“Коба, может, отдать Микояну и рыболовство?”

Казалось, тема сталинизма, так привлекавшая внимание в течение последних двух десятилетий, исчерпана окончательно. Во всяком случае сказать что-то новое о Сталине и его окружении довольно сложно. Но британскому писателю-историку Сайману Себагу МОНТЕФИОРЕ это удалось. В основу его книги “Сталин: двор красного царя”, вышедшей не так давно в Англии, легли факты, ставшие известными благодаря недавно рассекреченным московским архивам, а также рассказам родственников вождя.

Сталин Монтефиоре не схематичный герой — воплощение зла. Писатель сумел разглядеть в Хозяине некоторые человеческие черты. Вождь дан в живом общении со своим ближним кругом, одной из ключевых фигур которого был Анастас Микоян — политик от бога, обладающий феноменальным даром предвидения, который позволял ему почти всегда оставаться на плаву, несмотря ни на какие повороты в политике и большие перемены. Предлагаем любопытные отрывки из этой книги, касающиеся нашего выдающегося соотечественника.
Внутренняя совместная жизнь вождей до середины тридцатых годов очень отличалась от привычного представления о мире Сталина как о страшном и жутком. Они жили в Кремле и постоянно ходили друг к другу в гости. Родители и дети виделись каждый день. Кремль был чем-то вроде маленькой деревни. В этой деревне все знали друг друга и все дружили между собой. Дружба нередко длилась не одно тысячелетие и с годами только крепла; а старая вражда (конечно, бывало такое) разгоралась с новой силой.
Заместитель Сталина Лазарь Каганович до революции был сапожником. Этот хвастливый и шумный красавец-еврей только что вернулся с Северного Кавказа, где устраивал массовые казни и депортации. Вальяжный казак Буденный славился своими роскошными моржовыми усами и ослепительно белыми зубами. Валериан Куйбышев своими всклокоченными волосами, страстью к хорошеньким женщинам, выпивке и любовью к поэзии (он и сам писал стихи) был больше похож на слегка сумасшедшего поэта, нежели на видного государственного деятеля. Молотов был низеньким крепышом с большим выпуклым лбом. За феноменальную работоспособность его нередко называли “Каменная задница”. Когда его так обзывали, Вячеслав Михайлович всегда говорил, что это не совсем так. Оказывается, Ленин дал ему прозвище “Железная задница”. Молотов был помешан на дисциплине и порядке и если говорил своим помощникам, что уснет на тринадцать минут, то просыпался ровно через тринадцать. Стройный и хитрый армянин Микоян был одним из немногих, кто ходил в гражданском костюме. Все они неоднократно участвовали в жестоких экспедициях, искали спрятанное зажиточными крестьянами зерно и боролись с недовольными. Все они любили рассказать о своих подвигах, уважали насилие и в любую минуту были готовы, как в годы Гражданской войны, выхватить из кобуры маузер. Это были сильные, речистые, колоритные шоумены из мира политики.
Сталин часто заходил к своим ближайшим соседям Кагановичам сыграть в шахматы. Если Анастасу Микояну было что-то нужно, он просто переходил дорогу и стучал в дверь квартиры Сталина, который всегда приглашал гостей на ужин. Когда Кобы не было дома, гости оставляли под дверью записку. “Жалко, что ты уехал, — написал как-то Климент Ворошилов. — Я звонил к тебе на квартиру, но никто не ответил”. Когда Сталин уезжал в отпуск, эта веселая компания часто приходила к Надежде Аллилуевой, чтобы передать письма мужу и окунуться в мир последних политических сплетен и слухов. “Вчера заходил Микоян и справлялся о твоем здоровье, — писала Надя мужу в сентябре 1929 года. — Он сказал, что обязательно заедет к тебе в Сочи”.
Одними из самых общительных среди членов Политбюро были Микояны, а вот жившие с ними на одном этаже Молотовы проявляли больше сдержанности и даже запирали дверь, соединявшую квартиры.
Члены Политбюро жили так скромно, что нередко не могли даже одеть своих детей. О коррупции и экстравагантности в быту в те годы еще почти не знали. Документы из недавно открытых архивов свидетельствуют, что порой без денег сидел даже Сталин.
