Наш человек из Эрмитажа

Звания почетного гражданина Еревана в этом году удостоен замечательный историк-востоковед, арабист, исламовед, доктор исторических наук, а также известный организатор музейного дела, с 1992 года директор одного из крупнейших музеев мира – Эрмитажа. Это – Михаил ПИОТРОВСКИЙ. На днях он вновь был назначен директором этого музея. Ереван – город, где он родился. Так что истинный ереванец, хотя и большую часть жизни прожил в Ленинграде и Санкт-Петербурге. Он достаточно часто бывает в Ереване, в городе, где родился. Напомним, отец Михаила Пиотровского, Борис Пиотровский, и мать, Рипсимэ Джанполадян, — известные археологи, многие годы — 1939-1971 — проводили раскопки на Кармир Блуре в урартском городе-крепости Тейшебаини и в немалой степени участвовали в становлении Академии наук Армении. Так началось научное исследование царства Урарту.

 

Можно сказать, что Пиотровский-младший с раннего детства впитал дым и пыль отечества — на раскопках. С тех пор Михаил Пиотровский никогда не порывал своих связей с Арменией. После того как стал в 1992 г. директором Эрмитажа, эти связи упрочились. Благодаря инициативам Михаила Пиотровского значительно обогатился и был модернизирован зал культуры и искусства Урарту, посвященный памяти Бориса Пиотровского, директора музея в 1964-1990 гг. Открылся Зал культуры и искусства Армении, посвященный Иосифу Орбели, директору Эрмитажа в 1931-1954 гг. Санкт-Петербургской армянской церкви Св.Екатерины были переданы святые мощи из Скеврского реликвария — шедевра киликийского искусства, хранящегося в Эрмитаже. В последнее время прошли крупные выставки армянского искусства: “Сокровища Эчмиадзина”, совместная выставка армянских церковных завес и митр. Этот вопрос обсуждался во время встречи Католикоса Гарегина II и директора Эрмитажа Михаила Пиотровского.
Выдающийся ученый-востоковед, исламист особо отметил, что связи между научными кругами Армении и России после распада Союза ослабли, однако контакты постепенно восстанавливаются и крепнут. Важными сферами сотрудничества М.Пиотровский считает, в частности, историю и археологию. В этом контексте чрезвычайно интересным и перспективным — наверняка! — окажется, по словам Пиотровского, работа археологов Армении и Эрмитажа на Кармир Блуре. Еще один совместный проект — издание полного свода данных по урартским памятникам и их перевод в цифровой формат. Расширяется совместная работа армянских историков и археологов с российскими коллегами по изучению христианского Востока.
Действительно, арменоведение, история, археология — без сомнения, для Армении крайне важные области науки, ведь они также имеют геополитический аспект, чрезвычайно актуальный на фоне региональных событий. Мы надеемся, что действительно армянская наука, научная мысль постепенно восстановят ослабленные и утерянные позиции и вновь завоюют свое достойное место в обществе. Армянское государство должно уделять академической науке пристальное внимание.
Предлагаем отрывки из интервью Михаила Борисовича Пиотровского, в которых он говорит о своих армянских корнях, о ереванских впечатлениях, о родителях, конечно, об Эрмитаже, о Петербурге и прочем — его рассуждения всегда интересны.

 

Маленький Миша с отцом в Эрмитаже, в уголке мама Рипсимэ

“Мое детство проходило между Арменией и Россией”

