Когда Паруйр Севак был с нами

Доктор филологии, директор Института литературы Авик ИСААКЯН щедро делится с читателем своими воспоминаниями, которые ценны и для науки, и сами по себе, но еще по той причине, что автор — внук классика армянской литературы Аветика Исаакяна. Эта огромная привилегия давала ему возможность с ранних лет близко общаться со многими знаменитыми людьми. Публикуемые сегодня воспоминания посвящены великому армянскому поэту Паруйру Севаку.  Эксклюзивный материал, за который мы благодарны автору, прочитывается на одном дыхании, оставляя в памяти шлейф самых разных мыслей и эмоций, в том числе касающихся Дома творчества композиторов в Дилижане. Увы, ныне он пребывает в совершенно безутешном состоянии…

Окончание. Начало в номере “НВ” от 4 апреля.

Паруйр Севак и Григор Ахинян остались в моей памяти вечно молодыми, вечно 40-летними, и ни на день старше. В состав их крови входил редчайший элемент созидательного дара — поэтического или музыкального — неважно, они были творцами. Оба яркие личности, оба ценили дружбу и оба питали искреннюю любовь к богу вина Бахусу. Добрые, щедрые, наивные. К сожалению, сейчас таких людей уже почти не осталось.
…Вечером 1-го мая, как и договаривались, на 40-летие Ахиняна в его коттедж были приглашены почти все отдыхающие ДК, включая, конечно, и грузин. В центре внимания благодаря своему бурному темпераменту и тонкому юмору снова был Севак. Время от времени, не соглашаясь на уговоры женщин прочесть что-нибудь, он говорил:
— Я не люблю декламировать свои стихи: они написаны не для чтения вслух. И тосты не люблю говорить, не мое это дело, дайте мне возможность просто веселиться, пить, кутить и наслаждаться красотой обворожительных дам.
Здесь я должен сделать небольшое пояснение. В самом деле, в высших сферах распорядились таким образом, что в 60-70-е годы прошлого столетия красавицы рождались именно в Тбилиси. Прогуливался ли ты по проспекту Руставели, смотрел ли спектакль Тбилисского оперного театра или даже потягивал лимонад в знаменитом павильоне “Воды Лагидзе”, всюду ласкала глаз неземная красота лиц, глаз, носиков, бровей, лбов. Стоит ли говорить (или и так ясно?) о длине ног и тонких талиях… Словом, Грузия была насыщена красавицами. Однако примерно с 2000 г. богиня Афродита начала проявлять благосклонность и к армянкам, и ситуация постепенно стала меняться в пользу нашей горной страны.
Севака женщины очень любили. Достаточно было ему улыбнуться своей доброй и открытой улыбкой, глухо покашливая, заговорить и черными умными глазами посмотреть женщине прямо в глаза, как у нее в душе все переворачивалось и покорялось Севаку.
Поросенок на вертеле, которого прислала сестра Григора Мушеговича к 40-летию брата-композитора, оказался сущим объедением, а привезенное нашими грузинскими гостями в трехлитровых стеклянных тарах вино из кахетинского села Хванчкара тоже было невообразимо, нереально хорошим. В тот день многое было ирреальным. Когда в очередной раз я вышел на балкон подышать свежим воздухом, заметил, что я не один: на балконе с бокалом вина стояла младшая сестра жены Филиппа Глонти, Зизи. Мы, конечно, уже успели познакомиться, и последние 3-4 часа были в одной компании. Я для себя отметил, что удивительной красотой была наделена также жена Нодара Габуния, однако даже она уступала в красоте Зизи, которая к тому же была очень общительна и приветлива. Не случайно она работала диктором грузинского телевидения, и ее очень любили в Грузии. Грузинки вообще наделены особым обаянием, в меру кокетливы и женственны по природе, говорят (к примеру, такого мнения был мой отец или его друг Жирайр), что они напоминают француженок. Не знаю, утверждать не могу, поскольку в те годы я нигде за пределами нашей страны не бывал, но сравнение это разделял полностью.
