“Кто на Ленинградском фронте не знал Галстяна?!”

“Встречая таких людей, убеждаешься, что нас победить нельзя…”
22 июня 1941 года памятный день для миллионов людей, проживавших в советской стране. В этот день началась одна из самых кровавых войн в истории человечества. Четыре военных года были полны невероятных страданий и беспримерного мужества. Одной из наиболее героических страниц Великой Отечественной войны явилась оборона Ленинграда, зажатого немецкой блокадой.

Она длилась 900 дней: в городе погибло почти 800 тысяч человек. Среди тех, кто защищал Ленинград, был генерал-лейтенант Бениамин Галстян (1902-1942) (на снимке справа ). Член военсовета 42-й гвардейской армии Ленинградского фронта, бригадный комиссар. Это в его честь в 1945 году родное ширакское село Члохан было переименовано в Бениамин. Недавно вышла книга историка Армена ОВСЕПЯНА “Сказание о комиссаре: Бениамин Галстян”, в которой автор прослеживает линию жизни нашего замечательного соотечественника.
Бениамин Галстян пользовался общеармейской славой. Периодически приезжающие в 70-ю Гвардейскую дивизию журналисты, писатели и деятели культуры непременно встречались с комиссаром, “искусным стратегом и непревзойденным интеллектуалом”. Среди них были знаменитые писатели А.Фадеев, И.Эренбург, Н.Тихонов, А.Твардовский, М.Дудин, В.Саянов, А.Розен и многие другие. Все они так или иначе вспоминали героя — комиссара. В своих мемуарах о Галстяне писали и знаменитые военачальники. Отдельные факты биографии славного комиссара нашли отражение в военно-исторической литературе. Ниже публикуем отрывки из книги А.Овсепяна.
“В ноябре 1941 г., в один из тяжелых и жесточайших дней блокады, вместе с концертной бригадой мы отправились на передовую для выступления перед солдатами”, — рассказывала Клавдия Шульженко — всенародная любимица, исполнительница культовой песни “Синий платочек”, —  диктору ленинградского радио, известной детской писательнице Агнии Барто. “Мы должны были выступать с кузова привезшего нас грузовика под бдительным наблюдением наших автоматчиков. Случалось, что во время предыдущего выступления нам аплодировали и немецкие солдаты: разделяющая полоса составляла 150-200 метров. Мы только-только доехали, когда немецкие “мессеры” начали бомбить наши позиции. После приказа “ложись” я оглянулась вокруг: уже никого не было. Я в растерянности стояла. Вдруг услышала внушительный голос: “Ложись, сукина девушка, что ты торчишь”. Я не могла решить, что мне делать, а вокруг рвались бомбы, слышались крики раненых о помощи. После короткой передышки бомбардировщики налетели снова. Вдруг из блиндажа выбежал военный, в отличительных знаках которого я ничего не понимала, обнял меня, толкнул на землю и закрыл меня телом. Когда опасность прошла, он затащил меня в свой блиндаж, принес чаю. В эту минуту ворвался руководитель нашей концертной группы Ваграм Камерович (я потом узнала, что это был знаменитый артист Ваграм Папазян — авт.), и когда они начали говорить на незнакомом мне языке, я с удивлением узнала, что мой спаситель — это известный на всем фронте комиссар Галстян. Застигнутая врасплох, я чуть не потеряла сознание…
Какой это был красивый импозантный мужчина! До сих пор я в воображении нахожусь в его крепких объятиях. Загорелое лицо, волосатые руки и грудь, пахнущее землей тело, пламенный взгляд… Встречая таких людей, снова убеждаешься, что нас победить нельзя… Он назвал меня “дочерью”, пусть даже “сукиной дочерью” — значит, я так молодо выгляжу…”. Это интервью несколько раз передавалось по радио, и его слушали ленинградцы.

