Парадоксы от Роберта Саакянца

В издательстве “Коллаж” вышла в свет книга “Прерванный монолог”, где собраны “монологи” народного артиста Армении, режиссера-мультипликатора Роберта СААКЯНЦА (1950-2009).

Издание посвящено пятой годовщине смерти режиссера, внесшего большой вклад в армянскую мультипликацию. Он снял около 70 мультфильмов и клипов. В подавляющем большинстве Саакянц также был сценаристом и художником этих работ. Многие из них удостоены наград различных советских и зарубежных кинофестивалей во Франции, Италии, Испании, Германии, Японии. Роберт Саакянц разработал собственный стиль, сочетающий парадоксальный юмор, иронию и сарказм с сюрреалистическими пассажами. Он был одним из самых ярких и харизматичных лиц армянской культуры последнего времени. Он часто говорил то, что не говорили другие, не оглядываясь и, как правило, весьма хлестко и жестко. “Монологи” записала и расшифровала журналистка Анна Христафорян.

 

Предлагаем отрывки из монологов Роберта Саакянца.

 

О том, как Роберт стал мультипликатором

 

Когда мне все учителя говорили, что буду мультипликатором, я из принципа год не рисовал. Чтоб разучиться. Я изрисовал и раздарил учителям и одноклассникам полтора десятка общих тетрадей. Классный руководитель Венера Урубеловна говорила; “На тебе тройку. Все равно ты мультипликатором будешь”. А я — я только археологом буду! Еще не хватало мультипликацией заниматься! Потом вдруг Валентин Подпомогов по телевизору рассказывает, как снимал “Каплю меда”, а тогда он заканчивал “Тигры полосатые”. Мать моя увидела его и сказала мне, что он приглашает желающих учиться.

Я и пошел. Сразу наткнулся на Подпомогова. Был бы кто-то другой, не знаю, чем бы кончилось. Он увидел меня с пустыми руками и говорит: “Ну, ты принеси чего-нибудь. Нарисуй, принеси — посмотрим”. А я отвечаю: “Если я принесу, вы все равно не поверите, что это я сам”. Он обалдел: “Мне нравится твоя наглость. Заходи…” Нарисуй, говорит, конягу. Я нарисовал в разных ракурсах карикатурного коня. Он посмотрел и говорит: “С завтрашнего дня…” Так я стал ходить к нему.

Получалось как-то сразу. Четверым прорисовщикам дает работу — они все отказались. Чуть ли не хохмы ради (я там еще только несколько дней работал) говорит:

— А вот это вот сделаешь?

— В понедельник в час дня сдам!

В понедельник в час дня он подошел ко мне с часами и встал над головой. Я закончил и ровно с сигналами точного времени вручил ему сцену. Это была невероятная история! Подпомогову спасибо, что я пришел туда, что он во мне зародил какой-то кураж. И это было вот так, пока он не закончил фильм и не ушел.

Когда ушел, то потерял всякий интерес и к мультипликации, и к нам. Ну а мы — на улице. Каждый день приходили на студию — никому не нужны. Наконец, я пошел к Степану Андраникяну и говорю: “Возьмите нас двоих, меня и Вову Маиляна, обратно. Денег не нужно, мы будем бесплатно работать”. Оказывается, его это так тронуло, что он тут же нас взял. Благодаря Андраникяну, мы остались.

 

О том, как Робертне курил и не ругался

Это было в третьем классе. Был у нас Костя Калинин. Ругался! А я был такой тимуровец — костры гасил, которые опасно жгли рядом с деревянными заборами, ходил драться с теми, кто это делал, не позволял залезать в чужие сады рвать абрикосы, заодно не давал ругаться. И вот в споре я сказал, что никогда ругаться не буду. Где Костя Калинин, что он помнит, как проверит? Принципиально — не ругался и не ругаюсь! Это так, к чертам характера…

Где-то в шестом классе учительница французского языка увидела на моей парте окурок. Мерзкая была женщина! Сразу, не выясняя, стала что-то нести: “Вот! Куришь…” Ходит по классу и хамит. Я взорвался. Стал орать, что окурок не мой (он и не был моим). Я помню очень хорошо фразу, которую произнес. В бешенстве собрал портфель, закрыл его, выскочил из-за парты, ногой ударил в дверь и произнес: “Я не курил и курить не собираюсь!”. Ушел из этой школы совсем. Прошло почти пятьдесят лет. Но вот этот принцип остался. Я не курю. Никто не проверит, никто не спросит. Сказал — все!