Как я уже сказал, Зизи стояла на балконе с бокалом вина в руках и внезапно, точно так же, как в день моего приезда, когда мы с Севаком ночью сидели в баре, из-за горы напротив ослепительно блеснула луна. И в какое-то мгновение она произвела волшебное воздействие: и окружающий лес, и верхушки деревьев — все осветилось серебряным светом, и их блики отразились на стене нашего балкона изысканным орнаментом, захватив абсолютно все вокруг игрой мерцающих теней, которые были особенно заметны на лице девушки. Очнувшись от волшебного оцепенения, я услышал ее голос.
— Оказывается, здесь, в Дилижане, сирень распускается поздно, по дороге из Тбилиси нам везде попадалась на глаза сирень, дети прямо на шоссе продавали букеты, и мне показалось, что здесь мы застанем уже благоухающие сиреневые кусты.
— Да, они скоро зацветут, дней через десять, сейчас только-только набухли бутоны, а в Ереване и в нашем саду сирень уже отцвела.
Я спросил: — Вы постоянно живете в Тбилиси?
— Да, и учусь в консерватории, на фортепианном отделении, параллельно  работаю на нашем телевидении.
— Прекрасная профессия, Вас, наверное, с нетерпением ждут в каждом доме, и чтобы увидеть вас и услышать ваш дивный голос, который звучит как мелодия, — не сдержав своих чувств, невольно выпалил я.
Мы только успели перекинуться парой фраз, как вдруг я заметил, что луна с вершины горы будто с царского трона открыла тропинку прямо по направлению к нашему балкону. Мгновение было воистину волшебным, какие только мысли не пронеслись в голове в этот таинственный и загадочный миг: “…И что я видел в этой жизни? Только и слышишь от композиторов или музыкантов и исполнителей: “Этим летом, когда я был в Париже по поводу исполнения своего сочинения… в июне еду в Испанию… Новый год мы встречали в Вене, а у меня приглашение из Лос-Анджелеса…”, и так без конца. Ситуация складывалась такая, что ты по своему статусу вроде бы не арестант, вроде свободный человек и скоро даже станешь дипломированным журналистом, но точно так же, как, скажем, носильщик в аэропорту “Шереметьево” не имеет права перенести свой груз за нейтральную зону, так и ты остаешься стоять — путь за красную черту тебе заказан.
— А что там за горами, за лесами, далеко-далеко? — вдруг услышал я собственный голос.
И девушка ответила очень искренне, от всего сердца:
— Давай полетим с балкона прямо по этой лунной тропинке, и будем идти, идти, идти так до конца света!..
Расстояние между нами сокращалось. Мы стали намного ближе друг другу…
В этот момент дверь широко распахнулась, и на балкон высыпали Севак, Канчели, Гриша, Авет Тертерян, скульптор Тереза, Юра… Вынесли столик, поскольку в комнате было накурено и душно. Курили также все женщины. Веселая беседа шла на трех языках одновременно: армяне с армянами говорили на армянском, грузины с грузинами — на грузинском, и все вместе — на русском.
Пили, конечно, в основном за юбиляра, Григора Ахиняна.
— Я знаю, вас потому называют Опасным Гришей, что Вы известный охотник и представляете большую опасность для нас — женщин, — доверительно обратилась к Грише жена Нодара Габуния.
— Наоборот, это вы охотники, мы фактически Ваши жертвы… очень галантно пытался парировать красавице Григорий Ахинян.
— А кто первым Вас назвал Опасным Гришей? — сыпались вопросы.
— Расул Гамзатов. Мы были в Польше в составе одной делегации, и он уговаривал полячек остерегаться меня, чтобы привлечь их внимание к себе.
— Говорят, Паруйр написал прекрасную поэму о Комитасе, отличная тема! А почему бы вам, армянским композиторам, не написать оперу по поэме Севака? — предложил Канчели.