***
Встречался с Галстяном и великий актер Ваграм Папазян, живший в то время в Ленинграде и познавший блокадное лихо. В своих мемуарах в отрывке, посвященном ленинградской блокаде, он рассказывает о поездке на передовую линию обороны города со своей концертной бригадой. “Мы должны были выступить перед солдатами, — вспоминает Мастер, — которые через несколько часов или минут должны были идти на смерть. Когда после представления высшему командному составу программы выступления я сказал, что должен произнести монолог шекспировского Гамлета “Быть или не быть”, на лицах этих людей, безусловно, знакомых с классикой, появилось неприкрытое недоумение. Офицеры посмотрели на одного из полковников, от которого, как я понял, ждали подтверждения своего недоумения. Последний, как мне показалось, пользовавшийся большим авторитетом, с дружеской интонацией в голосе и с небольшим акцентом сказал: “Дорогой мой соотечественник, произнеси монолог “Быть или не быть”: “быть, быть, быть, победить презренного и кровожадного врага”. Я узнал, что он известный на всем фронте комиссар Галстян, с которым я встретился впервые. Я выполнил его поручение. Солдаты были очень воодушевлены, наверное, это было мое самое памятное прочтение монолога Гамлета”.

***
Сохранился рассказанный очевидцем и такой случай, связанный с Бениамином Галстяном. Как-то на допрос к комиссару приводят пленного немецкого генерала. Комиссар угощает его чаем и вызывает на откровенную беседу. В непринужденной атмосфере немец говорит: “О вас, господин комиссар, я знал: как только вас назначили на новую должность, для немецкой разведки это был сигнал, что данное воинское подразделение готовится к решительным действиям против нас. Я прошу вас ответить на так и оставшийся мне непонятным вопрос. По существу мы воюем против Советского Союза, то есть против русских и России. А почему вы, армяне, тотально записались в армию и взялись за оружие, превзойдя другие народы? Армянские генералы руководят армиями и корпусами, я сражался против французского Сопротивления, а в ядре этого движения тоже было много армян. Потом я занимался легионами, собранными из советских военнопленных, но армян мы не сумели использовать в нашу пользу”.
Ответ Б.Галстяна последовал сразу. “Генерал, я был ребенком, когда мои соотечественники, едва спасшиеся от турецких погромов, забились в мою родную приграничную деревню. Старики проклинали турок, а беженцы говорили, что в этом не меньше виноват герман-душман — “немец-враг” и что именно немцы вдохновляли турок на преступление. Я уже позже узнал, что в 1915 г. сотни немецких офицеров натаскивали и воодушевляли убийц. Да и сегодня, судя по сведениям из соответствующих источников, истинный союзник вашей страны Турция скопила десятки вооруженных до зубов дивизий на границе Армении, недалеко от моей родной деревни, ожидая повода, чтобы напасть и уничтожить мой народ. Скажите, почему в этом случае моему народу должно быть чуждо благородное чувство самообороны, справедливой мести?” Пленный генерал промолчал.

***
А.Розен, подробно рассказывает о комиссаре Галстяне в мемуарах “Ленинградский год”. “Я помню его еще в лесах Карельского перешейка, перед линией Маннергейма, делающим обход под убийственным огнем белофиннов, несмотря на вьюгу и лютый мороз. Я видел его в лесах Шелона в жаркие августовские дни 1942-го, видел его на передовой линии в бурных кустах Невской равнины, где вдали чернели трубы Ижорского завода.
Он был не только умным и образованным человеком, но и беспредельно обаятельным. Очень высокий, очень худой, с черными густыми волосами и искрящимися черными глазами. Я видел его в разных ситуациях. В моей памяти осталась его беседа на равных со всесильным Ждановым, в следующий раз я присутствовал во время его беседы с Ворошиловым. Но кто бы ни был его собеседником, Б.Галстян удивительным образом умел в любой ситуации сохранять чувство собственного достоинства…”.

