Последний романтик контрразведки

Месяц назад ушел из жизни генерал КГБ и публицист Вячеслав Ервандович КЕВОРКОВ – один из самых известных сотрудников спецслужб. Он имел репутацию загадочной личности и стал прототипом главного героя популярного советского телесериала «ТАСС уполномочен заявить».

Вячеслав Кеворков прошел все иерархические ступени — от переводчика (он в совершенстве знал немецкий) союзнической администрации в Берлине до начальника Второго главного управления, т.е. контрразведки КГБ СССР. На его счету множество блестяще проведенных операций, в том числе создание в 1969 году ключевого канала “секретной связи” для высшего руководства СССР и ФРГ. Благодаря этому “кеворковскому” каналу установилась взаимосвязь между Леонидом Брежневым и канцлером Вилли Брандтом и был заключен важнейший советско-западногерманский договор 1970 года. Сам Кеворков при Ю.Андропове стал послом по особым поручениям. К 90-летию Вячеслава Кеворкова был снят документальный фильм «Последний романтик контрразведки». Уйдя в отставку, В.Кеворков переехал в Германию и жил в пригороде Бонна. Издал пять интересных книг в жанре шпионской публицистики — ему было о чем вспомнить. Одна из них — “Тайный канал” — не только приоткрывает завесу секретности над малоизвестной историей, но также достоверно и с юмором представляет политических и государственных лиц той эпохи. Предлагаем отрывки из этой книги.

 

 

МЛАДОТУРКИ ПОЛИТБЮРО

Как во всяком государстве со времен древности, смена главы государства в СССР тогда, в 1964 году, повлекла за собой, в частности, и замену главы ведомства государственной безопасности.

В конце правления Хрущева во главе этой службы стоял выдвиженец комсомола. Давно преступившие черту зрелости, эти “лидеры коммунистической молодежи” откровенно рвались к власти, что, естественно, несказанно пугало престарелых членов Политбюро. Последние называли первых “младотурками” и побаивались их. Смена власти дала “старцам” идеальную возможность освободиться от “молодой” циничной смены.

Почему именно Андропов был назначен на пост руководителя госбезопасности, остается загадкой. Если не считать несомненной личной преданности, он не обладал ни одним из необходимых для спецслужб качеств. По складу ума Андропов несомненно был рожден масштабным государственным деятелем. Мозг его устроен был наподобие быстро решающего компьютера. О своих достоинствах он догадывался и, нисколько не греша завышенной самооценкой, сознавал свое интеллектуальное превосходство над всеми другими из числа брежневского окружения, включая и “самого”.

Свое назначение на пост главы госбезопасности он расценил как временную карьерную неудачу, с которой оставалось не только смириться, но и попытаться обратить ее в успех, то есть использовать ее как трамплин для прыжка на “самый верх”.

Он прекрасно понимал, что существует лишь один способ реализовать свои политические идеи: сделать своим союзником Брежнева, и шел по этому пути весьма успешно. Наибольших же результатов он достиг в навязывании Брежневу своей внешнеполитической концепции. Куда скромнее выглядели его усилия по внутренней перестройке в стране. Это он откладывал до того времени, когда полностью и безраздельно возьмет бразды правления в свои руки.

Слова “демократия” он не употреблял вообще, пользуясь при необходимости термином “цивилизация”. Андропов был убежден, что к более цивилизованному обществу Советский Союз должен прийти через более жесткий политический и экономический режим, чем тот, который существовал при Брежневе. Показательно, что понятия “порядок” и “цивилизация” следовали у него неизменно одно за другим. В частных беседах он неоднократно вслух размышлял об опыте Ататюрка, огнем и мечом европеизировавшего Турцию, велевшего впредь пользоваться латинским алфавитом и сечь головы тем, кто осмелится носить фески.

Особенно часто стал он ссылаться на политический опыт этой страны, когда в начале 70-х годов резко ускорился процесс экономического подъема Турции. Причем в этом процессе его больше всего занимала положительная роль Западной Германии. Он неоднократно высказывал мысль о том, что Западная Германия “постоянно инициирует и распространяет волны цивилизации”, благотворно влияя на те государства, которые умеют и хотят этим даром пользоваться.

