Лусине, которая пела для ангелов

Светик – так звали ее близкие. И если правда, что имя определяет судьбу человека, то божественный свет обрел реальные черты в голосе, женственности, мягкости, мудрости, одухотворенности глубоко национального образа Лусине. Она прошла испытания во многом страдальческой жизни, так и не став совсем земной. Ее образ обезоруживающей духовной чистоты навсегда остался символом всепобеждающего Света.

 

80 лет назад родилась Лусине ЗАКАРЯН – замечательная певица и любимица всего армянского мира. Она появилась на свет в городе Ахалцихе, в музыкальной семье эрзрумца Абета Закаряна и полячки Вероники Томашевской. В 1952 году семья переехала в Ереван. Лусине окончила музыкальное училище имени Р.Меликяна, потом Ереванскую консерваторию. В 1959 году стала солисткой хора Кафедрального собора Св.Эчмиадзина, а также Армфилармонии и Симфонического оркестра Телевидения и Радио. В 1968-м стала женой специалиста по грабару и знатока армянской духовной музыки Хорена Пальяна, что значительно повлияло на выбор репертуара и амплуа певицы. Несмотря на некоторую предубежденность властей к духовной музыке, Лусине Закарян по праву стала заслуженной артисткой Армении, а в 1972-м и Народной. Через пять лет она удостоилась звания лауреата Госпремии. Выступала с концертами в СССР, странах Ближнего Востока, США, Канаде, Аргентине, Франции… Скончалась 30 декабря 1992 года в возрасте 57 лет. Похоронена в Эчмиадзине во дворе церкви Св.Гаянэ.

К 80-летию певицы публикуем отрывки из книги “Лусине Закарян в воспоминаниях современников” Сергея МАНВЕЛЯНА, которая недавно вышла в свет на армянском языке.

«А можно, я еще спою»…

 

Из воспоминаний

Елены ЗАКАРЯН, сестры певицы

Мы жили в Ахалцихе на улице Вокзальной. Семья у нас очень музыкальная. Дед, Осип Томашевич, учился в Италии, был ведущим солистом (бас) Мариинского театра, выступал в спектаклях в партнерстве с другом, Федором Шаляпиным. Бабушка, Елена Томашевская, концертирующая пианистка. Светик унаследовала музыкальные способности и от нашей мамы, Вероники, которая играла на рояле, и от отца Абеда, музыканта духовой группы симфонического оркестра, он обладал к тому же хорошими вокальными данными.

Старшим из детей в семье был мой брат Давид, который часто выступал с концертами, прекрасно играл на фортепиано и аккордеоне. Светик родилась в 1935-м, а я – в 1937-м, но после замужества по неизвестным мне причинам год рождения Светик в документах был изменен на 1937-й.

Во дворе, выступая на импровизированной сцене нашего Джилид Мейдана, Светик пела, декламировала стихи, играла в театральных мизансценах. Мы и переехали в Ереван главным образом для того, чтобы она получила хорошее вокальное образование. За один день папа успел снять квартиру, мама нашла работу, и летом 1952-го мы уже были в Ереване. Я и Светик учились в том же классе ереванской школы имени Шевченко. Еще в Ахалцихе, едва поступив в первый класс русской школы номер 4, Светик, переходя через мост по реке Поцх, свалилась в воду. Последствия были настолько серьезными, что пришлось пропустить целый учебный год. Она проболела и весь следующий год. Поэтому мы с ней пошли учиться в тот же класс. Светик делала большие успехи по гуманитарным предметам, чего не скажешь о математике – контрольные за нее писала я.

Ученик Комитаса, известный певец Тигран Налбандян, в то время уже убеленный сединами директор училища имени Р.Меликяна, прослушав в исполнении моей 16-летней сестрички “Кужн ара”, настоял на ее поступлении в музучилище, которое, как и позже консерваторию, Светик окончила с отличием.

…После концертов или тяжелой процедуры диализа она часто приходила к нам домой. Желание петь у нее было огромное, все спрашивала: а можно я еще спою? – и садилась за фортепиано, даря нам своим исполнением огромную радость и наслаждение. Еще и танцевала прекрасно, иногда, чтобы развеселить моих детей, включала магнитофон и танцевала твист.