Вожди и их жены гордились своей большевистской скромностью. Наталья Рыкова слышала, как ее отец ругал Молотовых за то, что они никогда не приглашали за стол своих охранников. Сталин, увидев как-то дома новую мебель, рассердился: “Похоже, кто-то из хозяйственного управления или ГПУ купил мебель… несмотря на мое ясное указание, что старая мебель прекрасно служит. Найдите и накажите виновных. Я прошу вернуть все на место, а новую мебель отправить на склад”. Так же относился Сталин и к одежде. Он отказывался менять скудный гардероб времен Гражданской войны, состоявший из двух-трех изрядно поношенных кителей, старых брюк, любимой шинели и фуражки.
У Микоянов было так много детей — пять своих сыновей и чужие дети, которых они воспитывали, — что они всегда сидели без денег. И это несмотря на то, что Анастас входил в число высших руководителей Советской России. Неудивительно, что его жена Ашхен тайно занимала “до получки” у жен других членов Политбюро, у которых детей было меньше. Таинственность была необходима, потому что, если бы Микоян узнал о займах, он бы, если верить его сыновьям, устроил страшный скандал. Полина Молотова как-то встретила бедно одетых детей Микояна и упрекнула Ашхен.
— Что я могу сделать! — пожала та плечами. — У меня пять сыновей и постоянно не хватает денег.
— Но ты же жена члена Политбюро! — резко ответила Молотова.
Сталин все знал о соратниках и близких друзьях. Он следил за своими протеже, заставлял их заниматься самообразованием, переводил в Москву, постоянно уделял им очень много времени и сил. Сталин возвысил Микояна, но сказал Бухарину и Молотову, что по-прежнему считает армянина желторотым новичком в политике: “Если он будет расти, то, несомненно, добьется успехов!” Сталин прекрасно умел обращаться со своими соратниками и знал их сильные и слабые стороны. Когда было нужно, он мог польстить, как опытный царедворец, но при необходимости был готов прибегнуть к ругани и упрекам. Он отозвал с Кавказа двух своих самых способных помощников — Серго Орджоникидзе и Анастаса Микояна. Они спорили с ним, кричали друг на друга, но благодаря терпению, лести и упреков ему удалось успокоить их и уговорить согласиться с новым решением.
Сталин вникал во все мелочи. Он лично следил за жилищными условиями своих соратников. В 1913 году, когда будущий вождь жил в Вене на квартире Трояновских, он каждый день дарил дочери хозяина кулек с конфетами. Потом через какое-то время поинтересовался у матери девочки, к кому первому она побежит, если они одновременно ее позовут. Когда Сталин и Трояновская позвали девочку из разных комнат, она бросилась сначала к нему, надеясь получить конфеты. Такие же приманки этот циник-идеалист использовал и в Политбюро. После переезда Анастаса Микояна в Москву Сталин поселил его на своей квартире. Увидев, что квартира Анастасу понравилась, он просто… подарил ее ему.
Фундаментом сталинской власти в партии был не страх, а обаяние. Сталин подчинил себе волю своих соратников, но они со своей стороны в подавляющем большинстве случаев были полностью согласны с принимаемыми им решениями. Он был старше их всех, за исключением президента Калинина, но, несмотря на разницу в возрасте, они все равно обращались к нему на “ты”. Ворошилов, Молотов и Серго Орджоникидзе называли его Кобой. Порой близкие друзья вели себя даже слишком развязно. Микоян, называвший Сталина по старинке Сосо, приписал в конце одного из своих писем: “Если ты не лентяй, то ответь мне!”
Близкими друзьями, которые потенциально могли объединиться против Сталина, были Серго Орджоникидзе и Каганович, два очень сильных руководителя. Ворошилов, Молотов и Микоян часто не соглашались со Сталиным. Ему приходилось постоянно бороться с дилеммой. С одной стороны, он возглавлял партию, которая была незнакома с идеей фюрерства, с другой — управлял страной, за многие сотни лет привыкшей к царскому самодержавию.
В середине недели, обычно по четвергам, Сталин проводил заседания Политбюро. Сам он заседания не вел никогда, а предоставлял это право председателю Совнаркома Рыкову. По словам Анастаса Микояна, Сталин никогда не говорил первым. Он не хотел, чтобы его мнение влияло на позицию остальных членов Политбюро. Многие участники этих совещаний что-то писали. Бухарин до того, как его вывели из Политбюро, развлекался тем, что рисовал карикатуры на товарищей. Он часто изображал их в забавных и непристойных позах с огромной эрекцией или в мундирах дореволюционных времен. Ворошилова часто подразнивали, высмеивая его глупость и тщеславие, хотя он, герой Гражданской войны, был одним из ближайших друзей Сталина.