***
Любопытный эпизод о Б.Галстяне рассказал автору книги маршал Советского Союза Иван Баграмян. “До войны я знал его заочно из военных сводок финской войны, в которых рядом с именем командира 70-й гвардейском дивизии, сыгравшего решающую роль в советско-финской войне и отличившегося своими искусными действиями Героя Советского Союза генерала Михаила Кирпоноса непременно упоминалось имя комиссара Б.Галстяна. Потом его имя часто склонялось в штабе войск фронта Юго-западного направления, где я был заместителем начальника штаба по оперативной части. Это были тяжелые и драматичные времена, мы несли большие потери. Немало было трусов и добровольно сдающихся в плен. Командующий фронтом генерал-полковник Михаил Кирпонос каждый раз выражал недовольство политико-патриотической работой, ведущейся в войсках, громко говорил: “Здесь нам нужны Галстяны”… В последний раз я слышал его имя, когда в Генштабе Красной армии обсуждался распорядок его назначений на высшие армейские должности. Я обрадовался, узнав, что Б.Галстяна намерены назначить заместителем начальника Главного политического управления Красной армии. В ту же минуту из выступления А.Жданова стало ясно, что руководство Ленинградского фронта просило “не трогать уже назначенного членом Военного совета 42-й армии Б.Галстяна до снятия блокады. К сожалению, плохие вести доходят скоро: я одним из первых узнал о его гибели. Я испытал глубокую боль, будто потерял родного человека, которого знал близко всю свою жизнь”.

***
Интересную историю вспоминает бывший секретарь ЦК Компартии П.Разумовский. “Я был рядовым солдатом защитников Ленинграда, на легендарном “Невском пятачке”, парнем 18-19 лет. До меня дошли слухи, что живущие в блокадном городе мои мать и сестра находятся на грани голодной смерти. Я собрал кусочки из полагающегося мне пайка, новые сапоги обменял за хлеб на старые сапоги друга. Засунув за пазуху 1,5 килограмма хлеба и банку тушенки, решил во что бы то ни стало донести родным и вернуться. При переходе оборонительной линии меня поймали, а вскоре военный трибунал приговорил меня как дезертира к смертной казни. Трясясь от страха, вздрагивая от каждого стука, я ждал в изоляторе. Вдруг распахнулась дверь, вошел военный с мужественным лицом и темными волосами, непохожий, как я понял, на “исповедника”. Сел напротив, потребовал чаю, положил ладонь на мою руку и сказал: “Сынок, расскажи, что случилось на самом деле”. Я рассказал все, как было. Он ушел. Чуть позже за мной пришли. Я подумал, конец. Пожалел, что не попросил моего “посетителя”, чтобы меня в установленном порядке не поставили перед строем, поскольку я был влюблен в одну медсестру и не хотел, чтобы она видела мой страх перед расстрелом. К моему удивлению, вместо того чтобы “прижать к стене”, меня повели в кабинет недавно посетившего меня военного. Я зашел, мне предложили стул. Там сидел еще кто-то. Мой знакомый внушительным голосом обратился к нему, представил ему мою историю и спросил: “Если бы ваши сестра и мать оказались в такой ситуации, как бы вы поступили?” Этот человек почти в точности описал мое поведение. В таком случае, сказал ему мой “знакомый”, идите, внимательно выслушайте солдата и по совести постарайтесь вынести справедливое решение. Как я узнал, моим “знакомым” был гвардии комиссар, знаменитый Вениамин Галстян, а другой — сам председатель трибунала”.

