“Мне не нужны никакие документы, меня и так везде узнают”

Много лет 4 июля армянский мир отмечает день рождения всенародного любимца Мгера МКРТЧЯНА, Фрунзика (1930-1993).

Его искренне любили. За талант и доброту. Для нас, соотечественников, он больше чем Артист. Мгер-Фрунзик больше, чем кто-либо, органично вобрал в себя национальный дух и характер. Прошло лишь двадцать лет, как его нет, но уже трудно припомнить, сколько ж о нем снято фильмов, сколько ему поставлено памятников — в Ереване, Москве, Тбилиси, Дилижане… Предлагаем отрывки из недавно переизданных воспоминаний режиссера Георгия Данелия, снявшего культовое кино “Мимино” с участием великого Фрунзика, а также из воспоминаний близких артиста. “ЧТО ЭТО ЗА ПРОФЕССИЯ — АКТЕР?” Город, в котором родился Мгер, в те годы еще Фрунзик Мкртчян — Ленинакан, — переименован в Гюмри. От дома, где жила семья артиста, остался лишь фундамент. Во время землетрясения 1988 года он полностью разрушился. Теперь на его месте стоит трехэтажный дом из красного туфа. Сосед Мкртчяна Давид Акопян вспоминает: “Его родители Мушег и Санам были детдомовцами. Обоих пятилетними нашли прямо на дороге. Многие армяне, спасаясь от турецкого ятагана, потеряли в годы геноцида своих близких. Люди с одинаковой судьбой, они познакомились на текстильном комбинате, который в 30-е годы построили в Ленинакане. Мушег работал табельщиком, а Санам в столовой посудомойкой. В 30-м году у них родился первенец, которого нарекли в честь советского полководца Фрунзе. Помню, Мушег все время показывал рисунки своего старшего сына. Он мечтал , что он станет хорошим художником”. — Брат с десяти лет на площадке второго этажа, где мы жили, показывал для детей театральные представления, — рассказывает в свою очередь Альберт Мкртчян. — Позже, когда он стал участвовать в спектаклях драматического кружка, расположенного напротив Дома культуры, на игру Фрунзика собирался смотреть весь поселок. А отец, бывало, кричал: “Что это за профессия — актер?” Однажды он пришел на спектакль, брат ждал страшных последствий. Домой отец вернулся в тот вечер очень поздно, когда мы уже легли спать. В темноте он долго смотрел на него, потом снял ботинки и лег в ногах у брата — как преданная собака… Утром он сказал ему: “Молодец, Фрунзик, ты хорошо играл”. Но глава семьи Мушег упорно заставлял сына рисовать. Однажды, когда тот воспротивился, он ударил его железной линейкой по рукам. А вечером его арестовали… Текстильный комбинат, где работали родители, выпускал бязь, или, как ее называли в те голодные послевоенные годы, “белое золото”. Многие работники обматывали ноги под брюками кусками ткани, и кто по полметра, кто по метру проносил их через проходную. Воровали бязь, чтобы прокормить детей. В тот день попался один Мушег Мкртчян. За кражу пяти метров ткани ему дали десять лет лагерей. Срок отбывал он под Нижним Тагилом, валил лес. Он родился и вырос в квартале, который именовался Полигоном. Этот район в Ленинакане считался бандитским. Он застал войну, голод и холод. Отец у него был пьющим человеком. С детских лет Фрунзик знал жизнь в самом худшем ее проявлении. Но не ожесточился, вырос добрым. Во многом это заслуга его матери Санам. Мгеру передалось ее необычное чувство юмора. Он мог замечать смешное в обычной жизненной ситуации и жить не мог без розыгрышей. — Работая в гостеатре Ленинакана, Фрунзик познакомился с актером, который стал его закадычным другом на всю жизнь, — рассказывает Альберт Мкртчян. — При знакомстве Азат Шеренц налил брату в стакан из-под чая водку и сказал: “Ты талантливый, ты должен выпить, потому что