Еще до знакомства с Хореном Пальяном она уже гастролировала по миру, исполняя как армянскую духовную музыку, Комитаса, так и сочинения русских и европейских классиков. Она пела и оперный репертуар, знала целые оперные партии. Так, например, за три дня подготовила партию Чио-Чио-сан из оперы Пуччини, но ее мечта спеть на сцене Оперного театра так и не реализовалась…

Слушая ее на концертах, я ничего не могла с собой поделать – слезы катились из глаз… После ее смерти я больше ни разу не была на концерте.

Светик болела сахарным диабетом, в последние годы состояние ее здоровья ухудшилось. Когда лежала в больнице, просила только об одном: “Привезите мне горсть земли из Эчмиадзина…” Потом она уехала с мужем в Америку принимать диализ. Через 15 дней Хорен, оставив ее в США, вернулся в Ереван, а ей стало настолько плохо, что она впала в кому. Выйдя из этого состояния, она не пожелала там оставаться: “Лучше умереть на родине, чем жить здесь в одиночестве”, – решила она. И вернулась в Армению.

 

«Ее молитва Богу»

Вспоминает музыковед

Тамар ОВАННИСЯН (Бейрут)

 

…Был февраль 1974 года. Мы с большой группой артистов “Армконцерта” — Государственная академическая капелла под управлением О.Чекиджяна и я в качестве артистки хора, Лусине Закарян, солисты Оперного театра Ваан Миракян, Ольга Габаян — летели на гастроли в Ливан. Выступление должно было состояться в знаменитом бейрутском концертном зале Unesco, все билеты раскупили еще за месяц до концерта. По каким-то причинам вылет нашего самолета задерживался. Зная, как не любит Лусине шум и сутолоку, всегда стараясь уединиться в тихом уголке, я долго искала ее в фойе аэропорта. Наконец нашла, и у нас завязалась интересная беседа об искусстве. Я поделилась мнением о ней дирижера Сурена Чарекяна, который видел в Лусине большой потенциал оперной певицы и конкретно Травиату, героиню одноименной оперы Верди…

Лусине, помолчав, мягко улыбнулась, потом обняла меня за плечи и доверительно сказала:

– Я только поступила в консерваторию, когда серьезно заболела. Однажды ночью мне приснился сон. Огромный концертный зал заполнен до отказа. Я стою на сцене и уже собираюсь начать, как вдруг прямо на глазах все сидящие в зале слушатели превращаются в белых ангелов, но, паря в воздухе, не улетают, а терпеливо ждут, когда же я начну петь… И я пою… Они заворожено слушают меня. Не знаю, долго ли длился этот сон, но, проснувшись, я отчетливо поняла: я буду петь для ангелов. Может, это сыграло роль в моем решении избрать жанр духовной музыки, и я безмерно счастлива этим. Когда на сцене исполняю Комитаса или Екмаляна, таги и шараканы, как будто вижу, реально ощущаю тех слушателей-ангелов, которые когда-то приснились мне и указали этот путь. Я пою для них…

…Все наши концерты в Бейруте проходили с беспрецедентным успехом. В зале Unesco несколько вечеров подряд на несколько часов всех нас – и исполнителей, и слушателей – объединяла великая сила армянской музыки, мы становились одним целым, единым организмом. Не было ни «спюркахаев», ни «айастанцев», куда-то исчезли, испарились бесконечно разделяющие нас условности и непреодолимые преграды. Были просто армяне, звучала идущая из глубины веков вечная песнь армянина. Крепло освященное этой песней единство армянского духа, и одним из столпов этого единства была Лусине Закарян. После каждого ее номера несколько тысяч слушателей стоя долго аплодировали ей…

Однажды, когда мы в свободное от концертов время гуляли по центральной улице Бейрута – Хамра, Лусине сказала: «В Армении, да и в мире принято считать, что Бейрут – это Париж Востока. Это верно, но я бы сказала, что Бейрут во многом – малая Армения, во всяком случае по силе и крепости национального духа наших соотечественников». И она была права.

…В те дни я открыла для себя еще одну грань неповторимой личности Лусине. За сценой зала Unesco была оборудована уютная артистическая площадка, где все мы перед выступлением готовились к выходу на сцену, собирались с мыслями и духом. И вдруг из дальнего угла этой площадки донесся голос Лусине, звучал “Господи, помилуй” Комитаса. Она пела очень тихим голосом, но этот «тихий» голос звучал так наполненно, с таким чувством… я не подошла к ней, не стала ей мешать. На следующий день все повторилось. На этот раз Лусине очень тонко и нежно напевала “Сурб, сурб” М.Екмаляна. Я подошла. То, что увидела, потрясло меня. Она сидит на стуле, руки сложены в молитве, глаза закрыты, рядом шприц, ампула с лекарством. Она закончила петь.

