ЛЮБИТЬ ДОБРО

(часть 1)

В неизданной еще книге «Любить добро» журналиста Карена Захаряна рассказывается  о  жизненном и творческом пути  Зория  Балаяна. С известным, как в самой Армении, так и далеко за ее пределами,  писателем автора этого биографического повествования связывает близкое знакомство с ним, начавшееся в не столь далеком 1969 году в Степанакерте и  переросшее затем  в крепкую дружбу. Книга знакомит читателя с уникальным, удивительным, подчас непостижимым миром человека, жизнь и творчество которого укладываются в несколько ипостасей: помимо самой литературы, еще и медицины, спорта, путешествий (в частности, кругосветной экспедиции на парусной яхте), общественной деятельности. В ожидании мецената  газета «Новое время»  предлагает отрывки из этой книги. 

ЩЕПКИ И ОПИЛКИ, или СЫН “ВРАГОВ НАРОДА””

Его первым «путешествием» стал путь от угла комнаты до балкона. «И на этом пути, — пишет он, — я делал удивительные для себя открытия, отчего и радостно смеялся». Наверное же, делать «открытия» и при этом радостно смеяться, могут только дети, для которых умение чувствовать и распознавать мир начинается с материнской ласки и отцовской опеки. Это мир добра и любви.

Но вскоре этот мир для него разом кончится. Оборвется в одночасье. Путешествие через всю комнату станет другим. Почему-то вовсе не радостным. Все вокруг станет другим, и, опять же, — не радостным. Не радостной станет мама. И ее голос тоже – не радостным. Он это вмиг  почувствует. На рефлекторном уровне. В два года только рефлекторно и можно чувствовать все то, что происходит вокруг тебя. И с тобой тоже. Понимание же – и этого, и многого другого, приходит потом, гораздо позже. Когда реальность, как сказали бы психологи, начнет вытеснять из сознания галлюцинаторные впечатления счастливого детства. Счастливого?

Вот и он тоже не сразу поймет, что счастливое детство кончилось у него в два года. То самое счастливое детство, обещанное Сталиным, «отцом народов». А кончилось потому, что не стало отца. Отца двухлетнего Зорика. А не «отца народов».

…ЗИМОЙ 1937 ГОДА, в день, когда ему исполнилось ровно два года, и в семье, как и водится, собирались отметить этот радостный праздник, перед их домом номер 25 по улице Коммунистической в Степанакерте остановился «воронок». Председателя исполкома Совета депутатов трудящихся Гадрутского (Дизакского) района Нагорного Карабаха Гайка Балаяна по подозрению в контрреволюционных действиях увезли в Шуши. Там располагалась единственная на весь Карабах  тюрьма. В одной из сырых её камер арестанта продержали два дня, пытаясь навесить на него ярлык «врага народа». Однако точные и выверенные ответы на вопросы следователей не оставляли им места для скорой расправы над государственным чиновником областного уровня.

Расправа будет учинена спустя шесть месяцев, когда перед тем же домом в Степанакерте еще раз остановится машина с «пассажирами» в кожанках из азербайджанского НКВД. На этот раз Гайка Балаяна увезут в Неизвестность. Поначалу она вновь будет называться Шушинской тюрьмой, потом – Баиловской в Баку, позднее — многочисленными этапами Небытия. Того самого Небытия, в котором он, Гайк Балаян, отец двухлетнего мальчика, которому суждено будет стать в будущем писателем-публицистом, врачом, путешественником и общественным деятелем,  обретет последнее пристанище в  суровом северном крае. Навсегда. А еще через пять лет будет арестована по состряпанному обвинению и мать этого мальчика – как «жена врага народа».

Так начнется его жизнь. Без отца и без матери – в голодном Степанакерте, переживающем войну. И в Степанакерте послевоенном, но тоже голодном.

 «В страшные годы, когда миллионы отцов и матерей были щепками, я и миллионы моих сверстников были мелкими опилками». (Известная фраза Сталина «Лес рубят – щепки летят»). Это он напишет в одной из своих книг, в том самом автобиографическом романе «Без права на смерть». Напишет много позже, когда, уже, будучи знаменитым писателем, начнет обобщать пройденный собой и физический, и творческий пути жизни.