Все, что говорилось и думалось по этому поводу, он, вне всяких сомнений, примерял к России. И здесь, понятно, “турецкий аргумент” был далеко не последним доводом, склонявшим его к преодолению инертности и догматизма, в деле сближения с Западной Германией и Европой в целом…

САНТА-КЛАУС-69

 

В Германии точнее всего предсказывают девальвацию, хуже погоду. С переизбранием канцлера дело обстоит сложнее. Относительно выборов 1969 года каких только не было слухов и предположений! Когда после подсчета голосов объявили, что канцлером будет Кизингер, и его поспешила поздравить американская администрация, все удивились. Чуть позже, когда объявили, что канцлером таки стал Вилли Брандт, и его поздравил весь мир, удивились вдвойне.

Сев в кресло канцлера, Брандт использовал для своего политического старта взлетную полосу, ведущую в сторону Советского Союза, подготовленную им еще в бытность министром иностранных дел. Шмельцер словно услышал призыв Андропова не терять ни дня и срочно затребовал Леднева в Германию.

За сутки до его вылета Андропов пригласил меня к себе и протянул молча две страницы машинописного текста. Это было конфиденциальное письмо Брандта, адресованное советскому премьер-министру Алексею Косыгину.

Брандт, к сожалению, не знал, что внешнеполитические функции на Косыгина возлагались лишь чисто формально. На деле все вопросы такого характера решали Громыко и в не меньшей степени Андропов.

Судя по отметкам на листках, письмо это Косыгин переслал Брежневу, а тот направил Андропову, ибо организация конфиденциального канала была именно его идеей, а следовательно, и его заботой…

Статс-секретарь Ведомства канцлера Эгон Бар не был бы немцем, если бы на следующий день, в самый канун Рождества, принимая Леднева, уделил ему более часа. И вовсе не потому, что обсуждаемые ими события того не заслуживали. Скорее, наоборот: Бар передал Ледневу, что канцлер приветствует создание конфиденциального канала между ним и Брежневым. Он вполне согласен с Генеральным секретарем в том, что для успеха дела одним из основных факторов является фактор времени, которого ни в коем случае нельзя терять.

Вместе с тем в одном вопросе он совершенно очевидно хотел подстраховаться. Брандт просил передать Брежневу совсем не новую и вполне очевидную мысль: “Как бы далеко ни зашли наши отношения в стремлении к общей цели, при возникновении критической ситуации мы, немцы, несомненно, будем вместе с Соединенными Штатами”.

Юрий Андропов принимал нас с Ледневым на своей служебной квартире в тихом арбатском переулке неподалеку от австрийского посольства, совсем рядом с домом, где я родился.

Мы сидели втроем за столом, и для нас с Валерием представилась уникальная возможность высказать свои смелые прогнозы и планы человеку, шансы которого занять самый высший пост в государстве были очевидно высоки.

Его же интересовали не столько события, сколько люди. Что представляет собой Бар? Серьезный ли это политик? Пишет ли свои речи Брандт сам или их готовит аппарат? Существует ли взаимное доверие среди немецких политических деятелей высшего ранга?

Этот последний вопрос он задавал и позже. Сам он отнюдь не страдал доверчивостью, считал недоверчивость нормой, отклонение от которой для политического деятеля рассматривал как аномалию, сродни уродству.

Когда же рассказ подошел к своему апофеозу, то есть к высказыванию Брандта относительно своей безупречной верности Соединенным Штатам, Андропов преподнес сюрприз нам обоим. Вместо того, чтобы нахмуриться и объяснить все надменностью американцев, он просиял:

— Ну, что ж, могу считать канал задействованным, а прямота Брандта — очень хороший признак. Могу лишь ему поаплодировать.

Я в очередной раз убедился в том, что люди ценят в других то, на что сами не всегда способны.

 

НЕ МОЖЕШЬ ПОБЕДИТЬ — ПОДРУЖИСЬ

 

…”Не можешь победить — подружись” — по этой схеме строились теперь отношения Андропова и Громыко. К середине семидесятых годов диалектический процесс эволюции противостояния в дружбу был завершен. Как уже упоминалось выше, решающим фактором в этом стала воля Брежнева.