– Что это, Лусине? – спросила я с искренним состраданием и удивлением.

– Диабет мучает меня, пришлось научиться делать уколы самой себе, а то бы не выбралась на гастроли, лишилась бы всего… Лекарство это нужно принимать в точно назначенное время. И каждый раз после процедуры я пою Комитаса или Екмаляна – это моя молитва Богу.

Через минуту она статной, свойственной артисту уверенной походкой уже выходила на сцену к ливанской публике, которая с нетерпением ждала своего кумира. Я вспомнила ее слова: “Я пою для ангелов…” Она жила и пела для людей, своим искренним, проникновенным искусством приближая и соединяя людей и ангелов, Небо и Землю. Такой невероятной силой обладала армянская духовная песня, которая лилась с ее уст. Такой была Лусине Закарян. Такой она остается и сегодня, шествуя по вечному небесному пути.

 

«Ереванская публика почитала Лусине»

 

Геворк ТЕР-СТЕПАНЯН,

доктор технических наук

 

В конце 1956 года в жизнь нашей семьи вошла замечательная певица Лусине Закарян. А дело было так. Супруга Асмик часто ездила по воскресеньям в Эчмиадзин послушать литургию. Раз я ей сказал: «Ну что ты туда так часто ездишь? Не забывай, что я атеист, эти поездки совсем ни к чему». Она мне отвечает: «Если бы ты послушал, как там поет Лусине Закарян, ты бы так не говорил!»

…Я вошел с Асмик в собор, когда Лусине исполняла «Сурб, сурб», и был абсолютно сражен. Очень красивая молодая женщина лет двадцати, вся озаренная божественным светом, ангельским голосом с воодушевлением поет чудесную песню. С тех пор каждое воскресенье я ездил в Эчмиадзин. Познакомился с Лусине, которая вскоре вышла замуж за вардапета Хорена Пальяна, приезжего из Бейрута. …Мы совершали очень запомнившиеся поездки по армянским церквам в Гегарде, Аштараке, Апаране и других местах. Лусине и Хорен пели, а мы с друзьями наслаждались их исполнением и прекрасной акустикой. Песни, которые мы часто слышали на концертах, в древних церквах воспринимались совершенно иначе, даже если сегодня это были развалины. Одно дело слушать духовную песнь в ярко освещенном зрительном зале филармонии, в окружении разодетой праздной публики, и совершенно другое – в полутемном Гегардском монастыре, высеченном в скале нашими предками.

Лусине ездила на литургию в автобусе Эчмиадзинского собора, который в определенный час отходил от Оперного театра. Потом я стал возить Лусине в микроавтобусе нашей лаборатории – так ей было удобнее. Случалось и так, что нашего микроавтобуса не было, и тогда я ездил в Эчмиадзин со всем хором на их автобусе. Я не пропускал ни одного концерта в филармонии с участием Лусине, обычно преподносил ей цветы, причем не в конце концерта, а сразу же после первой арии. Думаю, это поднимает настроение артиста. Ходил на сцену не сам, а просил какую-нибудь девушку сделать это. Ереванская публика почитала Лусине, и зал на ее концертах был всегда переполнен. После концерта публика не расходилась, Лусине по многу раз вызывали, и она охотно пела. Последней песней всегда бывала «Сурб, сурб» Екмаляна. Кстати, один раз я заметил в правительственной ложе зала филармонии рядом с первым секретарем ЦК Армении первого секретаря ЦК КП Азербайджана Гейдара Алиева… После концерта я не спешил домой, по внутреннему проходу заходил в большую комнату, примыкавшую к артистическим уборным, ждал там Лусине и провожал ее домой. Жили они недалеко от филармонии, на улице Тер-Габриеляна.

