, шепотом сказал: “Не нагибайся”. Я и сам не собирался нагибаться, черт с ней, с ручкой. Не буду записывать.
После паузы Хрущев спросил: — Сколько вам лет?
Вознесенский: — Двадцать семь.
Хрущев (уже спокойнее): — Вы еще молоды, можете исправиться, во всяком случае, будем надеяться. Продолжайте!
Вознесенский (все в той же позе и с той же интонацией):
— Я, как и мой великий учитель Маяковский, не являюсь членом коммунистической партии…
Хрущев опять вскочил, опять ударил кулаком по столу:
— Это мы уже слышали!!!
В зале была мертвая тишина. Хрущев разразился гневной тирадой, которую я сейчас, боюсь, точно не воспроизведу. Но смысл ее читатель без труда может представить… Он кричал и размахивал руками дольше, чем после первой реплики Вознесенского. Здесь же он повторил свою излюбленную фразу: “Если вы будете упрямиться, пожалуйста, заграничный паспорт вам в зубы и убирайтесь за рубеж! Сейчас же, прямо отсюда!”
Молодой поэт стоял бледный, неподвижный. На него было страшно смотреть — выдержит ли?..
Хрущев вдруг прервал свою обличительную речь и крикнул, глядя в нашу сторону: — Эй, вы, очкарик! Что вы смеетесь?! Вы, вы! (Показал пальцем.) Мы оглянулись. Рядом с нами сидел в очках Вартан Аджемян. Он побледнел.
— Я? — спросил сидевший впереди нас человек, который был тоже в очках.
— Да, да! Вы! Сейчас вы подниметесь на трибуну и скажете, над кем вы смеетесь!
Аджемян был спасен… Наконец, Хрущев сел и в третий раз дал Вознесенскому слово. А Вознесенский то ли оттого, что был в шоке и боялся потерять самообладание, то ли уже не знал, о чем говорить, в третий раз повторил ту же самую фразу… Хрущев на этот раз пуще прежнего разгневался и, не дав Вознесенскому продолжить, потребовал, чтобы тот сел.
Обратившись в зал, он вызвал на трибуну Аксенова. Аксенов поднялся на трибуну собранный, сосредоточенный.
Хрущев: — Скажите, что вы имеете против советской власти?
Аксенов с самообладанием ответил:
— В настоящее время я ничего против советской власти не имею. Я благодарен новому руководству за то, что отец мой, ранее репрессированный, ныне реабилитирован. Восстановлено его доброе имя.
Слова Аксенова обезоружили Хрущева,
он не нашел, что сказать. Видимо, ему было достаточно узнать, что Аксенов в настоящее время был доволен советской властью и новым руководством.
И тут наш Александр Арутюнян поднял руку и попросил слова. Хрущев нагнулся к Ильичеву, видимо, спросил, кто это… Тот в свою очередь взглядом обратился к сидевшим в первых рядах. Поднялся Хренников, дал пояснение: “Александр Арутюнян — композитор из Армении”.
Арутюняну дали слово. Он поднялся на трибуну и сказал примерно следующее:
— Я не понимаю, чем недовольны некоторые товарищи? Я, например, имею все условия для творчества и доволен своим положением. И хочу, чтобы об этом все знали!
Слово было предоставлено Кочетову. Я вновь вооружился ручкой.
Кочетов: — Наконец, стало явным то, о чем мы почему-то молчали. Наши молодые товарищи услышали в свой адрес правдивое слово. Такие слова они слышат впервые. У нас, в Союзе, они слышат только хвалебные речи. И без конца разъезжают по Европе. Вознесенский не только в Польше, но и в Италии дал такое же интервью. Сколько же можно срываться?! За рубежом эти молодые люди не произносят слова “социалистический реализм”. Они забаллотировали Соболева, прокатили Кочетова…
Слово было предоставлено Налбандяну. Он, как всегда, говорил нескладно:
— Слушайте, получается, потому что… Прямо, честное слово, анекдот!.. Прямо в “Крокодил” карикатуру нарисовать. Иогансон не делегат съезда. Кербель — не делегат. А Неизвестный — делегат!
Хрущев: — А не надо съезд созывать. Мы созовем тех людей, которые помогают партии.
Налбандян: — Мы ходим с клеймом, потому что делали портреты Сталина.