Если Сталину нравилось выступление какого-либо руководителя, он направлял ему восторженные записки с матерными ругательствами. “Мировой вождь, мать его, — с одобрением написал он Ворошилову, которому очень нравилось, когда его хвалили. — Прочитал твой доклад, в котором ты всех критикуешь, мать их так!” Ворошилову этой похвалы казалось мало, и он спрашивал: “Выскажись более четко. Я провалился на все 100 или только на 75 процентов”, Сталин, как всегда, неподражаем: “Это была хорошая речь. Ты здорово отшлепал по заду Гувера, Чемберлена и Бухарина. Сталин”.
Члены Политбюро часто торговались, когда речь шла о новых назначениях. Когда речь зашла о том, чтобы поручить Анастасу Микояну Народный комиссариат торговли, Ворошилов, в пику Молотову, поинтересовался: “Коба, может, отдать Микояну и рыболовство? Как думаешь, он справится?”
Заседания Политбюро нередко затягивались на долгие часы. Конечно, Сталин играл первую скрипку, но он хорошо понимал, что Политбюро может объединиться и вывести его из своего состава. Сталин никогда не забывал и не прощал тем, кто выступал против него. К каждому выступлению в свой адрес этот страшно обидчивый и очень нервный самовлюбленный человек, веривший в то, что ему доверена самая высокая миссия, относился как к битве за выживание, борьбе греха против добра, болезни против здоровья. Сталин имел все основания быть параноиком. Большевики одобрительно относились к паранойе. Они называли ее революционной бдительностью и считали ее чем-то вроде религиозной обязанности. Позже Коба расскажет по большому секрету своим ближайшим друзьям, что только “святой страх” помог ему сохранить веру и энергию в те дни, когда все, казалось, висело на волоске.
Паранойя Сталина погубила не только его самого, но и принесла смерть многим, кто его знал. Проявления его неустойчивой психики создали мир, которого он имел все причины бояться. На людях он на все страхи реагировал со своим сухим юмором и скромным спокойствием, но без особого труда можно найти много доказательств, что, оставшись один, Сталин часто впадал в уныние или истерику.
К 1930 году Сталин организовал целую серию показательных процессов и “заговоров” так называемых “вредителей”. Он удваивает напор коллективизации и еще больше увеличивает и без того фантастически высокие темпы индустриализации. По мере роста напряжения в стране он, вместо того чтобы успокаивать накалившиеся страсти, только раздувал их.
Заседания Пленума и ЦК напоминали собрания злобных проповедников. Они проходили под аккомпанемент постоянных взрывов язвительного смеха. Декабрьский Пленум 1930 года оказался одним из последних пленумов, на которых еще сохранялась большевистская традиция интеллектуальных споров и остроумных замечаний.
Никаких радикальных групп в составе Политбюро не было. Просто в разное время то одни, то другие занимали более радикальную позицию, чем остальные. Сам Сталин, главный организатор террора, поддерживал то одних, то других, но неуклонно прокладывал дорогу своей революции.
В спорах вождь выступал не участником, а третейским судьей. Без арбитра обойтись было трудно. Полемика и споры принимали такие горячие и острые формы, что Куйбышев, Серго и Микоян, защищая свои комиссариаты, угрожали уйти в отставку. “Дорогой товарищ Сталин! — холодно писал Микоян. — Две последние ваши телеграммы так разочаровали меня, что я не смог проработать и двух дней. Я готов принять любую критику, за исключением той, когда меня обвиняют в предательстве ЦК и вас лично. Без вашей личной поддержки я не смогу работать наркомом снабжения и торговли СССР. Считаю, что будет лучше подыскать нового руководителя, а мне дать другое задание”.
Сталин извинился перед Микояном. Извинялся он часто, поэтому для него это не представляло никакого труда. Это в очередной раз доказывает, что в 1930 году он еще не был диктатором, потому что диктаторам не нужно ни перед кем извиняться.