Он вообще внимательно следил за взаимоотношениями всех, кому доверил важнейшие посты, и умел давать им понять, с кем именно и в какой степени следует поддерживать отношения. Возможно, Андропов действительно часто говорил с Брежневым по телефону, а может быть, это было волей случая, но мои визиты к нему очень часто перебивались звонками Генерального секретаря.

По причине общего состояния Брежнева и в первую очередь в связи с его прогрессирующей глухотой телефонная аппаратура “закрытой связи”, которой он пользовался, усиливала голоса его и собеседника до такой степени, что любой присутствовавший при разговоре без труда мог слышать каждое слово, произносимое на другом конце провода. Играло роль также и то, что глохнущие люди вообще стремятся говорить громче нормально слышащих.

Все это приводило к тому, что я неоднократно становился невольным свидетелем довольно интимных разговоров, к которым Брежнев переходил настолько неожиданно и без всякой подготовки, что Андропов если и захотел бы, то вряд ли успевал дать мне знак покинуть кабинет.

Однажды Брежнев по телефону поинтересовался мнением Андропова об Арафате. Тот назвал палестинского лидера дальновидным и гибким политиком, который обладает “необыкновенным чутьем подбирать верных его делу людей”.

— Еще бы, — согласился Брежнев, — в его положении другой уже давно бы наблюдал за нами с того…

Не закончив фразу до конца, он неожиданно сменил тему и вдруг заговорил о “необычном времяпрепровождении” некоторых членов Политбюро.

— Я слышал, что Подгорный и Шелест уже второй раз выезжали на охоту вместе. Как ты думаешь, что бы это могло значить? Присмотрись-ка, Юра, повнимательнее, как бы эти охотники нам неожиданных трофеев не привезли.

Заняв свой пост в результате удачно проведенного заговора против Хрущева, Брежнев, видимо, постоянно размышлял о том, что и он сам может быть отстранен от власти подобным же способом.

МИЛЛИОНЕР ПО СУТИ

 

Началом этой истории из плохого детектива следует считать следующий день после малоприятного разговора с шефом, когда руководитель аппарата КГБ в ГДР генерал-лейтенант Иван Фадейкин пригласил меня в свой служебный кабинет в Карлсхорсте, где за хорошо охраняемой оградой размещалась его резиденция…

Рано утром мне позвонил из Москвы человек, занимавшийся организационно-финансовыми вопросами, и сообщил, что в соответствии с указанием начальства он на следующий день отправляется на прием к Косыгину, чтобы получить официальное распоряжение на выделение определенной суммы в валюте. При этом он добавил, что премьер резко отрицательно относится ко всей этой затее и нет уверенности, что поход увенчается успехом.

Тем большим было мое удивление, когда на следующий день я вновь получил приглашение Фадейкина зайти, а он, увидев меня, молча вынул из сейфа портфель с пачками долларов США.

— Есть распоряжение шефа, надо вручить этот портфель, кому следует. Если нужна помощь, ну там, подстраховать в Западном Берлине — мы готовы, если нет, то действуй.

На другой день в полдень я въехал на машине в Западный Берлин. На сиденье рядом со мной лежал портфель, набитый упругими тонкими пачками долларов в банковской упаковке. При обмене по тогдашнему благосклонному к доллару курсу на марки получалась сумма, на которую можно было прикупить минимум четырех депутатов бундестага. Именно из этого расчета и исходил тот, кто определял количество выделяемых денег.

Оставив машину на платной стоянке позади ресторана “Три медведя”, я облюбовал в нем пустынный уголок.

Принесли пива, за которое я поспешил немедленно расплатиться. Минут за двадцать до расчетного времени я прервал свои психологические экскурсы, поднялся и направился к выходу. Выйдя на Кудамм, я повернул налево. Здесь, у “Кранцлер-эк”, обычная цепочка такси ожидала своих клиентов. Головную машину я, по обыкновению, уступил полной негритянке с двумя детьми и не без труда втиснулся в миниатюрный салон второй, назвал адрес и с облегчением откинулся на спинку сиденья.

