“Передай Роберту и Вазгену, что я могу остаться президентом формально, как “англиакан такуи”

Левон Тер-Петросян весь в раздумьях…

Московское издательство «Интеллектуальная литература» выпустило автобиографию экс-президента Армении и Карабаха Роберта КОЧАРЯНА. Книга озаглавлена «Жизнь и свобода» и отражает богатый событиями путь второго президента с детства по наши дни. Книга любопытная во всех отношениях и, пожалуй, единственная подобная в современной армянской действительности. Книга представляет собой авторскую версию организатора и участника важнейших реалий в Карабахе и Армении и содержит множество любопытных фактов и деталей, малоизвестных или вовсе не известных или забытых. Она проливает свет на события недавней истории: сложные, подчас запутанные и неоднозначные. Объективна ли книга? Да, как могут быть объективны мемуары. Ни один мемуарист не может быть абсолютно объективным, он всегда субъективен в той или иной мере. Политик и президент Роберт Кочарян оценивается неоднозначно. Его деятельность как главы государства была отмечена, в частности, взлетом экономики, строительным бумом, но также терактом в парламенте и событиями весной 2008 года, именуемыми как «1 марта». Но разве можно переоценить, что именно благодаря Роберту Кочаряну в домах появились свет и тепло и начались масштабные восстановительные работы в зоне землетрясения, заработала программа «LINCY». Предлагаем отрывки, посвященные приглашению Р.Кочаряна в Армению, отставке первого президента и выборам 1998 года.

Продолжение. Начало в номере “НВ” от 24.01.19.

«Не хотим в Армению!»