— Как вам родной город. Ваши впечатления?
— Во-первых, у меня несколько родных городов — как и должно быть у всякого интеллигентного человека. Город, где я родился, — это Ереван, я его очень люблю. В Ереване у меня огромное количество родственников. Еще до революции несколько заметных каменных зданий в центре города были построены семьей моей мамы — одно снесли не так давно. Как раз когда я после долгого перерыва приехал в родной город. И стал этому свидетелем. Что поделаешь, в Петербурге мы уже привыкли к этому. Второй родной город — Петербург, где я вырос и прожил всю сознательную жизнь. И третий практически родной город — Каир, где я год провел в качестве студента. Это был мой первый выезд за границу, в страну, которую я изучал. И теперь каждый визит в Каир для меня носит также ностальгический характер.
Мое детство проходило между Россией и Арменией: зимы — в Ленинграде, лето — в Ереване, иногда две недели или месяц семья старалась проводить на природе, у озера Севан, известного синевой своих прозрачных вод. Я и мой брат Левон, на два года младше, часто оставались на попечении своей строгой бабушки Ераняк, а молодые родители уезжали на раскопки: Борис в Ереван на Кармир-Блур, а Рипсимэ — в Двин, средневековую столицу Армении в 35 километрах от столицы. На раскопках некогда процветающего древнего города-крепости Двин, разрушенного монголами в 1236 году, были найдены удивительные артефакты V-XIII веков. Мама активно участвовала в составлении историографии этого места, занималась исследованиями резного стекла, которое армянские средневековые мастера изготавливали по образцу изделий, привезенных из соседней Сирии.
Главным человеком для меня в детстве была бабушка со стороны матери Ераняк Джанполадян, в девичестве Тер-Погосян, женщина по всем меркам выдающаяся. В 1918 году, будучи на сносях, она прошла больше 100 километров по горам, спасаясь от геноцида в Нахичевани. Наконец, где-то возле озера Севан, во время остановки в пути, в сарае, она родила Рипсимэ. Так что Рипсимэ Микаэловна появилась на свет по-библейски, в яслях.
Первые два года после бегства семья поселилась в Тифлисе, в те годы столице Закавказской республики. Потом они переехали в Ереван, где поселились в доме своих предков: Тер-Погосяны, как и Джанполадяны, принадлежали к десяти самым почтенным родам Армении, и им принадлежал дом в центре города рядом с нынешней площадью Республики. Это был одноэтажный дом из кирпича-сырца, выстроенный, как это принято на Востоке, вокруг центрального внутреннего двора.
Ереван — это, конечно, замечательный город, и я рад видеть, что он в целом сохранился. Не исчез замечательный архитектурный стиль, который изобрел архитектор Александр Таманян. Кстати, его семья — это тоже наши родственники. Кроме того, они родственники фамилий Бенуа и Лансере в Петербурге. И сам армянский стиль родился как продолжение традиций петербургского стиля, петербургской школы. Ведь до поры до времени Ереван был скопищем глинобитных домиков. Мы сами ютились в подобном — и в том же чудесном дворе, увитом виноградными лозами, с туалетом на свежем воздухе, жили семьи директора Матенадарана, нескольких знаменитых ученых-академиков. В середине двора находился общий для всех кран с питьевой водой. Но самая вкусная вода была у старой бани — туда мы за ней ходили специально. Моего дедушку — младшего из братьев — обучили геодезии, и я до сих пор встречаю людей, которым он отмерял землю в Араратской долине.
Когда в Ереван пришла советская власть, то по новым законам в таком большом доме уже не могла жить одна семья. В итоге комнаты, выходящие во двор, передали самым разным людям по принципу — каждой семье по комнате, как в коммунальных квартирах. Правда, бабушке Ераняк было предоставлено право выбирать жильцов. Среди заселившихся была семья Фаддея Саргсяна, будущего председателя Совета министров Армянской ССР, и Левона Хачикяна, директора Матенадарана. Когда в середине дня отец возвращался с раскопок — обычно работы на раскопе прекращались в три часа пополудни из-за палящего южного солнца, — он часто брал меня с братом в общественные бани, находившиеся через дорогу от дома Ераняк. В бани ходили не только для того, чтобы смыть пыль от трудов, это было еще и время семейного общения. Потом нас ждал совместный ужин за большим столом во дворе, где собирались для трапезы и беседы.
Во дворе собиралась не только наша большая семья, приходили и друзья. Приходил мой дядя Левон, брат матери, который жил отдельно, но часто бывал у нас. Он был ученый-химик. А старший брат матери Гурген был директором одной из электростанций под Ереваном и вскоре занял пост заместителя директора Арменэнерго». В общем, большая и разветвленная армянская семья. Многие уже ушли из жизни, но до сих пор время от времени собирается вся наша семья — что, конечно, трудно представить себе в Петербурге. И все стараются не забывать друг о друге, друг о друге заботятся. Я повез в Ереван своего сына, который никогда не был в Армении. Это было первое его знакомство со страной.
Дом наш, конечно, давно снесли, на его месте построили более современное жилище, там мама с папой в свое время получили квартиру, которую они потом передали беженцам из Баку. Одной из первых инициатив властей Второй Республики был новый генплан столицы. Первый такой генплан создал и начал воплощать Александр Таманян. Согласно его же генеральному плану, дом Тер-Погосянов был обречен на снос. Вторая мировая война ненадолго отсрочила эту угрозу, но в 1950-е годы его все-таки снесли, а на этом месте выросли пятиэтажные дома. В одном из них и получила квартиру Ераняк Джанполадян. Сегодня на углу этого по-своему красивого дома из розового туфа висит мемориальная доска памяти отца. Я побывал во всех тех местах, которые связаны с памятью родителей: в картинной галерее, на раскопках… И, конечно, мы договаривались укрепить музейные связи.
Я прочел лекции — в Ереванском университете, в Российско-Армянском университете. Мне это учебное заведение, кстати, очень нравится. Я знаком с деятельностью подобных структур с участием американцев — в Каире, в Бейруте. Такого рода заведения служат прочным мостом от одной цивилизации к другой. Кстати, женщины в Бейрутском университете, например, не закрывают лицо — не знаю, может, скоро будут закрывать. Российско-Армянский университет, учитывая высокий уровень людей, которые там работают, функционирует в очень доброжелательной атмосфере и имеет отличные перспективы.