Когда вспоминаю сейчас историю с окурком или с Костей Калининым, думаю: если это событие третьего класса, что это — генетика, воспитание, характер?.. Эпатаж? Это не эпатаж. Эпатаж — это когда из грязи в князи, и, в двадцать пять и дальше, начинаешь и продолжаешь выпендриваться. Потому что возомнил! В третьем классе не возомнишь…

 

О “Союзмультфильме”и Оле Лукойе

Андраникян с огромным трудом добился стажировки в Москве… В Москве, скорее, важно было не то, чему ты учился, а сама атмосфера. Оказаться на “Союзмультфильме”! Первый человек, который меня здесь принял, был Валентин Подпомогов. А на стажировку в Москву приехал, мне в проходной говорят: “Позвоните в Производственный отдел, пусть спустят пропуск, либо пусть сами скажут”. Звоню. Мужской голос. Говорю, что из Еревана. Он: “Передайте трубку…” Производственный отдел на втором этаже. Прихожу. Не уверен, что так, но у меня впечатление, что он сидел на столе и болтал ножками. И выглядел как Оле Лукойе. Лев Атаманов сидит! В пустой комнате. Что его занесло в Производственный отдел, когда там никого нет? Меня должна была допросить какая-нибудь тетка, попросить, чтоб принес командировочные. А я наткнулся на Атаманова, который, наверное, попадал в этот отдел три раза в год. Я это воспринял как знак! Здесь — Подпомогов, там — Атаманов!

 

О “Лисьей книге” и о том, как

Роберт обошелся без

сценариев Самсонова

 

Мультипликатору нужно многое уметь, чтобы тебе доверили фильм. Не отдельные сцены, а весь фильм. В двадцать три у меня уже был первый и, тогда же, второй фильм. А к двадцати шести уже было семь. То есть такого четкого этапа, когда я учился, нет…

Художнику-постановщику Овику Дилакяну было 26, мне — 25, композитору Давиду Азаряну — 23 года. И получилась “Лисья книга”. Она была бомбой в советской мультипликации. И больше уже с нами никто ничего сделать не мог. Глухо рычали по углам, но нападать перестали. Все шло хорошо, рок-опера была принята, хотя делалась по средневековым армянским басням.

Потом я сделал по сказкам Х.Абовяна рок-оперу “Охотники”. Опять все хорошо! В Советском Союзе в мультипликации мы занимали одно из лидирующих мест. Тут приходит такой деятель — председатель Госкино Армении Рафаел Самсонов, который вызывает к себе и говорит, что у меня отсутствует чувство юмора, что я не чувствую армянскую литературу и что мне лучше пересидеть. А пока что мне лучше попрактиковаться на его “гениальных” сценариях “Бумеранга”. Это короткометражные фильмы типа “Фитиля”. Идея и первые сценарии были его. Я ушел от него. Он плохо меня знал, потому что я дошел до студии, и там мне дали письмо с Центрального Телевидения, где предлагали “Арменфильму” участвовать в программе “Сказки народов СССР”. Я обошелся без сценариев Самсонова.

Я ушел как бы на российскую территорию. Снимал я эти сказки с огромным удовольствием. Я не знаю, когда бы пришел к фильму “Урок”, если не вот эти работы.

 

О фильме “Урок” и песне Леннона

 

Теперь что касается “Урока”. Сама идея этой реинкарнации — не совсем советская! Прошло прекрасно! Ни одного замечания. Что еще интересно? Я не знаю английского языка. Заканчиваю фильм и понимаю, что мне в конце нужна песня. Вдруг слышу (у меня так всегда: вот когда надо, то вдруг), песню Джона Леннона “Imagine”. Понятия не имею, как называется песня! Песня потрясающая! О чем? Откуда мне знать?! Может он пишет про постель с Йоко Оно. Ну, не знаю! Но понимаю, что эта песня будет у меня в финале! Я ее ставлю, монтирую, а параллельно даю перевести текст. И мне приносят перевод. Песня, оказывается, про то, что наступят времена, когда никто никого не будет убивать. Видимо, музыка может содержать в себе информацию. Песня написана на незнакомом тебе языке, а содержание ее входит в тебя без потерь. Один к одному! У Леннона нет ни одной фразы, которая противоречила бы содержанию фильма, и мне пришлось бы ее убрать. Значит, не в языке дело. Я не могу понять, как из миллиона гениальных песен “Битлз” и самого Леннона услышал именно эту, и не оказалось, допустим, “давай после работы выпьем кружку пива”. Значит, в песне есть информация, которая воздействует на подкорку. Этим мне “Урок” тоже интересен…

Видимо, когда идешь, игнорируя стихию, природу, всякую логику и систему, что-то перед тобой расступается. И вот “Урок” — такой. Откровенно внесоветский. Не антисоветский, а как-будто он вообще живет в другой стране. Наверное, потому, что нельзя оглядываться и пытаться угадать настроение советской власти или любого режима.