…В один из обычных дней в середине марта 1997 года, когда я работал у себя в кабинете в Степанакерте, раздался звонок по внутренней связи: «Здесь в приемной Вазген Саргсян и Самвел Бабаян, хотят вас видеть». Первое, о чем я подумал, — случилось что-то катастрофическое, раз Вазген прилетел в такой спешке и без предупреждения, ведь перед своим приездом в Карабах он всегда заранее мне звонил. Конечно, я их тут же пригласил и, как только они вошли, бросился им навстречу:
— Что там у вас?!
— Да ничего особенного, — замахал руками Вазген. — Просто нужно с тобой поговорить. Как ты смотришь на то, чтобы переехать в Армению и занять кресло премьер-министра?
Первой моей реакцией был категорический отказ.
— Слушай, я всего несколько месяцев назад переизбран президентом! Как ты себе это представляешь? Как я могу сейчас вдруг сказать людям, что все бросаю и уезжаю в Армению?
В ответ Вазген Саргсян стал говорить мне о том, что они в Ереване очень долго обсуждали этот вопрос и у них нет ни одной кандидатуры, подходящей для этой должности, кроме моей. Что он прилетел по поручению Тер-Петросяна и не уедет, пока я не соглашусь. Вопрос стоял остро. Ситуация в экономике плачевная: все рушится, бюджет не собирается, долги по зарплатам растут, финансирование армии под вопросом. Вдобавок всеобщая убежденность в фальсификации итогов недавних выборов еще больше усложнила обстановку, породив в обществе тотальные сомнения в легитимности существующей власти. Это отношение могли бы смягчить хорошие результаты работы, успехи в экономике — но их не было. Напротив, ситуация ухудшалась изо дня в день. Все это вместе создавало гремучую смесь, и обстановка в стране становилась взрывоопасной. Когда выяснилось, что Армену Саргсяну предстоит долгое лечение и он не вернется, начался поиск нового премьера. И тут возникла идея пригласить на этот пост меня. Насколько я понял, исходила она от Вазгена Саргсяна. Он рассказал, что моя кандидатура уже второй день обсуждается в Армении и во власти все согласны с мнением, что именно я способен изменить ситуацию к лучшему. Президент поручил Вазгену поговорить со мной.
Уговаривал меня и Самвел Бабаян, у которого имелся и собственный резон: чем больше наших, карабахских, в правительстве Армении, тем лучше для Карабаха — у нас будет больше влияния на решения, принимаемые по НКР. На самом деле то, что они говорили, было правдой, и все перечисленные аргументы звучали вполне убедительно. Я все это понимал, но… вот черт… мне совсем не хотелось уезжать из Карабаха в Армению! Не помню, что именно я тогда ответил, — кажется, сказал, что даже не знаю, как такую новость преподнести моей семье. Впрочем, я не лукавил. Когда рассказал домашним об этом предложении, у нас такое началось! «Что? Куда? Никуда не поедем! Не хотим в Армению!» — все до единого выступили категорически против: и дети, и жена, и мать…
В конце концов я согласился слетать в Ереван и поговорить напрямую с Тер-Петросяном. Семье сказал, что решение еще не принял. Пока летел в вертолете, обдумывал ситуацию. Встреча с Тер-Петросяном лишь подтвердила мои опасения. Он еще раз повторил все, что я уже слышал от Вазгена Саргсяна. Перед встречей я полистал Конституцию Армении. Конституция четко говорила о влиянии президента на правительство, но при этом давала премьеру широкие права самостоятельного решения многих ключевых кадровых вопросов. Я сказал Тер-Петросяну:
— Левон, смотри. Я только что стал президентом в Карабахе. Сюда не хочу, мне это не нужно. Вы говорите, что это нужно республике. Хорошо. Я приду, но с условием, что абсолютно никто не вправе вмешиваться в мои дела — я буду полностью самостоятелен. Да, ты президент. Но ты не будешь навязывать мне свое мнение в сферах моей ответственности. Я хочу, чтобы мы договорились об этом с самого начала.
Это первое и ключевое для меня условие не встретило никаких возражений с его стороны. Я продолжал:
— Ни один премьер без парламентской поддержки не сможет вообще ничего сделать — такова структура власти. Я же в парламенте почти никого не знаю. С этими людьми никогда не сталкивался — просто не нуждался в этом, занимаясь исключительно Карабахом. Я вырос не в Армении, жил в Ереване всего несколько лет в студенчестве, и широкого круга друзей у меня здесь нет. Нет у меня и своей партии в парламенте, а я не намерен торговаться с депутатами по каждому голосованию. Кто будет там проталкивать законодательные инициативы правительства? Если мы сейчас это не решим, то мне даже браться не стоит.
Тер-Петросян ответил, что он понимает мои опасения, они объективны и полностью принимает выдвинутые мной условия. Пообещал, что председатель парламента Бабкен Араркцян возьмет на себя все вопросы, связанные с парламентом, а я в роли премьера буду абсолютно самостоятелен. Мы договорились встретиться в более широком составе, чтобы еще раз обсудить все эти темы.
На следующий день такая встреча состоялась. Я дал свое согласие Тер-Петросяну и, пообещав приступить к работе через пару дней, вылетел в Степанакерт. Мне предстояло сообщить о своем решении семье и собрать вещи. Дома новость восприняли очень тяжело. Все в один голос заявили, что они против: из Карабаха уезжать не хотят и никуда не поедут. Да и мне самому это решение далось нелегко.