ДЕД МАРКОС

В детский приют восьмилетнего Зорика не отправят. Не потому, что в Степанакерте не было приютов – его могли бы отправить туда, где эти приюты были – в какой-нибудь захудалый азербайджанский город. Но  мать, оберегая сыновей — его и младшего брата — от неблагозвучного «детдома», примет навязанные обвинением условия. Клеймо «жены врага народа» не позволяло ей отстаивать свою правоту — надо было молчать и соглашаться с предъявляемым обвинением. И суд, который все равно оставался обвинением,  вынесет ей приговор: десять лет лагерей.

Воспитанием восьмилетнего Зорика, а точнее, его жизнью, займется дед по отцовской линии – мудрый и добрый старик Маркос. Для него он станет эталоном упорного и мужественного дневного труда. Вспоминая детство, Зорий всегда приводит слова деда о том, что «днем мужчина может лежать только в гробу». И еще: «Для меня он был домашним Аристотелем, хоть и не имел ни одного класса образования. Александра Македонского из меня не воспитал, но зато терпеливо учил любить добро и ненавидеть зло. Мы всегда были вместе. Он всегда был рядом».

…Когда начнется  война, он еще будет ходить в детский сад. Детсадовское время запомнится на всю жизнь. И супом «танов», которым кормили в обед. И куском сахара из старых запасов, который выдавался на ужин вместо конфет и печенья. Но острее всего оно запомнится дневным сном по установленному детсадовскому режиму. Не потому, что он вместе со многими дошколятами старался при каждом удобном случае от него увильнуть, а тем, как однажды его и в самом деле освободят от этого самого дневного сна, и он, радостный, побежит домой, чтобы узнать, что… «удобный случай» — это еще и тогда, когда в дом приходит несчастье.

И потом, уже в начальной школе, когда его еще два раза освободят – теперь уже от занятий, он будет знать, зачем ему надо бежать домой. У старика Маркоса и жены его — тетушки Софьи трое сыновей воевали  на фронте, и на каждого из них придет похоронка. В областной газете «Советский Карабах» о них появится очерк – «Три капитана». Как слабое, все-таки, утешение хроническому горю. Ведь еще раньше, в 1939 году, на операционном столе в одной из больниц Баку умрет и их старшая дочь. Год этот будет к тому же годом смерти отца в далеком северном крае. Гайка Балаяна похоронят в мерзлой земле одного из северных лагерей ГУЛАГа – в Коми. Но, ни маленький Зорик в свои четыре года, ни его мать, которая еще была на свободе, ни остальная его родня еще долго не будут знать об этом.

«Я рос в семье, где долгие годы никто никогда громко не смеялся», — напишет он спустя много лет в предисловии к биографической книге, которая по праву станет для него Главной. Напишет о себе, об отце с матерью, о своих близких и дальних родственниках. О друзьях. Просто о случайных людях. Никого не забудет, всех вспомнит. Напишет обо всех, кто будет связан, и обо всем,  что будет связано с поиском истины тридцать седьмого и «всех тридцать седьмых тоже». Тех самых тридцать седьмых, которые обозначат в истории (Российской, Советской, Мировой) некую абсурдность бытия и ощущение накатывающегося безумия, из которого душа ищет выхода и не находит.

Еще со школьных лет будет искать, не особенно сознавая смысла своего поиска. А просто перелистывая страницы учебников из школьной библиотеки, в которых озорная несмышленость их обладателей к помещённым в книгах портретам известных в стране политических и государственных деятелей безжалостно пририсовывала чернилами прочие художества в виде рогов или усов, а то и выколотых глаз. Так детская неосознанность «абсурдного бытия» реагировала на «ощущения накатывающегося безумия». Ему же безумно и страстно будет хотеться встретить среди портретов также и портрет отца. Пусть «врага народа», но отца, лицо которого, «с веселыми глазами и густой черной копной волос», ему было знакомо лишь по редким фотографиям, бережно хранящимся в доме старика Маркоса. Встретит? Нет, не встретит. Портреты государственных деятелей областного масштаба в школьных учебниках не размещали.

ГЛАВНАЯ КНИГА

…Когда пройдет много лет после этого, он, уже дипломированный врач, знаменитый писатель и заядлый путешественник, поймет, что поиски истины «тридцать седьмого» будут подспудно связаны с тем самым детским желанием — во что бы то ни стало найти портрет отца. Но уже без пририсованных излишеств. Ибо отец для него будет безупречен. А значит, непременно безупречным будет и рассказ о нем. И о матери тоже. О матери, пережившей ГУЛАГ, и об отце, убитом в ГУЛАГе. И о том, что пришлось пережить ему самому – мальчику-сироте; юноше-сыну врага народа; молодому мужчине-романтику; наконец, состоявшемуся писателю, которому было и есть что сказать людям. 