Как-то у меня всегда не получалось дружить с нужными людьми. Не умел никогда и многое этим себе испортил. С Юрием Норнштейном поехали в Чехословакию. В Братиславе и Праге проводился такой камерный фестиваль: книжные иллюстрации, фильмы детские… Фильм “Урок” произвел шок. Это даже заметно задело Норнштейна. Мы с ним стояли на сцене, и восемьдесят процентов вопросов были адресованы мне, а не ему. Он тогда поехал со “Сказкой сказок”. Я не считаю, что “Урок” лучше “Сказки сказок”. Просто мой фильм стал для зрителя таким вот открытием. “Сказка сказок” — это классика, это академизм. А “Урок” — его просто правильно оценили…

 

О том, как “Кнопка”

получила приз

 

Фестивали. У меня в этом плане совершенно неуправляемый характер. Я не могу удовлетвориться тем, что получаю. Потому что мне еще надо, чтоб все было честно и справедливо и чтоб не за чей-то счет. А это невозможно. В Сан-Себастьяне (Испания) “Кнопка” получает роскошный “Серебряный колос”, а мне тошно. Потому что она антисоветская. Ребята, у меня есть другие фильмы! Надо сделать антисоветский, чтоб получить приз?!

 

О том, как не мешают

мерзавцам править

 

Скорее всего, мир последние 20-30 лет с продуктами питания получает еще какие-то добавки, от которых становятся пассивными и не мешают мерзавцам править- воевать, бомбить! Почему в 68-ом не молчали студенты, актеры, художники, хиппи? А сейчас — бомби Белград, бомби Багдад… им все равно. Если бромом можно кормить солдат, может и еще что-то можно. И никогда никакой фильм, никакая фантастика не рождаются из пустоты. “Оно” или в воздухе, или реализовано, или этот человек осведомлен. Если сейчас в кино каждый третий фильм — это манипулирование сознанием общества, я уверен, что в реальности им манипулируют уже очень давно. И на этом фоне всерьез переживать, что у тебя нет приза на фестивале… У тебя война, Карабах, геополитика, предательство Горбачевых и так далее!

О том, как испугались

“Прекрасной Маркизы”

 

Фильм “Все хорошо”. Сажусь, делаю фильм на песню “Все хорошо, прекрасная Маркиза”. Это весна 1991 года. В фильме у меня все летит, взрывается — страна рушится. Под гимн Советского Союза завяли колосья герба, рассыпалась лента герба и пошла черная надпись: “Памяти Советского Союза посвящается”. Фильм о том, что все рушится, а графиня едет в Россию. Ей отсюда отвечают: “Все хорошо…” Руст у меня садится на Площади, она звонит в Россию — берет трубку Лукьянов, Нишанов — с клубничкой, Лигачев суфлерствует сценой, где Сумгаитская резня. Потом — Путч. И опять те же лица: Янаев, Язов, Громов, Коган, Лигачев, Лукьянов, Нишанов. Язов с трибуны палит из пулемета по залу Верховного Совета. Все мусульмане голосуют “за”, и когда Маркиза входит в зал, ее тоже грохают из пулемета. В конце фильма Горбачев с трибуны ООН поднимает Нобелевскую премию и произносит: “А в остальном, прекрасная Маркиза, все хорошо, и это главное”. Я делаю этот фильм, а двадцатого числа Путч. И двадцатого числа фильм выходит из ОТК. Механик чокнулся: “Когда успели?” Бессмысленный вопрос… Я рванул на телевидение. Там “храбрые” РРЮ-евские руководители не рискнули показать. Перегнали в Москву — РТР использовало только герб, а остальное опять-таки не рискнули.

Потом, через некоторое время, звонят и говорят, что Путч уже подавили (а у меня-то все герои Путча!). Хотим во “Взгляде” показать — все нормально, все посмотрели, Влад Листьев в полном отпаде, осталась чистая мелочь: А.Любимов приедет — он должен формально подтвердить. Любимов приезжает, звонит женщина и мертвым голосом говорит мне: “Любимов сказал, что поставит в передачу фильм, если уберете Горбачева в финале, мусульман и Сумгаит”. Сейчас! Я, говорит, поняла, что вы откажетесь. Извините… Не поставили.