— Вот уже два года Эдгар Оганесян обещает написать оперу на этот сюжет. И я жду, — сказал Севак.
— Будь я армянином, непременно взялся бы за такую оперу, — продолжал Канчели.
Женщины накинулись на него:
— Напишите, Гия, будет прекрасный пример межнационального сотрудничества.
Канчели возразил:
— Нет, вот о Саят-Нове, может, и написал бы, но о Комитасе должен писать армянин.
— А армянин вот, к примеру, пишет об известном революционере, который родился и умер в Тифлисе. Я намекаю на то, что Григор Ахинян уже третий год работает над оперой о Камо, — привел “контраргумент” Эмин Аристакесян.
— Если работа будет продвигаться так медленно, Камо на оперную сцену так и не выйдет, — пожаловалась супруга композитора.
— Ничего-ничего, не страшно, в этом случае опера будет называться “Сон Камо”, — пошутил Григорий Мушегович.
(Кстати, опера Ахиняна была написана и с успехом шла на ереванской оперной сцене).
И тут я подумал: вот если бы наши композиторы написали балет по легенде “Лилит” Исаакяна! Ведь это его сочинение и есть сама музыка, мелодия затаилась между строк, ее надо только извлечь.
…И снова тосты, уверения в любви и все новые речи. Вино было в самом деле восхитительным — прямо из села Хванчкара — напоминали нам грузины.
Зизи оказалась на другом конце балкона, где Юра рассказывал ей какую-то долгую, нескончаемую историю. Она мне ласково улыбнулась, я обратил взгляд в сторону лунной тропинки, по которой нам так и не суждено было пройти.
А между тем всего лишь через один пригорок от нашего коттеджа в тот поздний час безмятежно спала та, с которой мне предначертано было пройти этот путь…
Третьего мая, спустившись как обычно к 12-ти к фонтанчику, я не дождался Севака. Не было его и в столовой, и я решил подняться к нему в седьмой коттедж. На площадке возле коттеджа, поблескивая крыльями, стояла новенькая “Волга-24” и из ее багажника выносили какие-то ящики. Я заметил бывшие тогда в большом дефиците бутылки водки “Московская” с зеленоватой этикеткой, сделанные на экспорт. В каждом ящике по 12 бутылок, значит всего 24. Севак планировал остаться до конца мая… Тут передо мной возникла фигура писателя-публициста Арташеса Калантаряна, который был известен как человек с большими связями и широким кругом друзей. Показался и Севак.
Он познакомил меня с сопровождающей Калантаряна персоной, вероятно, хозяином автомобиля.
— Знакомься, это Арис, директор одного из ереванских автомагазинов — “Гутап”. А это Авик, который скрашивает мое одиночество в Дилижане.
Не менее энергично, чем Калантарян, Арис выносил из машины все новые яства. Я понял, что ни сегодня, ни завтра Севак в “Бажак” не собирается, и пошел по своим делам, выискивая все новые свидетельства ненависти Варпета к туркам и кайзеровцам.
Слава Богу, дело продвигалось довольно успешно, через пару дней закончу и со спокойной совестью уеду домой.
* * *
Жизнь текла по накатанной колее.