Мы успели проехать всего несколько метров, когда произошло нечто непредвиденное.

Двигавшаяся навстречу автомашина с включенным сигналом поворота направо тем не менее продолжила движение по прямой и наехала на такси, в салоне которого я уже было позволил себе расслабиться. Раздался удар, послышался звук разбитого стекла.

— Попрошу вас быть свидетелем. — Водитель позволил мне разглядеть его профиль, после чего не спеша вышел.

Тут же откуда ни возьмись выросли два полицейских. За долгие годы прогулок по Кудамм я никогда не видел их на этом перекрестке. Немедленно собралась толпа зевак. Движение по главной западноберлинской улице в обоих направлениях застопорилось.

Водитель такси что-то сказал полицейскому, и тот жестом пригласил меня выйти из машины. Я повиновался и встал по левую руку от служителя закона. События развивались точно в соответствии с ярко приведенными примерами в пособиях по контрразведке, выпускавшимися учебным заведением КГБ. Сомнений в подстроенной провокации почти не оставалось. Следующий этап — полицейский участок, где неминуемо будет задан вопрос по поводу содержимого портфеля и происхождения столь значительной суммы. Нашел? На счастливчика, нашедшего портфель с миллионом, я не очень походил. Следующим вопросом неминуемо станет адрес, по которому я ехал. Его назовет шофер, память у них профессиональная.

Я почувствовал, как неприятный холодок ящерицей крадется по спине. В моем воображении уже обозначилась первая полоса “BZ” с моей физиономией, а рядом вилла Уполномоченного по Западному Берлину… Это совсем плохо.

Но тут я с облегчением вспомнил, что, руководствуясь, видимо, шестым чувством, назвал водителю не адрес виллы, а магистральную улицу Клее-аллее, откуда рассчитывал прогуляться пешком. Ну, хоть это утешение!

Пока я соображал, что меня ждет, миниатюрный владелец лимузина вытащил из кармана толстый бумажник, вынул оттуда визитную карточку вместе с несколькими стомарковыми купюрами и передал таксисту.

Тот быстренько принял извинения, однако, осмотрев более пристально помятое крыло, затребовал еще одну сотню марок. Прежде терпеливо и молчаливо ожидавшие автомобили принялись гудеть. Таксист и восточный человек не спеша вернулись к своим машинам. Толпа начала расходиться.

Я обратился к полицейскому:

— Извините, у меня встреча, на которую я опоздал из-за этой истории…

Тот повернулся и посмотрел на меня с таким изумлением, словно я пожаловался ему на мучившую меня икоту.

— Не знаю, кто вас здесь удерживает? Инцидент, как видите, исчерпан, и я не понимаю, что делать здесь любопытным.

Несколькими минутами позже я размашисто шагал по Фазаненштрассе, не думая о направлении, а лишь с целью уйти подальше от места происшествия…

Приехав в Темпельхоф, я без труда разыскал Леднева в баре за кружкой пива. На лице его не было и следа упрека за мое опоздание. Удивил его лишь портфель в моих руках:

— Что ты с этой хламидой по городу бродишь? Купил бы себе что-нибудь поприличнее…Ну, а в остальном все прекрасно: ни о каких деньгах они и слышать не хотят, думаю, что Бар Брандту об этом и словом не обмолвится, чтобы тот не воспринял наши благие намерения как обиду. Относительно голосования по вотуму доверия все остается по-прежнему: пятьдесят на пятьдесят…

Фадейкин принял портфель обратно без восторга.

— Ну, вот так мы и тешим себя. Сначала придумываем операции, потом отказываемся от них!.. — проворчал он, заталкивая портфель в сейф.

Спорить я не стал, а уж тем более рассказывать о происшедшем. Теперь это не имело никакого значения.

К сожалению, история этим не исчерпывается. Она имела для меня краткое, но неприятное продолжение. Два дня спустя я ненадолго оказался в Москве. Андропов тут же принял меня, по обыкновению вышел из-за стола и, искренне пожимая мне руку, с несвойственной ему грубоватой прямотой сказал:

— Ну что ж, после такой проверки тебя можно посылать хоть на Марс.