все талантливые актеры были алкоголиками”. Выпил… — А Фрунзик никогда не комплексовал из-за своего носа? — Нет, вполне философски относился к тому, что многие считали его обладателем большого носа, и частенько признавался, что еще сызмальства больше задумывался не над тем, почему, видите ли, у него нос массивный, а почему это они, носы, у других такие маленькие, — говорит Альберт. — Он часто подшучивал над своим носом, чтобы другие не подтрунивали над ним. Это типично для талантливых людей. Как только он появился в театре, сам начал рассказывать всем анекдоты про свой нос. И через неделю все перестали замечать, какой такой нос у Мкртчяна… Между прочим, расписывался артист весьма своеобразно: ставя автограф, он буквально одной линией прописывал-вырисовывал свой профиль с массивным носом… “Нос даже не был большим, — смеется Альберт. — Просто он у него начинался не оттуда…” — показывает он на середину лба. — Как появилось другое его имя — Мгер? — Однажды театр Сундукяна поехал в Бейрут на гастроли, — вспоминает Альберт Мкртчян. — Диаспора настолько полюбила его, что стала называть Мгером, что по-армянски означает “светлый, солнечный”, имя Фрунзе вызывало у них недоумение. У него было два паспорта, в одном было написано “Фрунзе Мкртчян”, в другом — “Мгер Мкртчян”. Вторым документом, который ему сделали друзья, он очень гордился. Но вскоре он потерял и тот, и другой паспорта. Иной раз брат говорил: “Мне не нужны никакие документы. Меня и так везде узнают и принимают”. Когда Данелии и актерам вр учали премии за “Мимино” в Государственном Кремлевском дворце, охрана перекрыла вход артистам: “А у вас пропуска есть, товарищи?” Пока Данелия и Кикабидзе рылись в карманах, Мгер строго спросил: “Разве иностранные шпионы в Кремль без пропусков ходят?!” Всех пропустили без бумажек… Георгий ДАНЕЛИЯ “Конфету хоЧешь? Нету” Герой Фрунзика Мкртчяна Рубик Хачикян из фильма “Мимино” стал фигурой знаковой, и многие говорят, что это лучшая его роль в кино. А ведь упади тогда монета по-другому — и его в этом фильме могло и не быть. И фильм был бы совсем другой. Когда в Болшево мы написали все, что происходит в Грузии и наш герой прилетает в Москву, возник вопрос: — Один живет он в номере гостиницы или с кем-то? — С кем-то. — С кем? С Леоновым или Мкртчяном? Поселили с Мимино Леонова (эндокринолога из Свердловска). Получается интересно. Поселили Фрунзика (шофера из Ленинакана) — тоже интересно. Решили: Леонов — орел, Фрунзик — решка. Подкинули монету. Выпала решка. И Кушнерев в этот же вечер вылетел в Ереван освобождать Мкртчяна от спектаклей. Первый раз Фрунзик снялся у меня в фильме “Тридцать три”, потом в фильме “Не горюй!”, об этом я писал. В “Не горюй!” у него одна реплика: “Конфету хочешь? Нету”. Я показывал фильм во многих странах, каждый раз и у нас, и за границей в этом месте был хохот и аплодисменты. А после “Мимино” многие его реплики цитируют и сейчас, через тридцать лет. Некоторые запомнились, потому что они смешные: “Я так хохотался!”, “Ты и она не две пары в сапоге”. Но есть и совершенно обычные. Во время завтрака Хачикян спрашивает Валико: — Вы почему кефир не кушаете? Не любите? Ну что тут запоминать? Но и эту фразу до сих пор повторяют. Уверен, если бы это сказал другой актер, не Мкртчян, эта реплика вряд ли осталась бы в памяти, даже сразу после просмотра. Когда мы снимали, было очень холодно, мороз доходил до минус сорока. А костюмы выбрали летом. Буба выбрал плащ, а Фрунзик короткую курточку. Я говорил, что будет холодно. “Они же с Кавказа, откуда у них теплые вещи?” — возражали они. Та зима была на редкость