17 октября 1967 года исполнилось десять лет, как Варпета не стало. Вспомнили, что еще десять лет назад (сразу после смерти поэта) правительство приняло решение об издании Полного собрания сочинений Исаакяна. И это дело было поручено Институту литературы им. М.А.Абегяна Академии наук. Откровенно говоря, в свое время, в 1962-1963-е годы, когда директором этого института был Гурген Нерсесович Овнан, у нас дома ежедневно работала группа текстологов под руководством Арама Инджикяна (из членов этой группы до сих пор трудится в Институте литературы Анаит Варданян — живой свидетель истории). Рукописи Исаакяна обрабатывались, систематизировались, готовились к академическому изданию. Моя бабушка была очень воодушевлена ходом работ и помогала чем только могла. Кроме всего прочего, она готовила кофе с молоком, а мама моя — домашнюю выпечку. Все сознавали, что заняты общественно полезным делом. Когда начались эти работы, мне было только 18 лет, и, несмотря на то что я хорошо разбирал дедушкин почерк, наши ученые реагировали с некоторым недовольством и даже завистью, когда бабушка звала меня, предлагая посмотреть рукописи. “Авик-Авик, иди сюда, смотри, что написал Аветик, видишь, как он отзывается о турках”… Когда я подходил к столу, им казалось, что к их работе и к материалам сугубо конфиденциального характера будет приобщен некто, кто не имеет на это права. И вокруг стола, на котором были разложены дедушкины рукописи, повисала некоторая неловкость… И хотя рукописи сказать ничего не могли, они терпеливо ждали, что наступит миг, и Авик подойдет к ним… Скорее всего, дирекция института распорядилась, мол, сделайте так, чтобы о содержании рукописей Варпета, кроме вас, никому ничего не было известно. Хотя вообще-то говоря, разрешение на изучение рукописей дала им моя бабушка, но про то “забыли”. Когда дверь за рабочей группой закрывалась, мы с бабушкой садились и долго изучали разложенные листы, читали друг другу фрагменты мудрых изречений Варпета и недоумевали, неужели за шесть лет, прошедших после смерти писателя, нельзя было издать хотя бы томик его неопубликованных сочинений? Арам Никитич говорил, еще не время, вот пройдет еще несколько лет… Но когда что-либо не делается в срок, непозволительно затягивается, это говорит об умысле.
Гурген Овнан, который после возвращения с фронта 10 лет работал в Институте литературы, в 1954-м Суреном Товмасяном был назначен директором, и ровно десять лет он находился на этом посту. Именно при Овнане были осуществлены лучшие издания института, особенно армянской классики по части академических изданий. Именно при Овнане началась работа по подготовке сочинений Варпета к академическому изданию. Но в 1964-м году был назначен новый директор — Ваче Налбандян. Он тоже фронтовик, однако впоследствии стал ответственным работником ЦК Компартии Армении, и кстати, уже будучи директором Института литературы имени М.Абегяна, защитил свою докторскую в Тбилиси, поскольку его первая защита на Специализированном Совете филфака ЕГУ с треском провалилась.
Словом, низкорослого Овнана заменил высокорослый Налбандян. Последний же, защитившись по теме “Советский исторический роман и “Вардананк” Демирчяна (можно подумать, исторический роман бывает капиталистическим или демократическим), принял “мудрое” решение — приостановить работы по академическому изданию Исаакяна и начать подготовку к изданию собрания сочинений Демирчяна. Налбандян был великолепным знатоком принципов партийного централизма. Скоро нашелся и повод для прекращения работ группы Инджикяна. “Выяснилось”, что не положено, чтобы исследовательская группа работала в домашних условиях, даже если это дом Варпета, где хранится весь его архив. Государство платит зарплату, а работы ведутся в частном доме: пока все рукописи не будут укомплектованы в запасниках соответствующего учреждения, пока не станет ясно, что же писал Варпет в “годы странствий” и что конкретно готовится издать группа Инджикяна, как же можно продолжать такую работу? Ведь это получается что-то вроде подпольной деятельности. А если в руки дашнакской прессы попадет какое-нибудь письмо или стихотворение патриотического характера? И чтобы это решение вступило в законную силу, вопрос был вынесен на рассмотрение Ученого совета Института литературы, которое состоялось осенью 1966 года, в самом начале периода брежневского “застоя”. И меня пригласили на этот совет. Как один из возможных вариантов, нам предлагали: рукописи Варпета передать на хранение в институт литературы — ну, скажем, эдак лет на десять, а потом мы их получим или нет — одному Богу известно. Как мы могли согласиться на эту сделку, не имеющую никакого юридического основания?! То, что бабушка, подвергая свою жизнь опасности все пятьдесят лет хранила эти рукописи как зеницу ока, то, что она сумела несколько раз перевезти через границы российской империи, в конце концов то, что в нашей семье почиталось как святыня… Как можно было бросить все это на произвол судьбы?!