 

О том, как пришлось убеждать

лорда Гарфилда

 

Сделал “Сон в летнюю ночь” для ВВС. Этот фильм должны были делать не меньше двадцати мультипликаторов и человек десять прорисовщиков. Сделал я плюс человек пять фоновщиков… Я взял рапидограф и стал делать мультипликат на целлулоиде: без черновой фазовки, без прорисовки. Успеть весь фильм в тот же срок, в какой укладывается полсотни человек. Это же не видит зритель. Я знаю — ловлю кайф, появляется какое-то совершенно философское чувство превосходства! Это чувство — оно полнее компенсирует всякие там признания.  С этим фильмом связана потрясающая история. Мне предложили выбор из шести тем. Выбрал, естественно, комедию. Одну комедию — “Двенадцатую ночь”, уже застолбила Мария Муат. Я сказал, что буду делать только комедию, потому и взял “Сон в летнюю ночь”. Дал свои фильмы, их отправили в Лондон. Это был лорд Гарфилд — сценарист с огромными бакенбардами, бабочка в горошек. Одним словом, такой классический англичанин. Он посмотрел фильмы, ВВС тоже. Да, вот этих режиссеров они покупают!

Приезжаем в Лондон. Ко мне подходит Гарфилд и говорит через переводчика:

— Как вы видите этот фильм? Как вы думаете, это комедия или трагедия?

— Ну, судя по тому, что вы спрашиваете, вы считаете, что трагедия.

И его грудной голос:

—Да, да…

Говорю:

— Тогда я отказываюсь снимать фильм, а вы обратитесь к покойному Козинцеву!

Ему перевели. У него отвисла челюсть! Как он может обратиться к покойному Козинцеву? Я говорю:

— Я вам посылал мои фильмы? Вы видели, что я делаю? И вам показалось, что могу делать после этого трагедию?

Закатываю истерику. Все, ухожу в гостиницу. За мной бежит Дейв Эдвардс, успокаивает — мол, брякнул человек:

— Давай завтра встретимся на ВВС в полдень, оговорим позиции и потом, в два часа, встретимся с Гарфилдом.

А я купил тонну всяких тончайших рапидографов, там же где-то с ксерокса в коридоре взял пачку бумаги и сижу на следующий день чушь всякую рисую — типа человек, у которого на спине кнопки телефонные. Весь лист забит такими карикатурными рисунками. Обсуждаем: твердо стою на своем — никаких трагедий!

Тут приходит Гарфилд, здороваясь, смотрит на эти картинки и радостно кричит: “Вот то, что я хочу!” То есть его убедили рисунки, сделанные случайно, на ходу. И разговор уже стал не нужен — он в кайфе.

 

Про жутко обидный момент

с “Топором”

 

Жутко обидный момент с “Топором”. Начинали на студии. Были времена РРЮ, никакого финансирования. Помыкались, помыкались, нашли человека, который согласился финансировать. Начали фильм. Он тоже не продолжил финансирование. Появляется третий продюсер, который готов положить на это деньги. Купил целлулоид и на этом остановился. Четыре года я пытался снять этот фильм! Буквально сначала, потому что мы не успевали закончить до зимы, каждой зимой тысячи и тысячи целлулоидных фаз, покрашенных самодельными красками на эмульсионной основе (негде их было, естественно, оставлять), скукоживались, краска лопалась, отлетала. То есть это превращалось в какую-то полубесформенную массу, и приходилось начинать с нуля.

Поехал в Москву. Пригласил Детский Фонд Ролана Быкова, предлагал стать там художественным руководителем студии мультфильмов. Я поехал на переговоры, и выяснилось, что они расположены в особняке, который реставрируют бакинские армяне. Они меня находят и говорят: “В Баку гордились тем, что это армянские фильмы! И ты тут вдруг работу будешь искать в Москве? Финансируем!”

Они мне дали по частям в общей сложности десять тысяч долларов, когда как на один фильм нужно было не меньше пятидесяти. Тем не менее это нам обеспечило возможность хоть как-то существовать. Фильм я продолжил. Когда попал к одному из них, к Аркадию (он пригласил нас в гости), у меня волосы дыбом встали! Потому что выяснилось, что из них троих только у одного есть квартира. А Аркадий пригласил нас в общежитие, где он живет с огромной семьей. Сестра и масса его родственников, бежавших из Баку, в первую же ночь, расположившись в Спитаке, утром погибли во время землетрясения. Вот эти люди помогли мне снять два фильма — “Топор” и “Выборы”!