суровой. Сцену “Хачикян и Валико у Большого театра” снимали, когда было минус 36. Досталось беднягам! На Бубу (Вахтанг Кикабидзе) и Фрунзика смотреть было больно! Поскольку натурные сцены были в основном в центре, во время перерыва я возил их обедать к себе домой (мама вкусно кормила нас). Мы обедали и обсуждали сцену, которую сегодня предстояло еще снять. Здесь проявлялась неуемная фантазия Фрунзика. Он предлагал бесконечное множество вариантов, из которых нам оставалось только отобрать. Некоторые сцены в фильме сняты не по сценарию. Это итог маминых обедов. Так, например, по сценарию после Большого театра, когда Мимино и Рубик заходят во двор и там нет “КамАЗа”, они находят его в соседнем дворе, и на радостях Фрунзик целует машину, а поскольку мороз — губы прилипают к железу. А Фрунзик придумал, что когда Мимино пошел звать милицию, Хачикян остался во дворе охранять следы. И когда во двор хочет войти человек, он угрожающе поднимает увесистый кусок льда и говорит: — Друг, как брата прошу, не подходи! Сюда нельзя! Здесь следы! Когда мы спускались к машине, на лестнице встретили моего ученика режиссера Виктора Крючкова, который шел ко мне. Он и сыграл прохожего. Фрунзик придумывал и реплики своему герою. Реплик “я так думаю”, “я один умный вещь скажу, только ты не обижайся” тоже не было в сценарии, это придумал Фрунзик. (Когда я говорю: “не было в сценарии”, я имею в виду тот сценарий, по которому мы снимали и который все время менялся.) Еще у него был особенный дар. Во время озвучания, если его герой на экране на секунду открывал рот (чмокал или просто шевелил губами), Фрунзик умудрялся вставить слово, всегда синхронно и всегда к месту. И еще Фрунзик очень хорошо показывал. Был у него номер, как кто ныряет с вышки, и мама каждый раз, когда он приходил к нам, просила его повторить этот номер. Фрунзик вставал из-за стола, и мы видели, что он поднимается по лесенке на вышку, подходит к трамплину, готовится и ныряет. И всякий раз — до сих пор не могу понять, за счет чего — было ясно, что это прыгнул русский, это — грузин, а сейчас армянин, и даже было понятно, что нырнул китаец, хотя Фрунзик проделывал все это молча и не щурил глаза. Великий актер был Фрунзик Мкртчян! АРМЯНЕ И ГРУЗИНЫ Фрунзик играл в нашем фильме армянина, и мне было важно, чтобы его герой понравился армянам или хотя бы не раздражал. На первый просмотр я позвал режиссера Эдика Кеосаяна. Картина Эдику понравилась. “Человечное кино, — сказал он. — Это сейчас редкость”. — А армянин, как тебе? — Не Сократ, конечно. Но хороший парень. Надежный. Между прочим. Вражды между армянами и грузинами никогда не было. Но дискуссии и споры — кто древнее, кто мудрее и кто лучше в футбол играет — были и будут всегда. Секретарь Армянского союза кинематографистов кинорежиссер Фрунзик Довлатян позвонил мне и рассказал: Пришла к ним первая копия “Мимино” для показа в Доме кино. Собрал он секретарей, сели смотреть. Грузины сняли армянина. Наверняка будет какая-нибудь подковырка. Смотрят. Появился армянин Рубик Хачикян — смешной, симпатичный. Следующая сцена — танцует. Неплохо танцует. Дальше — покрышку грузину отдал. Нормальный парень, не к чему придраться. Но вот грузин звонит из-за границы и говорит телефонистке, что хочет позвонить в Дилижан. А телефонистка говорит: “Это невозможно”. — “А в Телави?” — спрашивает грузин. “Да, конечно! Пожалуйста, говорите!” — говорит телефонистка. “Ага! Так и знали! В Дилижан невозможно, а в Телави — пожалуйста! Да кто этот ихний Телави знает? А Дилижан всемирно известный курорт!” Но недолго возмущались. Оказалось, что