«Долгие годы работая над книгой, я собрал огромное количество архивных документов. В ней все, что мне хотелось рассказать о матери и об отце, о себе… Я твердо убежден, что жертвами тридцать седьмого были также не вошедшие в официальную статистику репрессий все уже родившиеся и еще не родившиеся дети. Собственно говоря, моя книга и о них тоже».

По признанию самого Зория Балаяна, работая над Главной книгой, он «собственной кожей» ощущал боль страданий, причиненных матери в гулаговских лагерях, и словно собственными глазами видел пытки дантова ада, в котором находился отец. 

Тема личной мести? Это было бы слишком простым объяснением. И к тому же неверным. Ведь ни судить, ни, тем более карать, виновников гулаговских лагерей он не может – реальность сильнее эмоций. Но и простить не имеет права. Книгу же он написал «не для того, чтобы отомстить за отца и за мать, за весь мой истерзанный род». Тогда – для чего же?

…Отец, вернувшись в 1933 году после учебы в Москве в родные края с отличными характеристиками, которыми отмечались его «партийно-идеологическая выдержанность и устойчивость», хорошие «товарищеские отношения» и «выполнение учебно-производственного плана», сразу же приступил к активной общественной деятельности. Гайка Балаяна назначили заведующим областным отделом народного образования. Или, по тогдашней терминологии, наркомом просвещения областного масштаба. Так сказать, первым педагогом области.

Впрочем, он и был педагогом. Кроме административной работы читал лекции  в медицинском техникуме. Там и приглянулась ему молоденькая студентка-красавица Гоарик Юзбашян. Вскоре выяснилось, что чувства молодого учителя к юной красавице пользуются взаимностью. Разница в возрасте – ему было двадцать девять, ей – пятнадцать,  не стала помехой обоюдным чувствам. К тому же, в то время браки, когда жена была намного младше мужа, были в порядке вещей. Впрочем, четырнадцать лет – не так уж и много.

…Семейная жизнь Гайка Балаяна и Гоар Юзбашян складывалась безоблачно, если не считать бытовых проблем, вполне обычных для того времени – времени первых пятилеток, ударного труда, энтузиазма масс и безоговорочной веры в партию. Это было время, когда характеристики в личном деле были важнее жизненных неудобств.  Партийно-идеологическая выдержанность и устойчивость ценились выше, чем достаток в доме. Родившаяся в многодетной, однако довольно обеспеченной семье за два года до советизации Армении, Гоарик не придавала слишком большого значения быту, хотя по молодости лет и чисто по-женски норовила носить красивые платья, красить губы и пользоваться духами «Красная Москва», которые совсем недавно появились в продаже в то время и  были очень большой редкостью в провинциальном Степанакерте. Такое следование моде молодой невестки не очень-то и нравилось ее золовкам, которые время от времени любили читать ей нравоучения. В определенном смысле это даже было оправдано – сказывалась большая разница в летах. Да и воспитанные отцом в духе Домостроя, унаследовавшие от деда по материнской линии, священника Амарасского монастыря и Агортинской церкви Тер-Ованеса, религиозную сдержанность и строгость, они не могли ни думать, ни вести себя с невесткой иначе. Однако Гайку удавалось «срезать» острые углы домашних неурядиц. Ласково целуя сестер в щечки и называя их в шутку святошами, он примирял их словами: «Моя жена ничуть не виновата, что такая красивая – и все, что бы она ни надела, будет выглядеть на ней замечательно».

Впрочем, замечательно у молодой семьи было и то, что у них, как у добрых супругов, если вспомнить Сервантеса, «были две души, но одна воля». И жить надо было согласно этой воле. Пока что она умещалась в пределы сталинской заповеди «жить лучше, жить веселей». Точнее, была стиснута этими пределами.

Только потом, чуть позже, эта самая воля на двоих будет зажата в кулак — всего лишь в один женский кулак. Ее кулак. Вспоминая в сталинских лагерях свое детство в высокогорном, утопающем в зелени селении Кятук, как райский период, когда можно было бегать босиком по мокрой от росы траве, когда синее небо над головой казалось столь близким, что можно было достать его рукой – только дотянись, когда радовало все – и свежий ветерок, и жужжание пчел, и чарующая пастушья свирель,  она понимала, что  думать уже надо не о лучшей и веселой жизни, а о том, чтобы стойко перенести десять лагерных лет в морозной Сибири.