Естественно, наши не согласились. Создалась патовая ситуация.
Как я уже сказал, вопрос об академическом издании Варпета было решено поставить на обсуждение Ученого совета, где присутствовал и я. Не буду пересказывать здесь все в подробностях, приведу только некоторые фрагменты из выступления Паруйра Севака:
“Так значит, для компенсации семье Исаакянов вы не в состоянии изыскать даже сумму, равную награбленному за год одним прорабом?! Рукописи одного из величайших поэтов в мире для вас не представляют никакой ценности? О чем речь? Стыд и позор! Мы государство или нет?!”…
Севак был разгневан, говорил с сильным волнением.
“Недостаточно того, что за все эти годы после смерти Варпета мы не напечатали ни строчки из его рукописей, что до сих пор не издан роман “Уста Каро”, как была, так и остается в неизвестности сокровищница его дневников, записных книжек, афоризмов… Армянский народ ждет сочинений Варпета, а мы тут базар устраиваем: столько-то дать или не дать, работать дома или в музее… Почему обязательно рукописи должны быть под государственным надзором? Варпет же ничего нового не напишет, что есть, то есть… В конце концов, мы Институт литературы или Министерство финансов? Мы должны потребовать, чтобы государство приобрело рукописи Варпета, и мы обязаны немедленно издать их, уже в этом году, прямо в этом месяце, уже с завтрашнего дня”.
Я привожу здесь эти слова не только по памяти, сохранившей незабываемое впечатление от речи поэта. В тот же день я записал эти строки. Сегодня из числа присутствующих на том собрании, слава Богу, живы академики Сергей Саринян, Арам Григорян и Саркис Арутюнян, известные литературоведы Кнарик Тер-Давтян, Асмик Абегян, Алмаст Закарян (она тоже очень эмоционально высказалась о необходимости академического издания Варпета), так что коллеги смогут дополнить новыми фактами собрания Ученого совета 1966 года.
Все до единого были “за”, но получилось совершенно иначе, то есть во вред Варпету. Есть ли на свете такая страна, где бы восторжествовала точка зрения не большинства, а лишь одного директора? Да, такая страна была, и это была страна “победившего социализма”.
И насколько это было справедливо, чтобы накануне 100-летия Варпета в типографию спустили тома академического издания его друга Дереника Демирчяна. В первую очередь сам мудрый Дереник Демирчян не согласился бы с таким грубым нарушением “субординации”…
После собрания я подошел к Севаку и искренне поблагодарил его:
— Здесь столько народу, но ни у кого за Варпета сердце так не болит, как у Вас. Ваше слово было самым острым, сильным, самым убедительным.
Севак горько улыбнулся:
— Э-э, Авик джан, ты думаешь, это что-нибудь изменит? Стена как была стеной, так и останется… Кивнув головой в сторону председательствующего, добавил по-русски: “Он еще много дров наломает”.
Мог ли тогда Севак подумать, что спустя четыре года на выборах в действительные члены Академии наук Армении произойдет вопиющая несправедливость: в результате так называемого “тайного” голосования Севака будто бы обойдет его номенклатурный соперник, все тот же Ваче Налбандян…
* * *
За три года до 100-летия великого Комитаса вышла в свет поэма Севака “Несмолкаемая колокольня” в прекрасном оформлении Григора Ханджяна, это сочинение подняло имя автора на еще большую высоту. Своим гражданским мужеством и душевной чистотой Севак стал кумиром армянской молодежи и мерилом нравственных ценностей.
В начале 1969 года в 9-м выпуске газеты “Гракан терт” была опубликована статья Севака “Вместе с Туманяном”, написанная по поводу приближающегося 100-летия великого поэта.
В один из дней, поднимаясь по улице Абовяна, прямо напротив Малого зала Армфилармонии я встретил Севака. Мы тепло поздоровались, не виделись, наверное, уже больше года.