***
“Вспоминая события фронтовых дней, жестокие бои и погибших, прежде всего хочу рассказать о жизни и смерти Вениамина Галстяна, — вспоминает генерал армии москвич В.Хойвестер. — Кто не знал Вениамина Галстяна на Ленинградском фронте? Ветераны ленинградских полков и дивизий помнят его еще с боев, которые вела в 1939-1940 гг. славная 70-я стрелковая дивизия ордена Ленина в лесах Карельского перешейка, комиссаром которой был он. Это были тяжелые дни, шли упорные кровопролитие бои. Укрепившиеся на линии Маннергейма финны связывали надежды с неприступностью своих укреплений. И вот 70-я дивизия совершает описанный в военных хрестоматиях известный переход: на острове Койвисто ее полки атакуют укрепления противника. Дивизия штурмом занимает город Выборг.
…Первые бои в лесах Псковской области. Немцы бросили в наступление отборное танковое соединение. Дивизия Галстяна не только остановила атаку противника, но и вывела из строя большую часть бронетехники. Перейдя в наступление, дивизия отбила у противника город Сольцы. Совинформбюро оценило это как одну из первых побед над врагом на немецко-советском фронте. Бениамин Галстян погиб в начале декабря сорок второго на подступах к Пулково на передовой линии…
Я сидел у командира дивизии, Героя Советского Союза А.Краснова, любимчика и протеже Галстяна, когда зазвонил телефон. “Что ты говоришь!” — в ярости и неестественным голосом закричал Краснов. На лице этого мужественного и хладнокровного человека я увидел слезы…
По всему фронту от окопа к окопу, да и по городу распространилось известие о гибели Бениамина Галстяна. Для многих эта смерть была тяжелым ударом. В Ленинграде, городе, где зимой 1941-1942-го люди умирали тысячами, казалось, все привыкли спокойно переносить боль утраты родных и близких. Но смерть Галстяна потрясла ленинградцев”.

***
В этот холодный декабрьский день Ленинград провожал в последний путь одного из своих героических защитников. В городском Доме офицера им. С.Кирова, обрамленным черной лентой, два дня и две ночи не прекращался людской поток. Скорбел весь Ленинград. В общефронтовой траурной церемонии участвовал весь высший командующий состав, а также высшее партийное руководство Ленинграда во главе с А.Ждановым и С.Кузнецовым, известные деятели литературы и искусства. Пришли попрощаться соотечественники, среди них был и прославленный летчик Нельсон Степанян.
Несмотря на непрекращающиеся бомбардировки, 6 декабря 1942 г. тело Бениамина Галстяна с воинскими почестями было предано земле на кладбище Александроневского монастыря Ленинграда. Чуть дальше его могилы находится могила одного из легендарных полководцев Российской империи, героя Русско-турецкой войны 1806-1812 гг. и Первой отечественной войны против Наполеона, генерал-лейтенанта Валериана Мадатова (Мадатяна), “русского Мюрата”.
Общеармейская “Красная звезда” опубликовала статью писателя Николая Тихонова, посвященную памяти “несравненного комиссара” Вениамина Галстяна. “…Галстяна бойцы и командиры искрение любили, и его нельзя было не любить. Он был бойцом, созданным для боя. Горе душит сердца. Прискорбно. Этот факт тяжело ранил каждого, кто знал Галстяна. Такие раны не излечиваются. Они тлеют. Они требуют возмездие, призывают к неуступной мести. Итак, будем мстить. Мы впишем имя Галстяна в не блекнущие от времени списки героев — защитников Ленинграда и будем помнить это имя всегда как замечательного патриота нашего великого города”.

900 ДНЕЙ ГОРЕЧИ
И СЛАВЫ

Этот город фюрер хотел стереть с лица земли. 900 дней и ночей длилась навсегда вошедшая в историю человечества блокада Ленинграда. Существование в гитлеровском кольце — неоспоримый символ мужества горожан.
Среди сотен тысяч ленинградцев было немало наших соотечественников. Они тоже пухли от голода и испытывали блокадные ужасы наравне со всеми. Боролись и умирали. На Пискаревском кладбище есть и их имена. Одним из несомненных героев, знаковых, стал прославленный ученый, директор Эрмитажа академик Иосиф Орбели. В значительной степени именно благодаря его усилиям и воле были спасены сокровища этого музея. Предлагаем отрывки из публикаций в российской прессе об атмосфере тех лет.