Головная боль — энергетика

…Я понимал, что столкнусь с массой сложностей. Первая из них — я плохо знал Армению. Вторая — никогда не вмешивался в армянские политические передряги и совершенно в них не разбирался. Третья, и очень важная, — слабо владел армянским литературным языком. Выступать в правительстве, в парламенте, общаться с прессой мне также предстояло на литературном армянском, а я говорил в основном на карабахском диалекте, который сильно от него отличается. Это представляло для меня одну из самых серьезных проблем — ты идешь руководить правительством страны, на языке которой тебе трудно не только читать и писать, но даже говорить.
Конечно, я сомневался, справлюсь ли с тем, что собираюсь на себя взвалить. Никакого четкого плана у меня не было. Как поднимать экономику Армении и что конкретно нужно для этого делать, не понимал, поскольку совсем не знал экономику Армении! Но я точно знал: у меня есть способность к самоорганизации, воля и упрямство при достижении цели, я умею быстро принимать решения и любой ценой доводить их до конца. С этим и поехал в Ереван.
…Энергетика страны доставляла мне ежедневную головную боль. После восстановления второго энергоблока АЭС Армения постепенно выходила из энергетического кризиса, но финансовое состояние энергетической отрасли ухудшалось с каждым днем. Цепочка неплатежей между хозяйствующими субъектами охватила всю экономику. Газ и электроэнергию воровали все, кто имел хоть малейшую возможность это делать. Требовалась передышка, пауза в этом замкнутом порочном круге, которая позволила бы привести в порядок энергетику страны. Предложили Газпрому и компании «Итера» создать на базе газотранспортной сети Армении совместное предприятие, в котором Газпром и «Итера» свою долю оплачивают поставками газа. Помню встречу и непростые переговоры с главой Газпрома Рэмом Вяхиревым в Ереване. У нас с ним сразу возник контакт, и нам в итоге удалось договориться. С этих договоренностей начался непростой процесс оздоровления энергетической отрасли.
Я на ходу изучал Армению, ездил по регионам, выясняя, где и что можно сделать для развития экономики страны. Меня тогда поразила ситуация в Гюмри, Спитаке и Ванадзоре. Поразила озлобленностью людей и полным пренебрежением властей к сложившейся там крайне тяжелой социально-экономической ситуации. Я не предполагал, что спустя девять лет после землетрясения увижу все еще разрушенные города. Первой была поездка в Гюмри, где меня приняли на удивление хорошо, но уехал я оттуда с тяжелым чувством. По пути в Ереван, в машине, решил, что восстановление зоны бедствия станет для меня делом чести.
Первые ощутимые результаты моей работы появились уже через два-три месяца, а через пять месяцев произошел качественный сдвиг. Я пришел в марте, а к августу мы стали собирать таможенных и налоговых сборов вдвое больше, совершенно не увеличив налоговую нагрузку — просто за счет организационных усилий. Появились средства в бюджете, и теперь можно было заняться тем, что воодушевит людей и вдохнет в них оптимизм.
Какое настроение может быть у жителей столицы, если в ней вечерами темно? Фонари горели лишь на трех-четырех улицах, да и то до полуночи. Я поставил задачу осветить город: выделили средства, началась работа. Бензин тогда продавали в разлив — прямо с бензовозов. На весь Ереван имелась лишь пара приличных заправочных станций, да и те принадлежали чиновникам.

«Убери начальника таможенной службы»

С самого первого дня моего премьерства действия правительства задевали клановые интересы разных групп людей, связанных с властью. Естественно, с какого-то момента пошли жалобы президенту, что, мол, «новый премьер не дает нам жить». Недовольство проявляли те, кто до моего появления имел особые привилегии. Услышал я об этом уже в августе от Тер-Петросяна: «Знаешь, Роберт, — сказал он (мы с ним были знакомы очень давно, поэтому обращались друг к другу просто по имени), — жалуются наши ребята, что ты их притесняешь». Я засмеялся: «А кого притеснять, если не их? Кто в этой стране еще что-то имеет? И чем, интересно, я их притесняю? Тем, что заставляю, как и всех остальных, платить налоги?» На этом наш разговор и закончился. Мне показалось, что президент просто для галочки отреагировал на жалобы своего окружения. Тер-Петросян действительно держал данное мне слово и не ограничивал мою самостоятельность. Но где-то в конце сентября на одной из наших встреч он вдруг сказал:
— Слушай, я до сих пор, как мы и договаривались, ни во что не вмешивался. Но сейчас у меня к тебе есть одна просьба: убери начальника таможенной службы.
А я тогда на эту должность назначил парня из Карабаха, без связей в Армении, независимого, с незашоренным взглядом. У него, несомненно, имелись свои недостатки: он был чрезмерно резок, мог конфликтовать со всеми и по любому поводу, но, если задача поставлена, лопнет, но решит. Тогда как раз требовались такие люди, с которыми трудно договориться. Я ответил:
— Левон, я этого не сделаю. Ты посмотри, сколько налогов до него собирала таможенная служба и сколько сейчас. Он удвоил поступления за несколько месяцев. И как я должен это решение ему объяснить? Что он плохо работает, потому что обижает функционеров АОДа? А какие будут последствия, ты представляешь? Новый начальник службы станет согласовывать свои действия с разными кланами, понимая, что его карьера зависит от них! Это просто подорвет мой авторитет. Так что данную просьбу я выполнить не могу.
— Сними его, назначь кого хочешь. Но его сними — все ребята против.
— Слушай, меня не интересует мнение ребят, я их мнением не могу платить зарплаты и пенсии! Мы с тобой договорились — все, я прошу не вмешиваться.
Так у меня впервые случился конфликт с Тер-Петросяном. Наверное, это было неизбежно: с одной стороны, люди из окружения президента поняли, что ситуацию действительно можно изменить к лучшему, почувствовали позитивные перемены, а с другой — не хотели, чтобы эти перемены хоть как-то затрагивали их собственные интересы.
С этого момента мои отношения с президентом стали заметно натянутыми.