— Вы однажды сказали, что “два народа отдохнули друг от друга” и теперь, храня в памяти лучшее, необходимо по-новому взглянуть друг на друга. По-новому — это как?
— По-новому — это значит по-старому, патриархально, я бы сказал. Во-первых, у нас у всех общая история — история Российской империи. Все народы, собранные в эту империю, прежде всего христианские, активно участвовали в формировании общей истории. Прежде всего человечески: можно назвать имена знаменитых военачальников, ученых, купцов… Прибалтийские немцы — без них представить историю России невозможно. Само существование, например, Багратиона не только по-особому освещает российско-грузинские отношения, но и отличает нашу общую историю от истории любого западного государства. Если говорить о связях в XXI веке — это прежде всего связи через культурное наследие и русский язык. У меня есть одно воспоминание, связанное с русским языком, когда я его озвучиваю, не всем это сегодня нравится в России. Многие интеллигенты из других республик — грузины, армяне, азербайджанцы — говорили по-русски лучше, чем простые русские. Потому что они учили этот язык по Толстому и Чехову. Другая сторона общей языковой среды — очень много слов и выражений из русского языка входило в национальный обиход. Когда разговаривали простые армянские жители между собой, каждое второе слово звучало по-русски. Вот это уже было плохо. Культура — та сфера, в которой при желании тоже можно найти немало поводов для противостояния — кто старше, кто лучше, — но в ней гораздо больше людей, готовых идти на компромиссы, чтобы сохранить давние связи, сохранить общность разных народов. В экономике, в политике все по-другому.

 

Вредный прогноз Бродского

— Вопрос к знатоку ислама. В свое время знаменитый ленинградец Иосиф Бродский, в тот момент уже лауреат Нобелевской премии, дал прогноз о том, что XXI век будет точкой столкновения двух цивилизаций — христианской и мусульманской. Как вы к этому относитесь, можно ли этого избежать?
— Это прогноз не только Бродского, и это вредный прогноз. Во-первых, никакого противостояния христианской цивилизации и мусульманской нет! Вообще надо разобраться, что такое христианская цивилизация. В моей книге “Кривые зеркала” как раз идет речь о громадном количестве противоречий, которые прикрываются религиозным флером. Начиная с крестовых походов. Объединились ребята — и пошли грабить богатый Восток. А для оправдания создавался образ врага — из тех, кто на самом деле врагом не являлся. Сейчас то же самое. Нет Советского Союза — исчез один враг. В европейских странах сейчас как-то не принято критиковать евреев — все осудят, и тогда на месте евреев как объект критики появляются арабы. Прочтите, к примеру, книги Орианы Фалаччи — там буквально проклятия в адрес мусульман, из-за которых европейцы теряют свое достоинство и якобы вот-вот будут вытеснены из своих городов. Есть принципиальные отличия, от которых никто никогда не отступится, но есть промежуточные сферы, та же культура, в которых понятие совместимости работает. У нас вышел номер журнала “Эрмитаж”, посвященный исламу: мы напоминаем там, что исламское население составляет значительную часть и на территории современной России. Не впиваться друг другу в глотку, не настраивать друг друга на “последний решительный бой” — мы знаем, чем это заканчивается.