Народ очень любил Лусине. Лусине мечтала исполнить партию Ануш в Театре оперы и балета. Она была молода и красива, у нее было прекрасное сопрано, но ничего не получалось. Эту роль исполняла Гоар, и больше никто. Было странно и больно видеть уже располневшую женщину за пятьдесят, исполнявшую роль юной девушки, и знать, что Лусине к сцене не подпускают. Лусине имела тогда звание Заслуженной артистки республики. Конечно, она была достойна большего. Мы с Асмик пошли к министру культуры и сказали ему, что это несправедливо, как можно не замечать такую прекрасную певицу?! Понятно, что в глазах коммунистического правительства она очень проигрывала из-за того, что пела в хоре Эчмиадзинского собора, куда другие артистки и не заходят. Но народ ее высоко ценит и с этим необходимо считаться. Вероятно, это сыграло свою роль, так как вскоре после нашего визита Лусине получила звание Народной артистки республики.

Бедняжка Лусине была очень больна – у нее был сахарный диабет в довольно сильной форме. Порой я привозил ей из-за границы лекарства и одноразовые шприцы, доставал необходимые в ее диете консервы из морской капусты. В 1992 году у Лусине развилась уремия и ей делали диализ. Потом она упала и сломала шейку бедра, ее поместили в больницу. Электричество в блокированной Армении даже в больницах не всегда было. Какой может быть диализ? …Она скончалась очень рано, 30 декабря 1992 года в темном, голодном и холодном Ереване. Святая женщина!

 

«Она не любила позировать»

 

Арам САТЯН, композитор,

председатель СК Армении

 

…Лусине Закарян держалась отстраненно, уединенно, это заметно даже по сохранившимся фотографиям: не любила позировать, делать портреты, и если отказаться от видео-фотосьемок совсем не удавалось, старалась затеряться в массовке.

А ведь при такой скромности она была одарена удивительным, божественным голосом. В церкви ее пение, подобно легкому ветерку, уносило тебя на крыльях вверх, освобождая от мирской суеты, которая связана с преходящими заботами о деньгах и других земных и приземленных ценностях.

…В моей поп-опере «Лилит» есть эпизод «Аве Мария». Его я писал, имея в виду голос Лусине. Жаль, она так рано ушла из жизни… если бы «Аве Марию» исполнила именно Лусине Закарян, это было бы ни с чем не сравнимо.

Лусине, наверное, и не представляла, насколько велика была ее роль в сохранении и укреплении армянской идентичности, нашего национального духа. Сравнивая ее исполнение «Вокализа» Арно Бабаджаняна с интерпретациями самых разных исполнителей, я снова убеждаюсь, что никто никогда не сравнится с Лусине. Даже если завтра нам так повезет, что родится певица с исключительными вокальными данными, никто не сможет достичь той невероятной глубины, которой Лусине покоряла людские сердца…

 

«Разве можно сердиться на ангела?»

 

Лала МНАЦАКАНЯН,

Заслуженная артистка РА

 

Я часто думаю, что Лусине Закарян была не от мира сего, не с этой планеты, она волшебным образом откуда-то появилась и так же мистически исчезла в других измерениях, в пространстве иных планет. Абсолютно неземная женщина. Лусине в самом деле как будто была не из плоти и крови, ничто материальное не соотносимо с ней…

Мне выпало счастье быть с ней на гастролях в Арабских Эмиратах в 1988 году. Именно там нас настигла весть о спитакской карастрофе… Говорят, что человека узнаешь в пути, и это правда. Я предполагала, что она ангел, но чтоб до такой степени…

С нами в поездке были композиторы Эдвард Мирзоян, Арам Сатян, скрипач Грачья Арутюнян. Предстояла транзитная остановка в Москве и только потом вылет в Кувейт. Заночевали в одной из старых московских гостиниц в сталинском здании, помню, что лестницы были очень высокие, по 30 сантиметров, подниматься и спускаться было очень тяжело. Нам с тикин Лусине выделили номер на двоих на первом этаже. Расположившись, мы поднялись к Эдварду Мирзояну и Грачья Арутюняну, сейчас точно не вспомню, то ли на четвертый, то ли на пятый этаж, решили поужинать вместе. Через некоторое время Лусине своим нежным голосом промолвила:

— Вааай, Эдик, какая у тебя прекрасная комната…

Эдвард Михайлович, как истинный джентльмен, тут же отреагировал:

— Лусине джан, нет проблем, переезжайте сюда, а мы спустимся к вам.

Я тут же представила, как мы взбираемся вверх по этим труднопреодолимым лестницам с тяжелыми чемоданами. Попыталась протестовать, но все было напрасно — возрастом не вышла, они ведь намного старше, кто станет считаться с капризами «ребенка»… Эдвард Мирзоян и Грачья Арутюнян помогли нам с вещами, точнее, всю тяжесть они взяли на себя. Переселились, разложили вещи, уже собирались лечь, вдруг Лусине говорит:

— Лала, что-то не нравится мне эта комната, мрачная слишком …

— И что вы предлагаете?