“То, что ты предлагаешь, — это сдача Карабаха!”

26 сентября президент, который не очень жаловал журналистов общением, вдруг созвал пресс-конференцию по случаю годовщины своего избрания. Тер-Петросян произнес речь, в которой призвал пойти на уступки по Карабаху и согласиться с планом поэтапного урегулирования, предложенным сопредседателями Минской группы. Это был план, по которому Карабах оставался в составе Азербайджана. Доводы президента сводились к тому, что другого выхода у Армении просто нет, что пока не будет решена проблема Карабаха, никаких успехов в экономическом развитии достичь невозможно и у страны нет будущего.
Я был убежден, что такое решение категорически неприемлемо. Сдать территории, которые были и остаются самой надежной гарантией безопасности НКР? Отдать Азербайджану все, что усиливает наши переговорные позиции, без определенности со статусом НКР? Мы сразу лишились бы тех преимуществ, которые послужили основой для соглашения по прекращению огня, и никто не мог бы гарантировать, что военные действия не возобновятся.
О пресс-конференции я узнал из прессы. Выступление Тер-Петросяна меня не удивило. Я знал, что он готов пойти на неприемлемые уступки. Но что меня поразило, так это его аргументы. Заявить жителям Армении, что они плохо живут из-за Карабаха, и призвать их отказаться от него?
На следующий день после пресс-конференции я встретился с Тер-Петросяном и высказал свое мнение, причем в довольно резкой форме: Левон, лучше откажись от этой идеи. Никакого компромисса здесь быть не может. То, что ты предлагаешь, — это сдача Карабаха! Я приехал сюда не для того, чтобы вместе с тобой сдать Карабах!
— Это мое мнение, и я вправе открыто о нем говорить — ответил он.
Так постепенно нараставшее между нами в последние месяцы напряжение перешло в открытый конфликт. Это произошло не впервые. Еще в военные годы, когда речь шла о сдаче Кельбаджара, у нас с Тер-Петросяном возникли разногласия, но тогда они не стали публичными.
Тер-Петросяна активно поддержал АОД — партия, лидером которой, по сути, он оставался. У меня все еще оставалась надежда, что президент не пойдет на практическую реализацию плана ОБСЕ, найдет способ от него уклониться. Я знал, что Тер-Петросян очень упрям: если он принял решение, то отговорить его будет крайне тяжело. Но я ведь тоже упрямый! Попытался убедить его цифрами:
— Ты посмотри: я всего несколько месяцев занимаюсь экономикой — и уже хорошие результаты, виден прогресс!
— Это всё временно, просто у нас база была низкая, а дальше начнется спад, — ответил он.
Мои уговоры были тщетны. Через некоторое время, 1 ноября, Тер-Петросян опубликовал статью «Война или мир. Время серьезных решений», где призывал пойти на уступки, пока не поздно — выбрать между плохим и очень плохим. Он настаивал, что в условиях конфликта и блокады Армения не сможет развиваться. После этой статьи развернулась всеобщая публичная дискуссия, и тема карабахского урегулирования оставалась ключевой всю осень 1997 года.
Было очевидно, что Тер-Петросян для себя все решил и активно готовит общественное мнение. Подконтрольные властям СМИ целенаправленно транслировали его точку зрения. Почему Тер-Петросян пошел на этот шаг? Думаю, он был искренен. Видимо, он действительно верил, что другого пути нет.
А страна тем временем жила в тревожном ожидании. Какой будет развязка — мирной или столкновения неизбежны? Кто выйдет победителем и какие последствия это за собой повлечет? Повисшая в воздухе неопределенность, предчувствие возможного передела власти влияли на все, от функциональности госаппарата до уровня преступности. Все понимали, что с этой ситуацией нужно срочно что-то делать.