Перед смертью она скажет старшему  сыну: «Все годы пребывания в лагерях я не только выживала, чтобы жить дальше, но и чтобы заработать право на естественную смерть, которую я должна встретить в назначенное для меня время». Для Гоар Юзбашян-Балаян, матери Зория Балаяна, это время по причине неизлечимой болезни наступило в жарком июле 1998 года в Степанакерте. Она умерла в возрасте 80 лет.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                       

ЖЕНА «ВРАГА НАРОДА»

… Приближался зловещий 1937 год, и газета «Правда» писала, что Сталин «подобно любящему отцу возвещает свою волю, чтобы человек трудился ради благополучия народа». Любящему отцу верят. Решительность и энергичность жены придавали мужу силы, и Гайк Балаян действительно ради благополучия народа полностью посвятил себя поистине благородному делу – созданию и развитию в Нагорном Карабахе системы образования. Благо вполне официально ему на это были даны все права – как уже было сказано, по тогдашней терминологии права наркома просвещения Нагорного Карабаха.

…Когда Гоар Балаян, урожденную Юзбашян, вместе с шестнадцатью женами других «врагов народа» из Степанакерта этапом отправили в Сибирь, Зорий учился в первом классе. Когда она вернулась из сталинских лагерей – в десятом. Шел 1953 год, и страна уже три месяца, как жила без «Великого вождя». Отсидев «популярный» десятилетний срок в лагере и, по счастью, избежав очередного сталинского наказа о постоянном поселении в закрытых зонах бывших узников, Гоар Балаян вернулась в родной город. В Степанакерт, где у входа в бульвар «Пятачок» все еще высился на пьедестале во весь каменный рост Сталин, взирающий на проспект своего имени.

В дверях дома деда Маркоса, где Зорий жил все эти годы, стояла незнакомая светлолицая женщина с высоким лбом, длинными рыжеватыми волосами и небольшой родинкой на правой щеке. Он же сидел за столом и был поглощён ответственейшей работой – в школе ему поручили к приезду заезжего лектора, который должен будет прочитать старшеклассникам лекцию о «гениальной работе» вождя всех народов «Экономические проблемы социализма», нарисовать на большом листе ватмана портрет. Когда мать вошла в комнату, он был занят как раз этим – рисовал портрет Сталина. Родную мать он «просто не узнал», и в этом не было ничего удивительного.

…Побыв недолго в Степанакерте, мать переедет жить в узбекский город Андижан. Поближе к старшему брату Араму и другим ссыльным родственникам, осевшим там и в других городах Средней Азии после реабилитации. Зорию же после окончания школы настанет время служить на флоте. Потом, после недолгой побывки в Андижане, где по настоянию матери поступит в медицинский институт, он, подчинившись охоте перемены мест, уедет учиться в Рязань, потом жить  на далекую Камчатку. Долгое расставание с матерью будет «переплетаться» эпистолярным жанром.  В последние же десять лет до ее смерти они уже не расставались.  В Степанакерте, куда мать, наконец, переехала жить после 1988 года, они «вели бесконечные длинные беседы, обсуждая самые важные и острые вопросы» — и прошлой своей жизни, и настоящей.

И беседы эти не прошли бесследно. Уже после смерти матери, Зорий, часто вспоминая их «дискуссии», задумываясь над многими ее словами и воспоминаниями, особенно об отце, «вдруг пришел к неожиданному выводу, что судьба матери, а тем более, ее счастье зависит не столько от личного, собственного благополучия и счастья детей, сколько от судьбы и счастья своей страны, своего народа». К такому умозаключению он пришел, размышляя о судьбе родителей  в виртуальных разговорах с отцом, начало которым было положено еще на Камчатке. В Главной книге есть и такие строки: В реальной маминой жизни, словно в зеркале, действительно отражалась судьба всего Арцаха, всей Армении, всего бывшего Советского Союза. Все мамины заботы и советы всегда относились к тому, чтобы были мир, лад, согласие и порядок в доме. Думаю, это касается всех матерей, на чьи судьбы накладывалась судьба планеты.

Продолжение следует