— Вернемся обратно.

Мне было неловко отказать Лусине, но еще труднее было звонить г-ну Мирзояну с просьбой снова обменяться комнатами. Я попыталась уговорить ее. Напрасно. Скрепя сердце позвонила Мирзояну и, тысячу раз извиняясь, сообщила, что Лусине тут не хочет оставаться. Эдвард Михайлович не удивился, уж тем более не рассердился и спокойным тоном произнес:

— Хорошо, сейчас переедем.

И так несколько раз вверх-вниз, туда-обратно… Наконец я не выдержала.

— Эдвард Михайлович, умоляю вас, рассердитель!

— Не поможет, Лала, — невозмутимо ответил он, — и потом, разве можно сердиться на ангела?

Когда в последний раз я опустила чемоданы на пол, сердито выпалила:

— Тикин Лусине, если вы решите еще хоть раз…

— Нет-нет, я сама устала, Лала!

…Очень долго говорила по телефону по международной связи Москва — Ереван. Я пробовала предостеречь ее:

— Тикин Лусине, извините, что позволяю себе вмешиваться, но ведь такие деньги придется заплатить, это ведь очень дорого!

— Как же я могу не позвонить близким? – искренне недоумевая, сказала она ангельским голосом. И продолжала говорить по два-три часа. Когда пришло время уезжать, она, очень расстроенная, пожаловалась мне: «Все же какая плохая гостиница! И люди бессовестные, не представляешь, какой громадный счет пришел за телефон!”

Меня всегда удивляло: где бы мы ни были – за столом, на встрече или деловых переговорах, – стоило только в полслова попросить Лусине спеть, она никогда не отказывала. Никогда! …Потом, спустя годы, я поняла, что Лусине не просто пела – она дышала песней. Как можно было сказать ей: не дыши… Пение было ее естеством, ее стихией…

Гастроли в Кувейте завершились и наконец мы доехали до границы с Абу Даби. По законам шариата, одежда должна полностью покрывать тело женщины. Но с нами была довольно откровенно одетая вокалистка, так что пограничники решили, что едет группа женщин легкого поведения. Они все косились на нас и в итоге не пропустили через границу. Ведь, по существующим обычаям, женщины могут путешествовать либо с мужьями, либо с кем-нибудь из мужчин своей семьи, поэтому наш моральный облик вызывал серьезные подозрения. Время шло, обстановка накалялась, нервы у всех были на пределе. Только Лусине никак не могла взять в толк, что происходит.

— Лала, почему нас не пропускают? – спросила она.

Правду я ей сказать не могла: она бы все равно не поняла, ведь Лусине была бесконечно далека от всего этого. Спустя три часа ее осенило:

— Знаешь что вдруг пришло мне в голову, Лала? Может, нас приняли за проституток?!

Она была так по-детски беззащитна, в глазах ее застыл такой ужас, что у меня возникло непреодолимое желание разорвать в клочья этих “горе-пограничников”.

В конце концов нам все же удалось пересечь границу…

Мы вели с ней долгие беседы, по утрам вместе спускались в ресторан на завтрак. Она была на строгой диете, я и для себя старалась брать только то, что и ей можно. Однажды я опоздала на завтрак, спустилась и вижу: Лусине набрала полную тарелку вкусностей.

— Тикин Лусине, ведь вам нельзя!

— Нет, это я тебе взяла. Сколько можно из-за меня есть несъедобные диетические блюда!

Совершенно не умела делать покупки, торговаться. Я всюду ходила с ней, чтобы не обманули.

— Тикин Лусине, не берите эту блузку, ведь она мала и не подходит вам, и дорогая слишком!

— Да… Но видишь, как продавец уговаривает, жалко мне его, наверное, сейчас ему деньги очень нужны, — наивным добрым взглядом она старалась уломать меня и… покупала.

Как-то мы вместе участвовали в детском концерте. Эстрадные песни, танцы, праздничное настроение… Я выступила с юмористической программой. А потом запела Лусине. Боже мой, как все изменилось! Около 200 детишек, которые минуту назад хохотали, веселились, в восторге хлопали в ладоши, вдруг разом притихли, воцарилась абсолютная тишина, они слушали как завороженные. Она сама во время пения будто унеслась в иное измерение. Священный свет ее души опустился на детей, отражаясь в невинном блеске их чистых глаз.