“ЗЕМЛИ НЕТ —
МЫ ИДЕМ ПО ТЕЛАМ”

Кольцо вокруг города замкнулось 8 сентября 1941 года. В Ставку Главнокомандующего об этом не докладывали почти две недели. Боялись. Считали, что быстро прорвут кольцо и доложат Сталину об успешном дезавуировании фашистской провокации. Гитлеровцы шли с катастрофической быстротой, но паники в городе не было. Эвакуироваться поначалу никто не стремился. Об этом сообщали Сталину — как о свидетельстве патриотизма и веры в силу партии и ее военного гения.
Все знают о “прочной обороне и позиционной войне”, о трех линиях обороны вокруг Ленинграда и о Пулковских высотах… И практически ничего — о безуспешных попытках разомкнуть кольцо немецких войск.
Первая попытка была предпринята еще в сентябре 41-го. Второй ударной армии было приказано прорвать блокаду в районе Мги. План “спецоперации” наметили впопыхах. Во второй ударной практически не было дальнобойных орудий и боеприпасов. Командовать армией вместо заболевшего командарма Клыкова Сталин назначил генерала-предателя Власова. Более 60 тысяч человек попали в окружение. Приказ Ставки: рассредоточиться и выйти к своим. Как могли десятки тысяч безоружных, голодных (рацион бойца составлял 50 граммов хлеба, ели лягушек и кору) солдат “рассеяться” и пройти сквозь плотно наступающие вражеские войска?! “Под ногами началось какое-то месиво, как густое болото. Я был уже в полузабытьи и не смотрел вниз. А когда взглянул под ноги, увидел — земли нет, мы идем по телам”, — это воспоминания бойца второй ударной. Фашистские сводки информируют, что в районе Мясного Бора пришлось создать госпиталь для солдат Вермахта, сотнями терявших рассудок.

СВОДКИ НАСТРОЕНИЙ

В сборнике “В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД”, выпущенном издательством “Европейский дом”, впервые опубликованы имевшие гриф “совершенно секретно” донесения фашистских и советских спецслужб о блокаде.
Составитель сборника петербургский историк Никита Ломагин работал при содействии сотрудников УФСБ РФ, поставив цель “ввести в научный оборот новый массив документов”. Опубликованные документы НКВД и спецслужб Вермахта в целом посвящены политической ситуации в городе, настроениям горожан, информации о руководстве города.
“Население города находится под влиянием пропаганды устрашения, которую проводит Коммунистическая партия… Коммунистическая партия работает, проводя собрания, занимаясь индивидуальным террором”, — 21 сентября 1941-го, военная разведка группы армий “Север”.
Ежемесячно органы НКВД вербовали до полутора тысяч новых агентов. Стимул для сотрудничества с органами — шанс выжить, получив дополнительный паек.
Март 1942 года. “В столовую зашел мужчина лет сорока и, простояв в очереди около двух часов, получил по карточкам по две порции супа и каши. Суп ему удалось съесть. А каша осталась. Он умер, сидя за столом. Публика не расходилась: всех интересовало, кому достанется каша”. За эти дневниковые записи, прочитанные стукачом, ленинградский учитель Алексей Винокуров был осужден по статье “контрреволюционная пропаганда и упаднические настроения” и расстрелян… Горький парадокс блокады: в 1943 году из Ленинграда на Большую землю вывезли огромное количество заключенных, осужденных по 58-й статье. Многие из них выжили.
“Настроение по-прежнему подавленное и нервозное. Особое влияние на него оказывает объявление о дальнейшем сокращении норм выдачи продовольствия. Газетам больше не верят, поскольку население многократно убеждалось в лживости печатных материалов” — сообщение от 31 октября 1941-го. “Сводка настроений”, отправленная Жданову 23 февраля 1942 года: “Уже едят человеческое мясо, которое выменивают на рынке. Ленинград обречен на смерть”. Статистика: в феврале того же года за каннибализм осуждены более 600 человек, в марте — более тысячи.
“Разведка Петербурга” — айнзатцгруппа А, Берлин, 18 февраля 1942 года: “Часто трупы даже не выносят, а оставляют в неотапливаемом помещении. В бомбоубежищах часто находят умерших, которых также не вывозят. Уже в начале января число умерших от голода и холода составляло до 2-3 тысяч в день”.
“Социологический срез” типичных высказываний, отправленный 13 марта 1942 года Берии: “Наше правительство и ленинградские руководители бросили нас на произвол судьбы. Люди умирают как мухи, а мер против этого никто не принимает”. Комментарий: “Среди населения имеют место отрицательные настроения. В феврале в среднем за сутки умирали 3 тысячи 200 человек — 3 тысячи 400 человек”.