Он был помешан на своем здоровье и здоровье своих соратников. К началу тридцатых Политбюро работало очень много и испытывало сильные стрессы и чудовищные нагрузки. Неудивительно, что здоровье советских вождей, основательно подорванное царскими ссылками и Гражданский войной, серьезно ухудшилось. Их письма читаются как записи с конференции ипохондриков.
Своего рода паломничеством было у большевистских вождей ежегодное принятие ванн. В 1923 году Анастас Микоян узнал, что Сталина мучают ревматические боли в руке и предложил принимать ванны в Мацесте под Сочи. Микоян даже выбрал бывший купеческий дом с тремя спальнями и гостиной, где и остановился Коба. Этот поступок подтверждал, что между двумя кавказцами, по крайней мере в те годы, действительно существовала близкая дружба.
Коба очень стеснялся раздеваться на людях. Возможно, причина заключалась в усохшей руке, возможно, в псориазе. Только один человек из его друзей и соратников мог похвастаться тем, что ходил в баню с самим Сталиным. Это был Киров.

…Киров был убит в 1934 году. Сталин собрал у себя Микояна, Орджоникидзе и Бухарина. Микоян хорошо запомнил, что сказал Сталин. Он объявил об убийстве Кирова и, не дожидаясь результатов расследования, обвинил во всем сторонников Зиновьева. Самое сильное впечатление смерть Кирова произвела на его близких друзей — Серго и Анастаса. Лазарь Каганович обратил внимание на то, что Сталин “сначала был шокирован”. Если вождь и был в шоке, то он быстро взял себя в руки. Сталин приказал секретарю Центрального Исполнительного Комитета Енукидзе подписать указ, согласно которому процесс над террористами должен состояться в течение десяти дней. После вынесения приговора они должны быть немедленно расстреляны — апелляции отменялись. В историю этот указ, вернее два постановления, составленные в тот вечер, вошли как “Закон 1 декабря”. Он закладывал фундамент для проведения случайного, выборочного террора и полной отмены какого бы то ни было намека на законность. В течение трех следующих лет на основании “Закона 1 декабря” были расстреляны или отправлены в трудовые лагеря два миллиона человек.
Авель Енукидзе единственный возражал против “Закона 1 декабря”. С другой стороны, Енукидзе наиболее ярко демонстрировал моральное разложение советской аристократии. Обладая большими материальными ресурсами и властью, он использовал их для личных низменных интересов: на деньги партии покупал девушек и женщин. Многие считали, что у Енукидзе серьезные проблемы с психикой. Чем старше он становился, тем более юных любовниц выбирал. В конце концов “дядя Авель” дошел до десяти-одиннадцатилетних девочек. Он, конечно, щедро платил матерям своих наложниц, поэтому скандалов удавалось избегать.
Конечно, Авель не был единственным разложенцем. Сталин считал, что его окружают свиньи, дорвавшиеся до кормушки. Он всегда чувствовал себя одиноким, несмотря на наличие многочисленной свиты. В прошлом году ему было так скучно в Сочи, что он умолял приехать Енукидзе. В Москве вождь часто просил Анастаса Микояна и Алешу Сванидзе, который был ему как брат, остаться на ночь. Микоян несколько раз ночевал у Сталина, но это не нравилось его жене. “Как она может проверить, что я на самом деле был у Сталина”, — объяснял он подозрительность Ашхен. У Сванидзе подобных проблем с женой не было, поэтому он оставался у Сталина часто.
Террор, помимо выполнения других важных функций, стал триумфом целомудренной и ханжеской большевистской морали над сексуальной свободой и распущенностью двадцатых годов. Немалую роль в делах расстрелянных Енукидзе, Тухачевского и Рудзутака сыграло то, что Молотов назвал “слабостью к женщинам”. Запаха актрис, круговорота балов в посольствах, блеска загнивающего Запада и иностранного декаданса нередко было вполне достаточно, чтобы убедить одинокого Сталина и пуританина Молотова, что они имеют дело с государственной изменой. Однако следует отметить, что моральная распущенность никогда не была главной причиной физического уничтожения людей. Цель всегда была политической. Обвинения в сексуальной распущенности имели одну задачу — обесчестить арестованных в глазах их бывших коллег и показать, как низко они пали. Говорят, Енукидзе и Рудзутак соблазняли, по выражению Кагановича, “совсем молоденьких девочек”. Едва ли в ЦК существовали педофилы — так же, как, впрочем, и широко разветвленная сеть террористов и шпионов. Поэтому представляется более вероятным, что большевистские вельможи, большие, кстати, любители красивой жизни, просто “защищали” балерин, как это делали миллионеры в прошлом и как они делают это сейчас. Тем не менее Сталин долгие годы терпел (и возможно, получал удовольствие) от вечеров у Авеля Енукидзе. Бабники типа Булганина и Берии продолжали успешно делать карьеру и процветать. Главным было — быть преданным Сталину и поддерживать курс партии.