 

“Когда речь идет об архитектуре, в ней не должно быть политики”

— Вам принадлежит идея “нового Петербурга”. Вы могли бы сформулировать свою идею?
— Идея сама мне не принадлежит. Я стал ее пропагандировать исходя из того, что когда речь идет об архитектурных спорах, в них не должно быть политики. Мне было даже как-то неприлично выступать против небоскреба “Газпрома” — тут же запишут в “Яблоко” или еще куда-нибудь. Конечно, в городе творится безобразие. Исторический центр уничтожается: строительством, масштабными концертами на главных площадях, многими другими способами. Идея, о которой идет речь, придумана архитекторами-классицистами: когда-то ее хотели осуществить на острове Голодай. Суть в том, что исторический центр не состоит из отдельных шедевров. Он является историческим памятником в целом. Шедевров может быть не так много, а вот атмосфера, которая создается всеми этими открывающимися видами, ансамблем улиц, даже уличной толпой, — вот что неповторимо. Город должен развиваться, и единственный выход — построить новый Петербург. Он должен быть достаточно близко к существующему. Надо выбрать место и не устраивать никаких конкурсов, а просто позвать двадцать лучших архитекторов. А перед этим пригласить двадцать богатейших людей Москвы — в Питере таких почти нет. И сказать им: вот вам куски земли, стройте что хотите. И получим, может быть, что-то даже более эффектное, чем нынешний Петербург. Примерно так строили русские императоры: и Петр, и Екатерина умели выбирать, они приглашали подающих надежды, честолюбивых архитекторов и строителей. Там разместятся бизнес-центры, туда можно перенести все виды деятельности, которые разрушают старый Петербург. Половину игорных клубов — туда, офисы — туда. Понятно, что сейчас дешевле построить дом в центре города, врезаться в существующие коммуникации. Но если мы пойдем на другой вариант, те, кто его осуществит, заслужат истинную благодарность потомков. Можно даже поступиться эстетикой и построить пару новых мостов, если центром будущего строительства будет выбрана та же Охта.

— Как-то в интервью ведущий Би-би-си Сева Новгородцев, с ностальгией вспоминая ваш с ним общий город, жаловался, что “население кто-то подменил”.
— С населением плохо. Население Петербурга подменили уже после войны, лишив его титула “заповедника интеллигентности”. До войны ленинградцев очень любили, это был какой-то особый тип людей, которые располагали к себе. А после войны город заполнили массы, которые не восприняли лучшее в нем. Но все равно оставались замечательные театры, музеи, и это не дало городу впасть в отчаяние. А сегодня настораживает другое: деньги рассматриваются как главный критерий. И начинаются потуги подражания богатой Москве. Хочется крикнуть: ну не подражайте вы Москве! Почему, если на Красной площади сделали каток, вы хотите сделать каток на Дворцовой? И на Красной — плохо, а на Дворцовой — вообще отвратительно. Придумайте что-нибудь другое! Организуйте пробег конькобежцев по каналам Петербурга — это будет что-то свое, фирменное. С другой стороны, город сам воспитывает тех, кто в него попадает. И воспитывает замечательно. Несмотря на все стоны и крики о том, что невозможно жить в городе-музее. У нас в Эрмитаже существует студенческий клуб, на День студента в наш театр набивается уйма молодежи. Выстраиваются очереди за абонементами. Куча детей у нас тут: крутятся, учатся, тянут сюда родителей. Я полагаю, если мы не будем мешать, то все обновится и с населением будет нормально.

 

Мифы о кошках и царском сервизе

— Легенды и мифы вокруг Эрмитажа? Время от времени говорят о пятидесяти ваших кошках.
— Миф о кошках родился из реального события: когда вдруг все начали уничтожать этих животных, то мы стали подбирать тех, кого бросали, мы их приютили по своей доброте. Вокруг нас существуют злостные легенды типа истории о царском сервизе, который партийный руководитель Ленинграда Романов брал на свадьбу своей дочери. На самом деле никогда ничего у нас он не брал. Это, я считаю, дезинформация, которая использовалась в борьбе за власть. Есть легенда о некоем мебельном гарнитуре с эротическим оформлением. Есть у нас и эротика в фондах, и порнография, но такого гарнитура у нас нет. Еще одна злая легенда: подменили все картины. Понятна цель распространения подобных слухов: в мире предлагается масса картин, якобы украденных из Эрмитажа. Если действительно украли шедевр, продать его практически невозможно: он по-другому играет свою финансовую роль. В бандитском мире он может быть, например, залогом. Я сталкивался с ситуациями, когда коллекционерам предлагали что-то будто бы украденное из Эрмитажа. Лет пять назад турецкая полиция задержала партию картин, которая якобы из Европы попала в Кувейт, потом в Ирак, затем в Турцию, и захват этой партии картин они считали своей великой победой. На этикетках значились Эрмитаж, Лувр и прочее. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это копии, срисованные буквально с открыток: особенно пострадал несчастный Пикассо. Пока легенды подобного рода существуют, можно пытаться где-то потихоньку толкать картины под девизом: “Ну вы же знаете, в Эрмитаже все подменено!” Однако легенды остаются легендами, с действительностью у них мало общего.