“Я НИКОГДА НЕ БЫЛ
АРТИЛЛЕРИСТОМ,
НО В ЭРМИТАЖ ПОПАЛО
30 СНАРЯДОВ”

О жестокости блокады Ленинграда говорит количество бомб и снарядов, сброшенных на город. В сентябре сорок первого по городу было выпущено 5364 снаряда, а в октябре — 7590. В сентябре было сброшено 32 389 бомб, а уже в октябре 60 727.
Бомбардировки продолжались и в 1942 году. Разрушения, причиненные Эрмитажу, были велики. Достаточно сказать, что за первый квартал 1943 года силами сотрудников Эрмитажа вывезено около 80 тонн битого стекла и снега. Причем стекло и снег со льдом были убраны из самих музейных залов. 2 января 1944 года последний вражеский (30-й по счету) снаряд разорвался в Гербовом зале Зимнего дворца.
Зимой 1942 года декан факультета истории искусств Академии художеств Лев Пумпянский начал писать стихи о своем любимом музее — Эрмитаже. Они не предназначались для публикации: своего рода “форма фиксации” внутренней жизни. В цикл входили стихотворения о шедеврах Фландрии, Голландии, Франции, античности… Стихи и блокадные письма Пумпянского благодаря дочерям увидели свет лишь в начале XXI века в парижском издательстве Victor Editions. Ни слова об убийственных морозах и голоде, о бомбежках и смертях… Бродя по пустому Эрмитажу или добираясь на работу в Академию художеств, Пумпянский в деталях представлял довоенное убранство залов, любимые произведения. “Стараемся не падать духом перед трудностями… Час нашего свидания приближается” — это письмо датировано 27 февраля 1943 года. 5 марта Льва Пумпянского не стало.
Мы никогда бы не узнали, какими были блокадный Эрмитаж и его обитатели, если б не рисунки тех, кто работал здесь. Художник — академик архитектуры Александр Никольский день за днем рисовал Эрмитаж. Эта летопись хранится ныне в музейных фондах рядом с шедеврами величайших мастеров графики.
Альбом Никольского стал документом обвинения на Нюрнбергском процессе. 22 февраля 1946 года место свидетеля обвинения занял директор Эрмитажа Иосиф Орбели (на левом снимке). Адвокаты подсудимых пытались смягчить его обвинения: мол, директор Эрмитажа не военный специалист, его утверждения о том, что сокровищница мировой культуры обстреливалась прицельно, недостоверны. “Я никогда не был артиллеристом, — парировал Орбели ставшей впоследствии легендарной фразой. — Но в Эрмитаж попало тридцать снарядов, а в расположенный рядом мост — всего один. Я могу с уверенностью судить, куда целились фашисты. В этих пределах я артиллерист!”
Спасение ценностей Эрмитажа в годы Великой Отечественной войны стало делом не только самого музея и города Ленинграда, оно стало священным делом всего народа и государства.
С Эрмитажем неразрывно связано имя академика Иосифа Орбели, стоявшего у руля правления музея с 1920 года. С первых дней войны он взял в свои руки оборону вверенного ему Эрмитажа. На второй день вероломного нападения немецкие самолеты сбросили бомбы в Финский залив. Утром в Эрмитаже, в служебном вестибюле, на доске, где вывешивались приказы, был приколот листок с коротким текстом:
“Приказ по Государственному Эрмитажу N 170 от 23 июня 1941 г. В ночь с 22 на 23 июня, во время объявления воздушной тревоги по городу штаба МПВО, все команды и подразделения Государственного Эрмитажа проявили исключительную организованность и четкость в работе. Объявляю благодарность составу штаба противовоздушной обороны, политработникам, командирам и бойцам за высокую сознательность и самоотверженное выполнение гражданского долга.
Начальник объекта И. Орбели”.
Оставаясь в блокадном Ленинграде, директор Эрмитажа лично занялся эвакуацией сокровищ музея, спасая их от бомбежек и возможных превратностей войны. Он также выступал с лекциями об искусстве перед трудящимися, красноармейцами. Только за 6 месяцев с начала войны он прочитал 200 лекций. Выступая 22 декабря 1941 г., Орбели призывал беспощадно громить врага. “Российские города Новгород и Псков превращены в руины. Сумасбродный Гитлер пытается уничтожить великую русскую культуру. Уходя на фронт, молодой воин, помни, что ты призван защитить очаг мировой культуры. Мы, ленинградцы, во имя высокой цели перенесем и холод, и голод…”
Городские власти и военное командование делали все, чтобы помочь директору Эрмитажа. Так, из стоящей в Неве напротив Зимнего дворца подлодки была проведена электроэнергия в кабинет Иосифа Абгаровича.
…Война уже гремела вовсю. Многие работники Эрмитажа, взяв в руки оружие, сражались на фронтах, а в музее продолжалась безостановочная, казавшаяся нескончаемой упаковка вещей. “Все мы находились на казарменном положении, — рассказывает А.Банк, заведующая отделом Византии. — Работы велись круглосуточно”.
“Академик Орбели руководил этой армией, занятой труднейшим делом, — писал Николай Тихонов в книге военных очерков “Ленинград принимает бой”. — Орбели был во всех залах и сам все укладывал”.
Директор Эрмитажа был повсюду — во всех залах, на всех этажах. Из Галереи 1812 года он прибегал в Картинную галерею, из зала Рембрандта мчался в зал французского искусства, чтобы и здесь проверить, вешают ли на стены пустые рамы, — он говорил, что это намного ускорит развеску картин после их возвращения из эвакуации. А через какие-нибудь минуты его видели уже в отделе Востока, где он, сам давно позабывший о сне, гневно кричал на еще не присевшую за сутки сотрудницу: “Спать! Два часа спать! Выполняйте приказание!”
…Два паровоза тянули эшелон специального назначения. Впереди, проверяя путь, шел “контрольный” паровоз. Куда направлялись 22 бронированных вагона, не знали даже работники музея, сопровождающие эрмитажные сокровища. Утром 6 июля товарный состав с ценнейшим грузом прибыл в Свердловск.
В середине июля над Ленинградом нависла прямая угроза вторжения врага. Псков был занят. Ожесточенные бои начались на Карельском перешейке. Враг подошел к Луге. Все чаще выли сирены воздушной тревоги.
Эрмитажники продолжали готовить к отправке новый эшелон и, подобно другим ленинградцам, выполняли все, что от них требовала война. Второй эшелон отбыл из Ленинграда 20 июля. В двадцати трех вагонах он увез 1422 ящика, более 700 тысяч экспонатов. Их сопровождали 14 сотрудников музея. Были и третий, и четвертый эшелоны с грузами Эрмитажа в тот же Свердловск.
Уральскую столицу — Свердловск — в служебных бумагах назвали “Филиал Эрмитажа”. Небольшое количество картин Эрмитажа было отправлено и в Армению на хранение в Ереванскую картинную галерею.