Анастас Микоян, нарком внешней торговли и снабжения, имел репутацию одного из самых порядочных советских вождей. Он, несомненно, помогал жертвам террора и много сделал, чтобы развенчать культ личности Сталина после его смерти. Но и он в 1937 году так же, как остальные, подписывал расстрельные списки и предлагал арестовать сотни своих сотрудников. У Анастаса Ивановича хватило ума держаться подальше от интриг и склок. Он не лез, как коллеги, наверх, энергично работая локтями. Микоян обладал практичным умом и недюжинными организаторскими способностями и сосредоточился на конкретной работе в своем наркомате. Но он понимал, что играть необходимо по общим правилам, и поэтому послушно делал то, что требовал Сталин.
Конечно, партийные руководители ста
рались спасти близких друзей, но происходило это в основном уже в 1939 году, когда обстановка изменилась. Главным препятствием была царившая в те годы в обществе ненависть к врагам народа. Скорее всего в этом плане Микоян сделал больше других вождей. Как-то он обратился лично к Сталину и сказал, что его друга Андреасяна дураки-следователи из НКВД обвинили в шпионаже в пользу Франции лишь за то, что его звали Наполеоном. “Он такой же француз, как и ты”, — пошутил Микоян. Сталин расхохотался.
…“Революция без расстрельных команд, — якобы сказал Ленин, — не имеет смысла”. Ильич всю жизнь расхваливал террор Французской революции, потому что его большевизм был уникальной верой и социальной системой, базирующейся на кровопролитии. Большевики были атеистами, но их ни в коем случае нельзя было назвать светскими политиками в том смысле этого слова, в котором его понимают во всем мире. Они обратились к массовым убийствам, самовольно считая себя высшей моральной инстанцией. Большевизм мог и не быть религией, но он был близок к ней. Сталин говорил Берии, что большевики были чем-то вроде военно-религиозного ордена. Когда умер Феликс Дзержинский, основатель и руководитель ЧК, Иосиф Виссарионович назвал его преданным рыцарем пролетариата. Сталинский Орден меченосцев был больше похож на средневековый орден тамплиеров или даже на теократию иранских аятолл, чем любая другая светская организация на земле. Большевики умирали и убивали за веру. Они двигались, как слепо верили, к лучшей жизни для всего человечества. Они приносили в жертву собственные семьи с таким рвением, какое можно найти лишь в периоды, когда на планете происходила та или иная массовая религиозная резня. Примерно на такие же лишения обрекали себя мученики в средневековой Европе и на Востоке.
Большевики считали себя особыми людьми, людьми с благородной кровью. Спрашивая осенью 1941 года генерала Жукова о возможности падения Москвы, Сталин подчеркнул: “Ответьте мне как большевик!” Примерно так же, наверное, благородные англичане говорили: “Ответьте мне как джентльмен!”
Меченосцы должны были слепо верить в свою мессианскую миссию, они должны были действовать с необходимой безжалостностью и убеждать других в том, что имеют на это право. Полуисламский фанатизм Сталина был типичен для партийных руководителей. Сын Микояна говорил, что отец был большевистским фанатиком. Большинство руководителей выросли в очень религиозных семьях. Если и можно говорить хоть о каком-то образовании большевиков, то оно было, несомненно, религиозным. Сталин, Енукидзе и Микоян были семинаристами, Ворошилов пел в церковном хоре, Калинин до совершеннолетия не пропускал церковных служб. Даже мать Берии проводила в церкви так много времени, что практически умерла в храме. Большевики ненавидели иудео-христианство и поэтому заменили ортодоксальную веру своих родителей еще более суровым учением, суть которого заключалась в систематическом попирании правил морали.
Подготовила Ева КАЗАРЯН

На снимках: Никита Сергеевич с супругой в гостях у Микояна; Коба и Анастас в Гаграх; три пламенных революционера с Кавказа.