Он произнес это, искренне улыбаясь, уверенный, что сделал мне комплимент. Я, видимо, заметно помрачнел, ибо он тут же попытался все сказанное превратить в шутку.

Через несколько минут мы расстались. Для него я оказался несколько порядочнее, чем он предполагал. Для меня он в тот день перестал быть столь совершенным, каким представлялся ранее.

 

АНДРОПОВ ПРОТИВ АНДРОПОВА

Внутриполитический резонанс визита Брежнева в ФРГ свелся к развертыванию новой кампании его возвеличивания у нас в стране. Соперничество льстецов, как известно, не знает границ, а потому чаще всего приводит к абсурду.

В окружении Брежнева были люди, которые в силу обязанностей либо добровольно занимались подсчетом того, кто и сколько раз в своей речи поминал — понятно, комплиментарно — имя Генерального секретаря. После чего составлялась сравнительно-статистическая таблица, по которой можно было, опираясь на цифры, судить о степени верноподданничества.

Все высокопоставленные чины прекрасно осознавали комичность своего положения, однако выступать против или подсмеиваться над чудачествами и слабостями стареющего автократа позволяли себе немногие, да и то лишь наедине с собой и к тому же негромко…

Андропов не был исключением, и его несогласие находило выход в лучшем случае в форме косвенного недовольства некоторыми существовавшими при Брежневе порядками. Аскет по натуре и образу жизни, он никак не мог, например, смириться с распространившимся при Брежневе ритуалом мужских затяжных поцелуев в губы при официальных встречах и проводах.

Однако все это не выходило за рамки брюзжания в кругу доверенных людей — и не больше. Андропов мог рекомендовать Брежневу изменить внешнеполитический курс в отношении Америки, Германии, даже Израиля, но и он никогда не осмелился бы советовать ему отменить целовальную процедуру. Поцелуи — несомненно, область интимная и вторгаться в нее не было разрешено никому.

…Однажды перед очередной моей поездкой в Германию Андропов пожелал обсудить со мной ряд проблем, связанных с ФРГ, причем местом встречи на сей раз он выбрал не кабинет, а служебную квартиру, что случалось крайне редко.

Я прибыл за 5 минут до назначенного времени. Хозяйка любезно пригласила меня в гостиную и сообщила, что сейчас позвонили из машины и просили передать “гостю”, что Юрий Владимирович несколько задерживается в аэропорту Внуково-2, где встречает делегацию.

То было время, когда в Москву по разным юбилейным поводам регулярно слетались руководители братских компартий и каждому члену Политбюро предписывалось встречать тех, с кем он ранее или в настоящее время поддерживал наиболее тесные отношения. Именно по этой логике Андропову всегда выпадали руководители соцстран.

Если память мне не изменяет, в тот вечер в Москву прибыл глава правительственной делегации Монголии. Андропов приехал минут через 30. По голосу, донесшемуся из прихожей, уже было ясно, что хозяин находится в дурном настроении и не собирается скрывать причин, выведших его из себя. Едва мы поздоровались, как он, еще стоя, разразился длинной тирадой.

— Это же надо себе представить! Выходит из самолета совершенно больной человек, из носу капает, глаза слезятся, весь в поту, и тут же целоваться лезет! Ну, извинись, скажи, что болен… Да и вообще, за каким дьяволом нужно мужчинам лобызать друг друга! За всю жизнь я не перецеловал столько женщин, сколько за эти дни мужиков. Вот уж поистине отвратительное зрелище…

За чаем, как всегда ровно в 21 час, последовали телевизионные новости, первой темой которых был приезд в Москву представителей братских коммунистических партий и встреча с некоторыми из них Генерального секретаря ЦК КПСС. Сюжет был не нов, но всегда торжественен. В золоченом кремлевском зале послушно, как пионеры, выстроились в одну шеренгу члены Политбюро. В этом варианте Андропову не за кого было спрятаться, хотя и удалось значительно сместиться вправо от почетной середины.