телефонистка перепутала Телави с Тель-Авивом. Кончилась картина, так ничего обидного и не нашли. — Вот я звоню, потому что все просили тебя поздравить и поблагодарить за хороший фильм, — сказал Довлатян, — только товарищи из Дилижана просили тебя приехать сюда, чтобы ты понял, что вода в Дилижане не второе, а первое место в мире занимает! А ХаЧикЯн не композитор, а шофер Вообще-то в сценарии второе место в мире занимала вода не из Дилижана, а из Ленинакана. Но Гия Канчели попросил меня (он каждое лето ездил в Дилижан в Дом творчества композиторов писать свои симфонии): — А нельзя сделать так, чтобы этот Хачикян был не из Ленинакана, а из Дилижана? — Нельзя. — Почему? — Потому что Дилижан — курорт. А Хачикян не композитор, а шофер. — Но в Дилижане тоже шоферы есть. На Канчели была симпатичная курточка, похожая на толстовку. — Ты где эту куртку купил? — спросил я. — Не помню. — Красивая, — сказал я. — Я как раз такую ищу. — На! — Канчели снял курточку и отдал мне. — Вымогатель! Так Хачикян поселился в Дилижане. Через много лет эта курточка нам с Резо Габриадзе пригодилась в Израиле, в Тель-Авиве, куда мы приехали писать сценарий фильма “Паспорт”. Там на второй день после приезда нас неожиданно пригласил к себе президент Израиля господин Герцог. У Резо тогда пиджака не было (не уверен, что он у него есть сейчас), а у меня с собой была курточка Гии Канчели, которую я заработал путем творческого компромисса. В номере было холодно (на полную мощность дул кондиционер), и я в ней спал. Мы погладили эту курточку, Резо надел ее, я завязал на нем галстук, и на приеме у президента Израиля мой друг выглядел официально и весьма импозантно. (Это был единственный раз, когда я видел на Резо галстук.) РАЗГОВОР ВАЛИКО С ТЕЛЬ-АВИВОМ Наш герой купил в Западном Берлине подарок для своего друга Хачикяна и хотел позвонить ему в Дилижан. На переговорном пункте ему сказали, что у них такого города в списке нет. “А Телави?” — спросил Валико. “Есть”. И его соединили с Тель-Авивом. Случай распорядился так, что на другом конце оказался эмигрант из Кутаиси, грузинский еврей Исаак. Исаак очень обрадовался, услышав родную речь, и стал расспрашивать, что нового в Кутаиси. Потом они с Валико в два голоса стали петь грузинскую песню. Исаак плакал. А потом, расплатившись за разговор, Валико без копейки в кармане шел пешком до аэропорта. НЕТ МЕНЯ! ПЕРЕРЫВ! После разговора с Валико Исаак тут же позвонил в Телави, чтобы сообщить другу Валико — Кукушу, что зеленого крокодила для Хачикяна Валико купил. Но телавский кепочник Кукуш, которого играл великий грузинский комик Ипполит Хвичия, испугался говорить с Израилем, замахал руками и закричал: “Нет меня! Нет! Перерыв!” И Хвичия сыграл это так, что в том месте, когда смотрели материал, стоял хохот. Даже я смеялся, что со мной на моих картинах бывает очень редко. (Этот эпизод, к сожалению, так и не вошел в фильм.) ДАНЕЛИЯ, ТЫ ЕВРЕЙ? Мне позвонил Сизов и спросил: — Ты газету читал сегодня? — Какую? — Любую. Вот у меня “Правда”, — и прочитал: — “Киностудия “Мосфильм” представляет на международный фестиваль фильм режиссера Данелия “Мимино”. Все, поезд ушел. — Нет! Поезд еще у перрона! Завтра вы представите на фестиваль другую картину, и ей, какая бы она ни была, дадут главную премию! А я вырезать ничего не буду. Кладите картину на полку! — Боюсь, Георгий Николаевич, что никакой полки не будет. Если ты не выполнишь замечаний, ты их сильно подведешь. И они мне прикажут остановить по этому фильму все работы, и нечего нам будет класть на полку. Прежде чем что-то решить, подумай как следует, посоветуйся. На