Кондуит президента

В конце января мы получили от Тер-Петросяна неожиданное предложение. Он пригласил Сержа Саргсяна к себе и сказал: «Я вижу, что у меня ничего не получается. Хорошо. Решайте сами. Передай Роберту и Вазгену, что я могу остаться президентом формально и ни во что не вмешиваться, как “англиакан такуи” — английская королева. Делайте то, что считаете нужным, а там посмотрим, что из этого выйдет. Пусть история рассудит, кто из нас прав».
Я категорически возражал против такого варианта. Полномочия президента по Конституции были слишком широкими — не то что у английской королевы. К тому же все знали, что Тер-Петросян не любит проигрывать и никогда не забывает обид.
У меня еще была свежа в памяти одна из последних с ним встреч, за пару недель до его разговора с Сержем. Когда я в очередной раз попытался убедить Тер-Петросяна отказаться от принятого решения, он вдруг резко поменял тему разговора и стал вспоминать свои давние затаенные обиды. Я очень удивился — я не помнил и половины случаев, о которых он говорил. Но тут Тер-Петросян достал увесистый блокнот, открыл его и стал зачитывать, когда и как я, по его мнению, поступил неправильно и обидел его. Мелкий ровный почерк покрывал страницу за страницей — вот там я что-то не то делал, тут — что-то не так сказал… Я и представить себе не мог, что те мои поступки или слова могли его как-то задеть. Среди прочего Тер-Петросян говорил, что, став премьером, я выказывал недостаточно уважения президенту, не согласовывал с ним многие действия, в том числе и кадровые назначения. И это было чистой правдой! Но ведь с самого начала, прежде чем дать свое согласие на переезд, я предупреждал: готов стать премьером только при условии полной самостоятельности. Я действительно по своему усмотрению назначал людей на должности — но в рамках моей компетенции и полномочий! В блокноте имелась запись и о том случае, когда он попросил меня снять начальника таможни, а я отказал. И даже старая история об одном моем назначенце, который много лет назад, в 1989 году, написал резкую статью против АОДа.
Меня поразило, что все эти годы он методично собирал обиды и скрупулезно записывал их!
— Левон, ты все это постоянно записываешь? Зачем?
— Чтобы помнить, я ведь историк! Я тогда сказал ему:
— Знаешь, если какой-то негатив со временем забывается, значит, это не столь важно и должно быть забыто. Память так устроена, что несущественное стирается. Зачем же ты копишь и хранишь обиды вместо того, чтобы их вовремя отпустить?
Блокнот Тер-Петросяна произвел на меня неизгладимое впечатление. Услышав про «англиакан такуи», я тут же вспомнил про этот кондуит и сказал, что на предложение президента соглашаться нельзя. Совместная работа при таком грузе старых обид не получится. Я понимал, что любые неудачи, любые временные проблемы, с которыми мы столкнемся, еще больше усугубят ситуацию и спровоцируют новый конфликт, а старый при этом никуда не исчезнет. И я сказал: «Нет. Или он освобождает меня своим указом, или уходит сам». Вазген Саргсян сказал почти то же самое: «Пусть и меня тоже освобождает, и тогда у нас руки будут полностью развязаны — мы будем бороться уже не на должностях!» А ведь если бы не злополучный блокнот, возможно, ситуация развивалась бы по-другому.