— Паруйр Рафаэлович, какую блестящую статью Вы написали о Туманяне! Вот такой должна быть оценка специалиста, именно так надо анализировать явления. А то все больше голословных, безосновательных утверждений…
— Когда 100-летие Исаакяна?
— Через шесть лет, в 1975-м…
— Вот потерпи немного, увидишь, какую статью напишу об Исаакяне! …Ведь именно он мой поэт, с годами я все больше убеждаюсь в этом, он мой поэт…
— Буду с нетерпением ждать.
— Нет, я раньше напишу, наверное, вот только пусть пройдет год Туманяна, и я во всеуслышание скажу свое слово о Варпете.
Напоследок он спросил:
— Чем занимаешься?
— Учусь в Москве, в Институте мировой литературы имени Горького.
— Армян в институте много?
— Кроме меня, еще Ашот Сагратян, Генрих Эдоян и Артем Арутюнян.
— Да-да, я их знаю, первый сделал несколько моих переводов, а двое других — одаренные представители “новой волны”, им есть что сказать, посмотрим, что из них выйдет… Это хорошо, что вы в Москве, в таком престижном институте, многому научитесь.
— Паруйр Рафаэлович, в Москве, каждый раз проходя по Тверской мимо Литературного института Союза писателей, я вспоминаю Вас. Годы, проведенные Вами в Москве, действительно были полезны?
— Да, очень. Нельзя бесконечно вариться в собственном соку, и еще скажу тебе, к русскому номенклатурному чиновнику во мне нет такой ненависти, как к нашему, местному бюрократу.
— Что к сердцу ближе, то больнее. Мы будто вошли в гавань, придет день — поднимем паруса, но куда убежишь из своего дома?
— Наверное, поэтому нас тут так крепко держат. Говорят, и Варпет был невыездным…
Варпета с нами не было уже 12 лет, когда мы говорили с Севаком. Отклонившись несколько от темы, я сказал:
— Паруйр Рафаэлович, мы стоим прямо у входа в здание (Филармония), которое оказалось последним земным пристанищем Варпета.
— Как же, я хорошо помню этот день… Я был среди тех, кто на своих плечах вынес гроб с телом Варпета из этого зала и донес до катафалка — грузовика, потом еле протиснулся в кузов этой же машины и всю дорогу от площади до сада Комитаса не отводил руку от гроба.
Эта уникальная историческая фотография хранится в музее Аветика Исаакяна: Севак в кузове грузовика, у гроба Варпета…
…Это оказалось не последней нашей встречей. С 1-го по 3-е июня 1971 года в Ереване проходил VI съезд Союза писателей Армении. Руководство республики делало вид, будто литература у нас в большом почете. Съезд проходил в зале заседаний Дома правительства, где в наши дни уже любая самопровозглашенная партия может проводить свои слеты.
Нам, как молодым литераторам, достался пригласительный билет. Поговаривали, что ожидаются резкие выступления Сильвы и Паруйра. Это был тот период, когда в союзных республиках (особенно в Армении и Грузии) очень остро стоял вопрос национальных языков. Суслов и его окружение требовали изъять из паспортов графу о национальности и просто указывать — гражданин СССР, при этом русский язык по всей стране должен был стать первым государственным языком.
Грузины запротестовали первыми, и ожидалось, что их делегация поднимет этот вопрос, их поддержала в своем выступлении Сильва Капутикян, которая говорила также об угрожающих размерах коррупции в Армении. Грузины высоко ценили Сильву, считая ее самой смелой из армянских писателей. Молчание Севака продлилось два или три дня, выглядел он крайне нервным. Как говорили в народе, “Севак (букв. — чернявый) еще больше почернел”… Он выступил в последний день съезда, очень сдержанно и лаконично выразил свою позицию по поводу того, что устал бесконечно заниматься общественными делами, никак не связанными с творчеством, что с 1970 года он отказался быть депутатом Верховного Совета СССР (был избран в 1967 году по квоте представителей сферы культуры. И этот “желанный” мандат в 1970-м году был передан Гегаму Сарьяну, автору книг “Гюльнара” и “Юные герои Испании”, безобидному по сути человеку, очень удобной кандидатуре для трагикомической роли советского депутата). Севак настоятельно просил не выдвигать его в состав правления СПА и не включать в состав делегации от Армении на Всесоюзный съезд писателей.