Хрущев: — Сталин запрещал многие произведения, но в 99% случаев у него было на то основание. А сейчас авторы многих произведений усилили критику нашей жизни и просят, чтобы мы их издали! А чем они думают?! Мы не сумасшедшие!
Так парадом выступлений верноподданных завершилось это совещание.
Заключительное слово Хрущева:
— Наши встречи являются смотром боевых сил литературы и искусства. Существенных фактов ошибок не было, но были и есть серьезные срывы в литературе и искусстве. Что поддерживает партия? Ничто не может сравниться в популярности с киноискусством. Мы ценим достигнутое в киноискусстве. Но вместе с тем отмечаем недостатки. Дела в кино не так благополучны. Много посредственных фильмов. В фильме “Застава Ильича” есть волнующие места. Но эти места прикрывают чуждые нам идеи, которые утверждает фильм.
Застава — сторожевой отряд. Надо полагать, что герои являются солдатами. Но даже наиболее положительные из них — три друга — не знают, как им жить, к чему стремиться. В картине есть и отрицательные герои — разложившиеся бездельники. Они не все работают, с презрением говорят о труде. Свое намерение осудить этих тунеядцев постановщик не сумел осуществить, не хватило гражданского духа. Авторы фильма отделались лишь пощечиной негодяям.
Хорошо показана молодежь в фильме “Молодая гвардия”. Очень жаль, что Герасимов не научил Хуциева правильно решать вопросы в фильме “Застава Ильича”. В ленинградском спектакле “Горе от ума” на занавесе написаны слова Пушкина: “Черт меня дернул родиться в России с моим умом и талантом!” Вы думаете, мы не понимаем, почему эта пьеса взята к постановке в наше время?! Грибоедов — щит. Если бы современный автор написал такую пьесу, мы бы ее не пропустили. При помощи Грибоедова протаскивают идеи другой эпохи в наше время!..
…Позволительно спросить у Хуциева и его шефа Герасимова: это как могла возникнуть такая идея — поставить фильм “Застава Ильича”?.. Нельзя так поступать, нельзя!
…Сатирой и фельетонами тоже надо пользоваться осторожно. Матери не дают детям острых вещей, пока они не научатся обращаться с ними. Я обращаюсь к тем, кто в своих произведениях смотрит на жизнь из уборных и мусорных ящиков и осуждает тех писателей и художников, которые хотят показать положительное в жизни. Называет их лакировщиками! Но кто из них служит народу, партии?!
Оружие искусства нужно для строительства коммунистического общества. Искусство должно помогать партии, а не мешать! Скажут — это отход от XX съезда. Нет, это утверждение XX и XXII съездов! …Нельзя в произведениях показывать унылые и тоскливые переживания героев по поводу трудностей жизни. Художники — опора партии и ее верные солдаты. Мы будем заботиться, чтобы выросли ряды художников, преданных нашей партии! …Главная ставка империализма — победить нас. Силой оружия сейчас они не могут нас победить, поэтому вся надежда наших врагов — “оттепель”. Они хотят изнутри перевернуть советскую власть.
И потом, товарищи, кто вам сказал, что после XX съезда мы не производим арестов по политическим мотивам?.. Недавно два студента вели себя нехорошо, мы их арестовали. Нет более важного вопроса, чем вопрос идеологии. Сейчас не партийный билет определяет партийность человека, а его душа, его существо. Опыт показывает, что в идеологической борьбе нельзя полагаться на слова и декларации. Надо смотреть на дела, на произведения художников, литераторов.
Кто не идет с нами, тот неизбежно идет против нас. Есть люди, которые не борются активно, путаются в ногах. Эренбург — сторонний наблюдатель. Надо бороться активно! Активно! Вот Шолохов — пример! Он участвовал как воин в боях за строительство колхозов, сражался за отечество во время войны. Сосуществование в идеологии — это измена марксизму-ленинизму!
Абстракционизм — это буржуазная идеология. Некоторые говорят об абсолютной свободе. Такой свободы не будет и при полном коммунизме.
* * *
Я опять прекратил записывать. Уже не было смысла продолжать. Все стало ясно: стало ясно, чего именно добивается Хрущев от художников. Только совершенно неясно было, как примириться с его требованиями, как им подчиниться и как их претворить в жизнь…
Он сказал, что Сталин в 99 случаях из 100 был справедлив, когда запрещал какие-то произведения. Эти слова означали почти полный поворот к сталинским временам…

На снимках: Хрущев и Мариетта Шагинян; Лаэрт Вагаршян