Президентские выборы 1998. “Свои” и “чужие”

…Мы понимали, что после ухода Тер-Петросяна активизируются политические силы, претендентов на президентский пост будет много и предвыборная борьба предстоит серьезная. Список кандидатов получился длинным — больше десятка фамилий: зарегистрировались лидеры почти всех имеющихся в Армении партий, от самых крупных до карликовых, в том числе «вечные кандидаты» в президенты. Для большинства из них вероятность быть избранным равнялась нулю, но мотивированность на участие зашкаливала. У одних она была вызвана неадекватной самооценкой, у других — прагматичным расчетом на поствыборные политические торги.
И тут на предвыборном поле возникла еще одна фигура: человек, которого в Армении знали все, — Карен Демирчян, бывший первый секретарь ЦК Компартии Армении. Выдвинула его Народная партия Армении, которую он вместе с единомышленниками — бывшей советской номенклатурой — только что создал. Естественно, что круг общения Карена Демирчяна включал в основном функционеров партийно-хозяйственной элиты советских времен. Часть из них еще занимала хозяйственные должности, а часть, оставшись не у дел, стремилась восстановить утраченные позиции. Ситуация для этого сложилась более чем благоприятная: тяжелые социальные условия в стране плюс тотальное разочарование правящей партией. Соратники убедили Демирчяна основать собственную партию и пойти на президентские выборы. Расчет оказался верным, опросы общественного мнения тут же показали, что Карен Демирчян — мой самый реальный конкурент.
Если появления Карена Демирчяна на политической арене никто не ожидал, то поддержка его кандидатуры со стороны Москвы сюрпризом не стала. Правда, каким образом он получил эту поддержку, я узнал лишь значительно позже, когда познакомился с одним из участников событий тех дней.
Меня на всякий случай изобразили перед российским руководством человеком Запада, после чего Ельцин дал отмашку на поддержку Демирчяна, и — понеслось. Все российские СМИ, все телевизионные каналы, транслируемые в Армении, не оставляли сомнений, на кого сделаны ставки в Москве. Велась не просто информационная, но и политическая поддержка. В то время для избирателя в Армении было важно, кого из кандидатов поддерживает Москва, — да и сейчас это так, пожалуй. Я сразу почувствовал, что у меня такого ресурса нет. Мое большое интервью популярной программе «Взгляд» не пошло в эфир, хотя давал я его по их просьбе. На запрос моего пресс-секретаря о причинах Любимов честно ответил: «Извините, ребята, но нам запретили его выпускать».
Конкретной и внятной программы Демирчян не предлагал, но он в ней и не нуждался. Свою кампанию он выстроил, используя очень простую формулировку. Если выделить самую ее суть, то она звучала так: «Страна в глубокой яме, и я прихожу, чтобы из этой ямы ее вытащить». Он не говорил ничего конкретного, не объяснял, как собирается это сделать, а просто обещал: «Приду и сделаю». И в его случае это здорово сработало! Он сделал ставку на память людей о спокойной и предсказуемой жизни в СССР и на их ностальгию по тому периоду. Сам факт его пребывания у власти в то время вызывал у людей ассоциации с благополучной жизнью тех лет.
…В моем предвыборном штабе активно работали Вазген Саргсян и Серж Саргсян, а его главой стал Владимир Мовсесян, министр сельского хозяйства: мы не хотели, чтобы штабом руководил кто-то из силовиков. В штабные дела я практически не вмешивался — меня полностью поглотили предвыборные встречи с избирателями. Мы составили очень плотный график и продумали схему маршрутов по различным направлениям, чтобы за короткое время охватить всю территорию республики.
Эта кампания, сама по себе тяжелая, шла зимой, которая в тот год выдалась особенно холодной. Под конец я уже полностью охрип, и по дороге в машине мне приходилось постоянно глотать лекарственные масла, чтобы хоть чуть-чуть смягчить горло. Сложности добавлял и язык: сказывался мой слабый армянский. Мое карабахское прошлое сыграло двоякую роль. Оно не только стало моим козырем, но и использовалось моими конкурентами против меня. Они заявляли: пусть карабахцы сидят у себя в Карабахе и не лезут в наши дела здесь, в Армении. Это разделение на «своих» и «чужих» армян всячески подогревалось, и какая-то часть населения велась на эти призывы. Порой в ходе предвыборной борьбы люди не обременяют себя соблюдением этических принципов и готовы пойти на любые действия, если те, по их мнению, помогут добиться желаемых результатов. Эксплуатацию этой сложной темы я всегда считал и до сих пор считаю аморальной и крайне вредной.