Он фактически демонстративно вышел из навязанной ему игры: он больше не является ни секретарем СПА, ни депутатом Верховного Совета СССР, ни участником всесоюзного писательского форума… Он ясно дал понять: вы сами по себе, я сам по себе… Не нуждаясь в формальных привилегиях, он хотел быть самим собой. Еще в 1967-м Севак защитил диссертацию по творчеству Саят-Новы, но всесоюзная Высшая Аттестационная Комиссия, с подачи своих армянских приспешников, препятствовала утверждению ученой степени. И только в 1970 году ВАК утвердил Севака в звании доктора филологических наук. В 1969 году лично по указанию секретаря ЦК КПА Роберта Хачатряна из плана Госиздата было изъято второе издание “Несмолкаемой колокольни”, и юбилей Комитаса прошел без нового издания поэмы Севака. И в свою очередь книга “Да будет свет”, итог литературной деятельности последних лет, фактически, оказалась под запретом.
Но не равнозначен ли для поэта арест его книги собственному аресту? И снова два года долгого, мучительного ожидания и, наконец, то, что переполнило чашу терпения до краев, когда в начале 1971 года он победил на выборах в Академию, однако результаты голосования, как в царстве кривых зеркал, указали на победу другого кандидата. Автор поэмы “Несмолкаемая колокольня” и монографии “Саят-Нова” — личность такого масштаба, какие рождаются раз в столетие — не заслужил права стать членом Национальной Академии!
Да, сегодня уже многое позабыто, вот поэтому мы и пишем, чтобы смутные дела 40-50-летней давности не стерлись из памяти народа. Мы обязаны помнить, чтобы такое не повторилось.
И совсем необязательно было направить убийцу по пути автомобиля, двигающемуся из Чанахчи в сторону Тбилиси, достаточно было довести до ярости, до крайней степени нервного стресса самого водителя. Остальное было неизбежно, что и произошло с Севаком.
…На банкете в ресторане “Армения” по случаю своего 50-летия Севак собрал замечательную компанию. Почетное место во главе стола занимал Егише Чаренц. Далее расположились поочередно — Аксель Бакунц, Ваан Тотовенц, Забел Есаян, Симон Акопян, Егиа Чубар, Мкртыч Джанан, Погос Макинцян, Карен Микаэлян и Гаврош. И дай Бог, чтобы этот список не имел продолжения. Хотя бы в наши дни. Никто из перечисленных лиц не покинул по собственной воле мир, и никто из них не совершил ни малейшего прегрешения, чтобы удостоиться подобной участи.
Но в тот день 26 января 1974 года они собрались на 50-летие своего товарища по несчастью и великого поэта в гостинице “Армения”, расположенной прямо в сердце Еревана, на главной площади нашей республики. Возможно, Севак хотел бы пригласить на этот вечер и других своих друзей — писателей, художников, композиторов, любимых женщин и тех, кого еще не успел полюбить, но у него не было этой возможности, скорее права такого не было — позвать за собой в мир иной…
Эта полуночная встреча в гостинице “Армения”, несмотря на блеск огней ночного Еревана, была погружена в глубокий мрак, и в том зале немудрено было встретить и тень отца Гамлета… Здесь время вышло из своих берегов и текло навстречу вечности…
Перевод Лилит ЕПРЕМЯН

На снимках: знаменитые дилижанские коттеджи;  Мартирос Сарьян и юный Авик Исаакян; Севак в Доме композиторов в Дилижане.