Но вот Брежнев двинулся вдоль шеренги навстречу гостю, который оказался проворнее хозяина, вследствие чего встреча их произошла не в центре, как запланировано, а правее, и по иронии судьбы прямо перед Андроповым. Руководители замерли в объятиях друг друга Там же замерли и телекамеры, невыносимо долго держа картинку с бесконечным театральным поцелуем. И все это на фоне счастливо улыбающегося и непрерывно аплодирующего Андропова.

Присутствие двух Андроповых — скептически осуждающего и лучезарно-аплодирующего по одному и тому же поводу — было слишком для одной гостиной…

У ОПАСНОЙ ЧЕРТЫ

 

Конец седьмого десятилетия характеризовался усилением процесса распада. Катастрофически дряхлело все: хозяйство, идеи, люди. Теряя силы, Брежнев становился все более необъективным к оценке событий и людей.

Как раз в этот период Андропов допустил тактический просчет, чуть было не стоивший ему высокого положения.

Располагая, как никто другой из приближенных Генерального, полной картиной процесса деградации и распада, охватившего страну, коррупции и взяточничества, процветавших всюду, халатного и бесхозяйственного отношения к технике, даже к той, что закупалась за границей, он старался остановить этот губительный развал, докладывая все Брежневу, не учитывая одного существенного фактора — тот уже не был способен “переварить” столь концентрированную негативную информацию. Срабатывали защитные силы дряхлеющего организма, и Андропов, делая доклад, все чаще замечал, как глаза Брежнева стекленели, лицо застывало и превращалось в неживую гипсовую маску. Становилось ясно, что он больше не видит и не слышит говорившего.

Прекрасно понимая, что происходит, Андропов тем не менее ухитрился пропустить тот опасный момент, когда количество перешло в качество.

Однажды в один ничем не примечательный день Андропов, вновь просмотрев все отобранные для доклада Генеральному секретарю бумаги и собрав все соответственные мысли, отправился к Брежневу.

Поначалу тот принял его, как обычно, тепло. Вопрос первый, связанный с устным посланием Шмидта по поводу опостылевших всем ракет, решился довольно быстро и безболезненно. В основе предлагавшегося на рассмотрение Политбюро решения лежало уже известное мнение министра обороны Д.Устинова и А.Громыко. Последнее сводилось к тому, что нельзя уничтожать наши ракеты просто так, “меняя их на воздух”, поскольку ничего подобного пока у Запада нет. Окончательное решение должно было принять “коллективное руководство”.

Второй вопрос касался, кажется, развала на железнодорожном транспорте. Брежнев слушал молча, хоть и без удовольствия. Затем поинтересовался, почему мнение главы ведомства госбезопасности столь разительно расходится с мнением других компетентных людей. Подтекст вопроса был ясен: может быть, он, Андропов, чересчур строго судит о происходящем?

Андропов вернулся со встречи в подавленном настроении, которое затянулось до того момента, пока не прояснилась причина гнева Генерального секретаря. Вечером того же дня Брежнев, чувствуя себя вконец измотанным, высказал вслух сделанный им вывод:

— После мрачных докладов Андропова о положении в стране я чувствую себя совершенно больным и потом целую неделю не могу прийти в себя. Он сведет меня, конечно, в могилу своими докладами.

Скоро выяснилось, что “монолог отчаяния” Брежнева дошел до ушей министра внутренних дел СССР Николая Щелокова. Тот вместе с первым заместителем Андропова Семеном Цвигуном возглавлял группу наиболее коррумпированных чиновников в окружении Генерального секретаря.

По представлениям того времени, Щелоков воплощал собою тип “советского мафиози”: напористый, беспринципный, алчный и беспощадный на пути к цели, он манипулировал страстью Брежнева к дорогим машинам и прочим атрибутам комфорта. Всей своей сутью он являл отрицание щепетильного в своих убеждениях Андропова, которого Щелоков и ненавидел, и боялся, не без оснований полагая, что тот прекрасно знает о его “проделках”.

