“Мой мальчик родился светленький, с золотистыми волосами…”

25 октября неожиданно для всех ушел из жизни замечательный художник и дизайнер, профессор Академии художества Саро Галенц. Это большая потеря, абсолютно невосполнимая, потому то он вобрал в себя талант и чувства своих родителей, знаменитых мастеров живописи и графики Арутюна и Армине Галенц.
Они со своим первенцем репатриировали на историческую родину летом 1946 года. В октябре родился второй мальчик – Саро. Он учился в училище имени Терлемезяна, затем в Художественно-театральном институте. Тем не менее главными учителями были отец и мать, вся арт-атмосфера, которая его окружала. К чести Саро надо сказать, что он никогда не попадал под влияние их искусства, хотя и боготворил родителей. (Нынешний музей Арутюна и Армине Галенц, учреждение одноименного Фонда, прежде всего материализация сыновьей любви.) Его индивидуальность проявилась со студенческой скамьи. Саро был строптив и ярок, увлекся сюрреализмом, выработал свой глубоко личный почерк. Его последняя выставка (увы, последняя прижизненная) в Академии художеств открылась в прошлом году, когда Саро исполнилось 70. Показала, каким блестящим мастером рисунка был художник, как тонко и виртуозно фиксировал свои чувства и мысли. Все искусство Саро — искусство интеллектуала, глубоко переживающего свое время. Он чрезвычайно ответственно относился к конечному продукту своего творчества – делал бесконечное множество эскизов. С ним было приятно общаться. Саро был деликатным и дружелюбивым человеком с великолепным юмором, временами переходящим в иронию. Без малейшего преувеличения можно сказать, что его любили все. Особенно студенты. В их памяти, в памяти всех, кто общался с Саро, он останется как обаятельная и артистичная личность. Таких, как Саро Галенц, много не бывает. Такие не стираются из памяти…

Отрывок из недавно вышедшей книги Армине Галенц
«Прости меня, Арутюн…».

Она о первых шагах семьи репатриантов на исторической родине, о том, как родился будущий художник Саро Галенц.