тот момент у меня в работ е, кроме смонтированной пленки с изображением, было еще около двадцати магнитных пленок. Несколько пленок с репликами актеров, с гур-гуром, с синхронными шумами, просто с шумами. Только музыки — четыре пленки. Если поступит приказ остановить работы по фильму, наши монтажные комнаты отдадут другой картине. Магнитки размагнитят, а изображение смоют. И в отличие от других закрытых картин, исходные негативы которых хранятся в подвалах Госфильмофонда в “Белых столбах”, от этого фильма не останется ничего. Я собрал соратников и объяснил им ситуацию. Соратники в один голос сказали: “Не вырезай!” Я еще раз попросил всех учесть, что если я отказываюсь, фильма не будет. Вообще. Только песня “Чито-грито” останется. С утра пораньше отправился в Госкино. Приехал очень рано. Ходил кругами. Дождался, когда подъехал лимузин министра. — А если бы не фестиваль, выкину ли бы этот эпизод?! — выпалил я, когда он вылезал из машины. — На улице будем разговаривать? — хмуро спросил Ермаш. — Пойдем, чаем угощу. Только не матерись. Пришли. Он велел секретарше принести чай. Снял пиджак, сел, потряс головой: — Голова чугунная, как будто вчера литр выпил. Самое обидное, что не пил. Нервы. Твое кино я же никому не показывал. На себя все взял. А ты вопишь на весь свет, что я тебя обижаю. — Филипп Тимофеевич, вы на вопрос не ответили. Если бы не фестиваль, вырезали бы этот эпизод? Он посмотрел на меня, прищурился: — Данелия, скажи честно, ты — еврей? Останется между нами. Слово. — Да нет вроде. — А чего тогда ты так держишься за этот Тель-Авив? — Хорошая сцена, трогательная, смешная. — Пойми, не то сейчас международное положение. — А если так: на фестивале, для международного положения, покажем без этого разговора, а в прокат, для своих граждан, выпустим с ним. — А говоришь, что не еврей. — Ну хорошо, еврей я, еврей! Так как? — Ну ладно. Ты давай лодыря не гоняй! Иди работай! Чтобы к фестивалю копия была готова! А там подумаем, время будет. Мы смонтировали негатив — без “Тель-Авива” и напечатали фестивальную копию. После этого вернули сцену в часть, перезаписали и сдали исходные данные на копирфабрику. Работали круглосуточно. К последнему дню фестивального показа успели. Я впервые увидел копию без разговора с Тель-Авивом на фестивале. Сидел с Ермашом в ложе. Принимали хорошо. Ермаш был счастлив. Да и я тоже смотрел с удовольствием. И вот добрались — купил Валико крокодила для Хачикяна и… идет в аэропорт. Почему-то — пешком! Полная чушь! Приз за “Мимино” на фестивале мы получили. А осенью он вышел на экраны кинотеатров большим тиражом — и во всех копиях разговор с Тель-Авивом был. Между прочим. Мне сказали, что на территории СНГ около ста ресторанов с названием “Мимино”. (Самый роскошный — в Киеве.) В Москве их семь. Открылась сеть ресторанов: “Чито-грито”. У Дома кино появилось заведение: “Я так думаю”. Есть рок-группа: “Я так хохотался”. По всем радиоканалам звучит диск: “Ларису Ивановну хочу”. И появилось новое имя — Цанадо. Я знаком с человеком с таким именем. Когда вышел фильм, обладатель этого имени был маленьким. В фильме Валико произносит: “Здороваться надо”. Мальчик спросил папу: “Кого там зовут Цанадо?” — “Нет там никакого Цанадо”, — сказал папа. “Как нет? Он два раза сказал: Здорово, Цанадо”. С тех пор мальчика так и зовут — Цанадо. И еще. Мне сказали, что в Гомеле есть кафе, которое называется “Вы почему кефир не кушаете? Не любите?” На снимках: памятники героям фильма “Мимино” в Тбилиси и Дилижане; фрагмент памятника героям кинофильма “Мужчины” в Ереване; Георгий Данелия и Мгер Мкртчян