— Какое кино можно было бы снять в Эрмитаже? Сокуровский вариант “Ночи в музее”?
— Ничего в Эрмитаже снято не будет. Это моя принципиальная позиция. То, что сделал режиссер Александр Сокуров — я имею в виду “Русский ковчег”, — он просто воплотил мечту, оживил наше представление о своем музее. Получилось кино, и сделать это мог только Сокуров. Современному кино на самом деле не нужна подлинная натура. Это совсем другой мир. Когда что-то пытались снять в Эрмитаже, всегда что-нибудь разбивали, мусорили — в общем, проявляли полное неуважение к музею. И это не только у нас. Я говорил с директором Лувра, спросил: зачем ты пустил к себе снимать “Код да Винчи”? Он сказал, что вообще-то до съемок книжку не читал. Тут могут быть разные подходы, на мой взгляд, музею это не нужно. Музей сам по себе — это такой драматический сюжет, где сочетается искусство, история, архитектура, необыкновенные виды из окон… И главный герой — сам Эрмитаж.

 

“Мама умела держать семью”

…Отец привел меня в Эрмитаж, лишь только я начал ходить. Родители почти сразу после моего рождения вернулись из Еревана в Ленинград. Мы жили в квартире тогдашнего директора музея Иосифа Абгаровича Орбели, который многих бесквартирных сотрудников селил у себя.
По рассказам, мне больше всего нравился восточный Арсенал, где мне давали играть на барабане. Сам же хорошо помню выставку, посвященную Итальянскому и Альпийскому походам Суворова: в Гербовом зале висели громадные картины, знамена, все было очень красиво. Набор открыток с этой выставки много лет лежал у меня на полочке. Вообще же я помню не столько экспозиции, сколько людей, работавших в Эрмитаже. И это совершенно удивительная коллекция, которой нигде в мире нет!
Поколение Иосифа Абгаровича Орбели почти послереволюционное, пережившее все политические перипетии. Академичные ученые, которые при этом совершили все то, что можно назвать перестройкой в науке и в эрмитажной жизни. Они приходили к нам домой, я к ним ходил, мне давали читать разные книжки, сначала на русском, потом на английском. При этом я знал, что это великие ученые.
Другое — уже папино поколение. Сотрудник Эрмитажа Леон Тигранович Гюзалян, замечательный востоковед, подарил мне первую бритву, “Жилет”, которую привез из Англии. Это было очень символично — своего рода инициация, когда ты становишься мужчиной. Он долго сидел — и подарил мне свой лагерный ватник. Я в нем ездил на картошку, при этом понимал символику подарка: так мистики передают свой плащ ученику…

— Борис Борисович, ученый-востоковед с мировым именем, возглавлял Эрмитаж с 1964 по 1990 годы. А каким он был папой?
— Просто замечательным. Очень нас с братом любил, даже в угол не ставил. В угол мы становились сами — так были воспитаны. Он очень много работал, и мы это видели — в экспедициях, в Институте археологии, в Эрмитаже, писал книги. Профессиональная жизнь отца была неразрывно связана с домашней, ведь наша мама тоже археолог. Летом мы ездили в Армению, где у родителей были раскопки.

— Папа — на раскопках, мама — на раскопках… Выросли на бутербродах или на толме? Рипсимэ Микаэловна была хорошей армянской мамой?
— Очень хорошей армянской мамой. Обед всегда был. Толму же мы ели в Ереване, там каждый день была толма. Кстати, я ее не очень любил…
Мама умела держать семью, и это качество, возможно, она унаследовала от своей матери. Бабушка была очень сильный человек. Рипсимэ Микаэловна появилась на свет по-библейски, в яслях. Папины предки — по большей части обрусевшие поляки. Наш дедушка — полковник артиллерии. По папиной линии все были артиллеристами… У нас хороший набор не столько предков, сколько традиций. Всегда можно быть с поляками — русским, с русскими — армянином, с армянами — опять русским…
По материалам прессы

На снимках: маленький Миша с отцом в Эрмитаже, в уголке мама Рипсимэ; Борис Пиотровский и Иосиф Орбели (1952).

 

Оригинальный дизайн и максимальная эргономичность являются основными параметрами, на которые ориентируется Altacom. Чудесная итальянская мебель, которая по своему стилю может конкурировать даже с мебелю для королей.

http://formul.ru/products/Rasprodazha_Italjanskoj_Mebeli/altacom