В начале июня 1946 года второй караван репатриантов прибыл на станцию “Ереван”. Была страшная суматоха: встреча разлученных жестокой судьбой людей, которые не виделись годами… Старые и новые друзья, знакомые, родственники, просто наблюдатели, все полны надежд… плач, смех, крики, поцелуи… словом, нечто неописуемое.
“Каленц! Кто здесь Каленц?” – “Здесь я, здесь!” – “Приготовьтесь, выходим…”
Мы вышли первыми. Нас пришли встречать заместитель министра просвещения (как я потом узнала) и симпатичный молодой человек в военной рубашке. Стоял большой грузовик. Наш вожак поднялся в кузов к водителю, я с сыном Арменом пристроилась рядом, сзади Арутюн. Машина въехала в освещенный вечерними огнями город, и наш проводник показывал и называл улицы. Меня больше всего восхитила Опера, это величественное круглое здание и площадь, вся в зелени. …Мы заехали на длинную пыльную улицу, проехали над речной канавкой, окруженной плакучими ивами, и остановились у какого-то дома. Нас встретили две старые женщины, пожилой мужчина и парень. “Добро пожаловать, добро пожаловать!” – сказали они и поцеловали нас.
Мы были и рады, и очень взволнованы… Стали разгружать сундуки с вещами. Вдруг что-то грохнуло… Каленц остановился… “Сломалось наше большое зеркало, – сказал он, – не к добру это…” Он был суеверен как ребенок, и впоследствии, когда настали тяжелые времена, часто вспоминал: “Ведь в первый же день наше зеркало сломалось!” Это было очень ценное венецианское зеркало. Мы не стали брать много вещей: только все необходимое для рисования, дамасский сундук с вырезанными фигурками – подарок крестника на свадьбу, постель и одежда. Хотели взять мебель, но из Комитета по приему соотечественников предупредили, что корабль перегружен: “Россия” перевозила на родину сразу три тысячи человек, все – от мостиков до трюма – до отказа было заполнено людьми.
Нам выделили комнату на втором этаже дома со свежей побелкой и новым дощатым полом. Хозяин пригласил пообедать, помню, подали форель с пшеничным (дзавари) пловом. В тот же вечер нас посетила молодая женщина, в руках у нее был большой огурец и завернутая в бумажку горстка сахарного песка, она приветствовала нас от имени райсовета.
Так начался новый период нашей жизни.
Вскоре нам предложили землю в районе Арабкира, на Блуре, там будем строить собственный дом. Конечно, мы были воодушевлены этой идеей, особенно я. Какая женщина не мечтает о своем гнездышке? Но как описать те мучения, которые пришлось перенести, пока на высушенной солнцем каменистой, безводной земле поднялся наш дом! Северной стороной Блур выходит на Разданское ущелье, там жили турки, так что Блур был местом довольно опасным, ночью туда боялись даже близко подойти. Питьевую воду таскали из источника рядом со школой Ширванзаде, а чтоб набрать воды для стройки, надо было дойти до теперешней улицы Кутузова. На каждом шагу неописуемые преграды, безнадега, глубокое отчаяние… Чтобы получить очередную ссуду в 1500 рублей, днями простаивали в очередях – и в банке, и в райсовете, казалось, это никогда не кончится. Строительных материалов не было, достать их было невероятно сложно, а перевезти – только на случайных машинах, которые с репатриантов драли втридорога. Им казалось, что мы богачи…
Я делала, что могла. Я была и в очередях, и в каменоломне, потому что хотели строить только из красного туфа, и следила за работой строителей, и месяцами вручную колола камень… Словом, была всем и была везде…
Но еще до того, 10 октября 1946 года, родился мой второй сын, Саро. Он появился на свет в одном из арабкирских бараков, специально приспособленных под роддом. Боже, какая жуткая была “больница”! Меня уложили на расстеленную на жестких досках клеенку и укрыли грязным, в кровяных пятнах, халатом… Мой мальчик родился светленький, с золотистыми волосами, а бровки и ресницы были вовсе белые… В том же халате меня перевели в комнату на пять коек – и бросили без внимания. Акушерка попалась опытная, но что сказать о той санитарке, которая в первый же день после родов посылает тебя в туалет на улице и пеленки – твои и ребенка – полощет прямо в протекающей по улице речке, тем более в нашей речке! Хотя голова у меня раскалывалась и места я себе не находила, но замечала все, особенно сыночка своего, Армена, который убегал из дому и подолгу сидел у моего окна, ему было только три года, и отца его видела, который пытался увести Армена домой. Их, единственных на всем свете родных мне людей, наконец, с большим трудом пропустили в барак, и они жалостливо улыбались малышу. Я не выдержала такого равнодушия и на четвертый день убежала из больницы.
Я все еще не вставала с постели. Шел 12-й день. Каленцу надоело сидеть дома взаперти, он ушел, не забыв напомнить, что если проголодаемся, можно поесть вареную картошку. Женщина, которая пришла помочь по хозяйству, стала ворчать, мол, там, где работала раньше, ее прилично кормили. И тут во мне проснулась армянская женщина: если я, такая больная, выпалила я, обхожусь вареной картошкой, будьте так добры, довольствуйтесь этим и вы! Потом выпроводила ее и встала. Через день ночью вдруг проснулась в судорогах, руки прощупали какую-то влажность, я проверила простыню под ребенком – то же самое, это было похоже на землетрясение, которое разразилось внутри меня. Почему вокруг все мокро? Я почти теряла сознание, но успела крикнуть, хотя вырвался не вопль, а жалобный стон: “Арутюн, я умираю!” На третий-четвертый мой окрик он еле проснулся и резко вскочил. Отбросил одеяло и увидел, что мы с малышом купаемся в крови. Хозяева дома побежали за врачом, но она отказалась идти по “профессиональным” соображениям, мол, не надо было убегать из больницы. Каленц наорал на них, они снова побежали за врачом, и в этот раз она соблаговолила появиться и в последний миг успела вырвать меня из щупалец подкравшейся смерти. …Удивительно, как я, такая щуплая и худосочная, потеряв столько крови, осталась жива. Лампа на потолке была завернута газетой-абажуром, и мне казалось, что каждый шорох этой бумаги медленно убивает меня.
Наступило утро, и пришел черед удивиться и мне, хотя ни двигаться, ни говорить я была не в силах. На губах Каленца появилась сыпь, он был в отчаянии и выглядел абсолютно измотанным. Потом рассказал, как в тот же день его под каким-то предлогом забрали в какое-то здание, провели по разным комнатам, и незнакомый мужчина стал его допрашивать. Как бы между прочим сообщил, что в Арабкире сформирована подпольная группа дашнаков, и они хотят, чтобы Каленц поименно назвал членов этой организации. Каленц ответил: “Если вам известно, что есть такая группа, значит вам известно также, кто входит в нее – ведь это ваша обязанность знать, я только художник и не интересуюсь подобными вещами”. Ему пригрозили, и действительно, угроза эта всю жизнь, как дамоклов меч, висела над ним. Значит, два этих жутких события – угроза “Ты еще пожалеешь…” и жена с новорожденным ребенком на грани смерти – произошли в один и тот же день.