Через четыре года я эти фильмы закончил. Принципиально не делал их в Москве, где месяцами жили, работали, брали российские заказы. Доделывал их в Ереване. Для меня было принципиально, что именно в Ереване мы закончим эти два фильма.

 

О том, как сняли фильм

без денег

 

Была замечательная история с Рубеном Ахвердяном. Рубик предложил мне снять целую серию фильмов по его песням. Я взял только “Выборы”. Он сумел дать денег только на целлулоид. Ежемесячно ему должны были выплачивать проценты от его денег, которые тогда часто отдавали под проценты разным бизнесменам. Бизнесмен его кинул на всю сумму.

Работал тогда при свечах. Знал, какие свечи лучше горят (волгоградские лучше других). И работал. А денег нет и нет! Наконец Рубик понял, что ему своих денег уже не вернуть и решил прийти ко мне. И деньги потерял, и меня подвел, и фильма не будет… Когда он зашел и увидел меня, работающего при свечах, у него выступили слезы!

Дальше никаких денег не было. Только то, что дали бакинские армяне. А эти два фильма вместе стоили по крайней мере восемьдесят тысяч долларов. Мы, стиснув зубы, назло всему — таки сделали! “Топор” по телевизору показали только в предвыборной кампании Гранта Хачатряна. “Выборы” показывали только тогда, когда это было политически выгодно. От случая к случаю. Никто не знает, что в тех условиях, когда в сытых советских республиках поумирала вся мультипликация, мы сделали эти фильмы!

О политических фильмах,

которые рано умирают

 

Фильмы политические — они очень рано умирают. Занятие очень неблагодарное. В Доме Кино стоял рев, зал вскакивал и вскидывал кулаки с призывами… Ребята, может, ругая меня, это тоже вспомните? Фильм, за который я мог загреметь в тюрьму, если бы не развалился Советский Союз. За “Все хорошо”, если бы победили путчисты, я и не знаю, какой мне срок был бы положен. Всякая дворняжка мусорная, у которой мама в байковом халате и шлепанцах до сих пор ходит в магазин, ублюдок, выросший в гнилой семье, он может вот так вот походя охаивать меня, как провластного продавшегося интеллигента. Что я получил взамен?

Я сделал фильм “Я тоже армянин”. В то время показал — половина города рыдала! Это было сразу после того, как расстреливали парламент. Но показывали, пока это было у них оружием. Я изменил жизнь? Не изменил. Изменил сознание? Не изменил. Для чего они были сняты, в итоге? Их похоронили. Все, кто смог…

 

О том, что Че — величайший

художник

 

Я всегда говорил и буду говорить: для меня величайший художник всех времен и народов — это Че Гевара. Потому что любое творчество — это поступок, это позиция. А он обозначил и четко представил свою позицию. Иногда у меня такое чувство, что человечество прожило бы без Рембрандта, но не прожило бы без Че Гевары…

 

О том, что все дерьмо

 

Человеку с совестью уезжать бессмысленно. Потому что мерзости, в более европейской упаковке, творятся во всем цивилизованном мире. И то, что возмущает нас в Армении, будет возмущать и во Франции, и в Голландии — где угодно. Недавно смотрю по “Discovery” — мама родная! Думал, сошли ребята. Есть, живут! Сидят в пончо, длинные седые волосы, повязка на лбу у девушек шестидесятилетних — бывшие хиппи. Кого-то узнаю, кого-то — на слух, кого-то не знал… Абсолютно те же суждения! Все — дерьмо, президент — дерьмо, музыканты все — дерьмо, потому что не протестуют. Я понял — их урыли! Америка их похоронила! Просто убрали со сцены!

О том, что всю славу

не завоюешь

 

Мне кураж какой-то нужен, что-то невозможное нужно. Мне самому это приносит удовлетворение. Как пижон — буддист (не знаю, как это сочетается), но это факт. По идее, при таком пижонстве я бы должен желать всемирной славы, потому что делаю вещи, которые никто не умеет. Но мне, как буддисту, глубоко на это наплевать. Потому что всю ее не завоюешь — эту славу. Она всегда будет недостаточна и неадекватна тому, что ты сделал.

На снимках: Валентин Подпомогов — “крестный отец” Роберта; учебные мульты от Саакянца здорово поработали для малышей; творческая группа “Лисьей книги”; Роб с внуком.

Публикуется с сокращениями

 

Подготовил