Неприязнь была обоюдной. Однако “правила двора” Брежнева вынуждали их улыбаться друг другу при встрече, тем более что городские квартиры обоих располагались в доме номер 26 по Кутузовскому проспекту, даже в одном подъезде, том же, кстати, что и квартира Брежнева, только на разных этажах. Соседство не примирило министров. Андропов относился к Щелокову пренебрежительно и осуждающе, хотя до поры до времени избегал открытой конфронтации.

И тем не менее настал день, когда министр внутренних дел вынудил Андропова высказаться по своему адресу несколько резче, чем это позволяла этика сложившихся в брежневском окружении отношений.

Однажды, приехав к Андропову по делу, Щелоков в конце разговора попросил взять на работу в КГБ своего сына. Андропов возмутился настолько, что не сдержался, и, поскольку разговор происходил с глазу на глаз, сказал, что не намерен превращать вверенное ему учреждение в пристанище для отпрысков высокопоставленных родителей.

Эта звонкая пощечина расставила точки над “i” в их отношениях, и теперь, услышав жалобу Брежнева, министр понял: сейчас или никогда. Час пробил, нужно действовать, притом действовать решительно, учитывая могущество соперника.

Теперь он знал точно, насколько губительны отрицательные эмоции для психического и физического состояния здоровья Генерального секретаря, а положительные, напротив, живительны. И в соответствии с этим строил свои с ним беседы: в стране благополучно, люди с одинаковым наслаждением трудятся, отдыхают, плодят детей и любят Генерального секретаря, ибо именно он создал им такую чудесную жизнь. Да Генсек и сам не раз убеждался в этом, наезжая с визитами в разные регионы, особенно кавказские и азиатские: счастливые дети первыми рвались к нему при встречах в аэропортах, а ведь дети не лгут.

Итак, становилось очевидно, что, идя на встречу с Генеральным секретарем, министр внутренних дел прихватывал с собой эликсир жизни, а руководитель госбезопасности — яд. Выбирать было легко, и Андропов оказался на какое-то время потеснен, а его встречи с Брежневым стали более редкими. Это означало приближение к опасной границе. Кульминацией подобного сложного для Андропова периода был его разговор с Брежневым, который явился своего рода проверкой на лояльность. Содержание разговора может быть восстановлено лишь по отдельным, брошенным им фразам.

— Слушай, Юра, ты ведь знаешь, как я доверяю тебе, поэтому мне так важно твое мнение. С разных сторон до меня доходят слухи, что я стар, плох и мне пора уходить. Да ты и сам видишь, как мне тяжело. То же говорят и мои домашние. Ну, сколько можно, в самом деле, работать?

О том, какой ответ дал Андропов, можно догадываться, зная его талейрановское мастерство обходить расставленные ловушки.

Разрядить опасно нагнетавшуюся обстановку помог опять случай. Кто-то, посвященный в семейные дела, рассказал Андропову, как болезненно реагирует Брежнев на все его лишенные прикрас доклады, а также о бурной активности Щелокова во время участившихся визитов на дачу Генерального.

Теперь становилось ясно, откуда дует ветер и какой аромат он несет. Исходный материал оказался теперь у Андропова в руках, а учить его, как им распорядиться, было излишне.

Прошло некоторое время, прежде чем на стол Брежнева легли документы, подтверждающие использование своего служебного положения в преступных целях министром внутренних дел Николаем Щелоковым. Ознакомившись с ними, Генеральный секретарь решился лишь на одну меру пресечения: он перестал принимать министра у себя дома и свел до минимума деловое общение с ним. После чего углубился в более детальное изучение представленных бумаг. Закончить эту работу ему не хватило времени.

Придя к власти после смерти Брежнева, Андропов снял министра Н.Щелокова со своего поста. Его ждало судебное разбирательство. Не желая испытывать унижения и позора, первой застрелилась жена Щелокова. Когда ясно стало, что арест неизбежен, покончил с собой и сам министр…

На снимке: Брежнев расслабляется; Хрущев и Фидель Кастро; Леонид Брежнев и президент Никсон; кремлевские старцы: Суслов, Гришин, Брежнев и Андропов; Вячеслав Кеворков.

(Публикуется с сокращениями)

 

Подготовил