Когда в последний раз Лусине забрали в больницу, я навестила ее.

— Лала, посмотри, пожалуйста, где сейчас Хорен.

— Вышел, наверное, — ответила я.

— Может, он в ванной?

— А что нужно, тикин Лусине, я могу помочь?

— Я шоколадную конфету спрятала, съесть хочу…

И взглянула на меня таким страдальческим, умоляющим взглядом, что я не смогла ее остановить.

— Ешьте, — решительно сказала я, — я покараулю у двери.

Лусине обрадовалась как ребенок, лицо ее мгновенно просветлело, и она, желая продлить удовольствие, стала медленно, смакуя, есть шоколад,. Уже хотела развернуть вторую конфету, как в коридоре появился Пальян, он быстрыми шагами приближался к палате.

Я тут же предупредила:

— Глотайте, глотайте быстрее!..

Не прошло и пяти минут с того момента, как Пальян вошел в палату и Лусине виноватым тоном призналась:

— А знаешь, я съела две шоколадные конфеты…

Она втайне от него съела их, но жить с этим обманом не могла. Воистину святая…

Знаете, есть люди, после ухода которых возникает такое чувство, будто исчезло нечто очень важное. Воздуха стало меньше, не хватает воздуха. Это и есть Лусине…

 

Немой диалог о любви

 

Лилит ЕПРЕМЯН, музыковед

 

В середине 1980-х я была студенткой Ереванской консерватории, когда однажды нас неожиданно сняли с занятий на встречу со знаменитой певицей Лусине Закарян, ее супругом Хореном Пальяном (он вел у нас факультативный курс грабара и в советском вузе (!) учил нас шараканам) и американским органистом Перчем Жамкочяном, вместе с которым Закарян часто выступала. Они сидели не на сцене, а прямо в зале, окруженные студентами, запросто беседовали с нами, ничуть не кичась своим положением всемирно известных музыкантов, улыбались и шутили (кроме Пальяна, но к его строгому образу мы уже привыкли). “Патриотически озабоченная” молодежь настолько осмелела, что кто-то строгим голосом спросил Жамкочяна: “Вы живете в США, а дети ваши не говорят на армянском, или они уже родным языком не владеют?!” Перч страшно смутился: “Я не женат”, — тихо, как-то потерянно сказал он и с невероятной нежностью и сожалением взглянул на Лусине. “Он не женат”, — печально подтвердила Лусине, у которой тоже не было детей… Не знаю, возможно, мне это только показалось, но в тот момент я была готова поспорить, что это был немой диалог Лусине и Перча о любви. Как же они понимали друг друга! Хорен Пальян был раздражен, невероятно нервничал, и по его настоянию вскоре встреча закончилась…

Много лет спустя я, работая над книгой об Эдварде Мирзояне, нашла в письме Жамкочяна к Мирзояну строчки: “Я и сам не в силах понять эту удивительную силу моего притяжения к Армении. Несмотря на то, что там действительно есть человек, который оказал огромное влияние на мою личную жизнь, на мое мироощущение и даже стал направляющей, ведущей силой в моей судьбе, тем не менее, если я попробую указать на иную причину такой привязанности к родине, это – мой народ. Никогда не перестану удивляться ему, не насыщаюсь общением с ним на родине, а когда я вдалеке, невероятные усилия не думать о нем абсолютно бесполезны”.

“Разве это не о Лусине? – спросила я Эдварда Мирзояна, рассказав ему о той встрече в консерватории. – Ты знаешь, – ответил он, – Лусине – святая. Настоящая Святая. А Перч, говоря о конкретном человеке, оказавшем влияние на его личную жизнь, возможно, имел в виду Католикоса Вазгена Первого”…

Так моя женская интуиция впервые в жизни потерпела фиаско. И все же та встреча из юности навсегда осталась в памяти…

 

На снимках: Эдвард Мирзоян, Лусине Закарян, Арно Бабаджанян, Дамаск, 1982 г.; Лусине Закарян, архиепископ Серовбе Манукян, Католикос Вазген Первый, Эчмиадзин, 1980 г.; Хорен Пальян, Оганес Чекиджян, Лусине Закарян.

Подготовила и перевела Лилит ЕПРЕМЯН