Не держите добрых слов про запас

Много-много лет тому назад, когда в девяти случаях из десяти брюки не покупали в магазине, а заказывали в ателье, когда морковка ждала нас не на полках супермаркетов, а в перекинутых через спину ишачков хурджинах, когда ГАИ называлось не ГАИ, а ОРУД (отдел регулирования уличного движения), жила-была в Ереване женщина.

Родом женщина была из Гюмри (не переименованного — первозданного), нрав имела крутой, сердце — доброе и отзывчивое. С соседями дружила крепко, все в доме делала сама — и все получалось ладно, надежно, вкусно. С юмором тоже был порядок, а если знать, что с самоиронией точно так же, то вот вам и объяснение, отчего крутизна нрава согласию с людьми не помеха.

Были, конечно, у той женщины и недостатки, но говорить о них я не стану. Потому что эта женщина — моя мама. Ее уже нет, и давно, но чем дольше живу, тем чаще думаю о главном (хотя, как знать, что главнее), которое вспоминается после. Однако один приоритет, кажется, есть. Меня с сестрой мама очень любила и каждый, кто испытал такое на себе, подтвердит: нас спасает количество полученной в детстве любви, это наш запас прочности, заложенный во времена, когда “Дня защиты детей” не было и в помине, поскольку и нужды в нем тоже не было.

Второе, опять же главное: я очень (чем дальше, тем больше) дорожу смехом детей, да и вообще всех людей. Раз часто смеются, значит, мало печалятся. Дай Бог, чтобы первого было больше, а второго — как можно меньше. Всем, но детям — в первую очередь.

Насчет очередей. Мама любила повторять: пусть Бог вначале даст всем другим детям, а потом моим. (Позже это распространилось и на внуков). Автору такое казалось несправедливым. А вдруг кто-то лезет к удаче напролом, в обход, да и сколько у дверей Всевышнего топтаться в неведении? Это обескураживало и пугало. Впрочем, не только это.

Из другого пугающего времен раннего детства. Жил у нас во дворе судья по имени Амбарцум, часто пьяный, сквернослов, крохобор и многоженец — в общем, законченный сукин сын. Любил рассказывать разное из своей судебной практики, чаще всего малоинтересное, но однажды, не помню, чего это ради, выложил Амбарцум притчу о суде Соломона. Помните? Царю предстояло решить, кто из двух женщин, претендующих на обладание ребенком, настоящая мать, а кто — самозванка. Царь предложил разрубить ребенка пополам и каждой претендентке на материнство отдать по половинке. И тогда одна из них в ужасе воскликнула: “Нет!.. Нет!.. Отдайте его ей!..”. Изощренное детское воображение тотчас произвело замену действующих лиц, и вот уже не мудрый Соломон, а дворовый Амбарцум, без всякого суда и следствия, мерзко ухмыляясь, отдает меня чужой женщине, и я, заливаясь слезами, бреду за ней неизвестно куда.

Эта картина возникала в моей голове часто, хотя и была не единственной в своем роде. Сильно беспокоила судьба лермонтовского Гаруна, бежавшего с поля брани “быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла” и добежавшего в итоге к родной матери, но услышавшего от нее беспощадное: “Ты раб и трус и мне не сын!”. И хоть изменить родине и долгу в мои планы не входило, перспектива такого демарша со стороны мамы сильно пугала…

…Чувства детей к родителям приглушить трудно, почти невозможно, но есть нюансы. Когда-то (как правило) между ними никто не стоял, контакт был непосредственный, прямой и разнообразный. Нынче уже по-другому. Нынче нередко между родителями и детьми оказывается няня — что-то среднее между помощником и посредником. Это, как бы там ни было и что бы вы ни говорили, сбивает с толку, охлаждает порывы души и сердца, от которых тихая радость и необъяснимо приятное предчувствие. Бывают, конечно, исключения (автор готов это подтвердить), но ведь не каждая вторая няня — Арина Родионовна и не каждое третье дитя — Александр Сергеевич Пушкин.

“Никогда не бей первым, — учила мама, — но если тебя ударили один раз, ударь в ответ два”. Выполнять этот наказ худо-бедно удавалось. Труднее было с другим. “Не ври. Ни мне, ни себе, никому. Говори всегда правду”. Тут дело шло с переменным успехом, и жизнь часто вынуждала искать выход. Один из найденных: когда сказать всю правду не можешь, по крайней мере не ври. Испытано на себе во время работы собкором “Известий”, когда в конце восьмидесятых к власти прорывались аодовцы.

…После того как матери уходят из жизни, а ты еще сравнительно здоров и относительно молод, вспоминается только хорошее, доброе, светлое. Горечь от допущенной бестактности, а бывало, и грубости, приходит с годами, потом: вот эти слова надо было сказать, но не сказал, а этого не надо было говорить ни в коем случае, но сказал, не сдержался, не хватило ума. Очень хочется обнять, извиниться, услышать слова прощения. А в ответ тишина.

О чем это я? Все просто: не держите добрых слов и поступков про запас, не оставляйте их на потом, говорите и делайте прямо сейчас, не откладывая, и как можно больше. Потом будет поздно. Но все течет и ничего не изменяется. Жаль…

Москва