Карен Шахназаров: «Пусть тебя оценивают люди, а ты — работай»
На его фильмах выросли целые поколения. Однажды кто-то в шутку назвал его «царём российского кино». Но ведь и в самом деле он происходит из древнего аристократического рода князей Мелик-Шахназарянов, в средние века правивших армянской провинцией Варанда в Нагорном Карабахе, и, если верить некоторым исследователям, князья Мелик-Шахназаряны были потомками античных родов Гехаркуни и Сюни, которые, если опять же верить написанной в V веке «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци, берут начало от легендарного прародителя армян Айка. Наш сегодняшний собеседник – народный артист России, обладатель множества призов и наград, генеральный директор «Мосфильма», кинорежиссёр Карен Шахназаров, пишет Литературная газета.
– Карен Георгиевич, для нас, непосвящённых, кинорежиссёр сродни дирижёру большого оркестра: без него слаженного ансамбля не получится. Иногда режиссёра сравнивают с писателем: и тот и другой создают мир, которого на самом деле не существует, но который живёт своей жизнью и заставляет зрителя-читателя плакать и смеяться. Чего всё-таки больше в режиссёрской профессии – творческого начала или умения организовать процесс создания продукта под названием «кинофильм»?
– Вы правы в том, что создание фильма сродни сотворению какого-то другого, иллюзорного мира. Хороший режиссёр – это всегда немножечко Бог, хотя такое сравнение кому-то покажется дерзким, но ведь и режиссёр творит, создаёт то, чего раньше не было. Но режиссёр – это прежде всего профессия, где техническая и творческая стороны неотделимы друг от друга. Будь ты хоть самым наиромантичнейшим романтиком, набитым творческими идеями, но без знания, извините, ремесла картину никогда не снимешь. И наоборот, ты можешь знать все нюансы кинопроизводства, но не обладаешь своим взглядом на мир, а значит, и мира никакого не создашь. Таких «крепких профессионалов» полным-полно, а вот умение сотворить свою, особую, пусть придуманную, но реальность, притягивающую к себе зрителя, – удел очень небольшого количества режиссёров.
У нас авторская профессия, нашу работу действительно можно сравнить с трудом писателя или художника, где тоже есть и творчество, и ремесло. С одной лишь поправкой: писатель творит на бумаге или на компьютере, художник – на холсте, они остаются один на один со своим творчеством. А в кинопроизводстве процентов восемьдесят – это, если хотите, менеджмент, это производство, связанное с немалыми деньгами, это процесс, в котором заняты десятки, сотни, а то и тысячи людей, если речь идёт о картине с большими батальными сценами, как было у меня, например, на «Анне Карениной» или на «Белом тигре». Организовать всё это, сцепить в единый процесс, чтобы из хаоса получился фильм, – вот задача режиссёра.
– Даже великий и неповторимый Вуди Аллен как-то признался, что на своём первом фильме он просто не знал, как приступить к монтажу, он же не профессиональный режиссёр, и в начале своей карьеры не знал, что кино – это прежде всего большое производство, цех, где создаётся картина…
– По-моему, Вуди Аллен лукавит и кокетничает, он большой мастер, умеющий в кино всё и знающий о кино всё. Хотя согласен с тем, что первый фильм для любого режиссёра – школа. Но ведь и второй, и третий фильмы – тоже школа, тоже приобретение какого-то опыта.
– Вы прошли уже много таких «школ», а сейчас у мэтра Шахназарова есть какой-то мандраж перед началом съёмок?
– Знаете, я как-то не задумывался об этом. Но, конечно, всегда есть волнение, есть сомнения, особенно у молодого режиссёра: ты же не знаешь, как всё получится, правильно ли ты подошёл к этой картине. Всегда переживаю, как это оценит зритель, примет или не примет он мою картину. Так что, возможно, вы и правы насчёт «мандража», но, когда начинаются съёмки, всё это куда-то уходит – начинается работа.
– У вас перед началом съёмок уже есть видение картины в целом? Есть же режиссёры, которые заранее знают, каким будет чуть ли не каждый кадр…
– Ну это у кого как. В какой-то степени я знаю, что собираюсь делать, но это же кино, здесь много совершенно неожиданных вещей, о которых ты сначала и не думал, и здесь всегда есть элемент и режиссёрской, и актёрской импровизации. Что-то рождается спонтанно уже на съёмочной площадке, приходится переделывать какие-то сцены, что-то приходится дописывать в сценарии или, наоборот, убирать.
– Сценаристы на такие «переделки» не обижаются?
– Я практически всегда участвую в написании сценария, у меня только первый был полностью «от сценариста». Вообще, замысел и создание фильма – всегда живой процесс, здесь нет никаких схем или универсальных правил. Всё зависит от режиссёра. Я, например, не могу вот так прийти и сразу снимать, ни на шаг не отступая от задуманного. Говорят, так снимал Хичкок, который всё досконально записывал в режиссёрском сценарии и никогда ничего не менял. Есть даже такая голливудская байка, что Хичкок вообще спал на съёмочной площадке, а всё снимал второй режиссёр. Вряд ли так было на самом деле, но какая-то доля истины в этом есть. Это просто другой стиль кинопроизводства, и действительно есть режиссёры, всё заранее прорабатывающие и жёстко следующие первоначальному замыслу.
Я себя к таким режиссёрам не отношу и всегда оставляю большое поле для импровизаций, мне это кажется интересным. Это касается не только меня, режиссёра, – приходят со своими идеями артисты, что-то подсказывают операторы. И знаете, бывают очень интересные идеи, которые тебе и не приходили в голову, но в процессе создания фильма эти новые идеи заставляют увидеть и новые сцены. Для меня съёмки – это прежде всего творческий процесс, а не нечто застывшее – мол, как написано, так и снимай. А значит, и сценарий сам по себе – не нечто застывшее и незыблемое.
– Вы сказали, что актёры тоже могут подать интересную идею…
– И таких случаев было немало. Помните, в картине «Мы из джаза» Евгений Евстигнеев играл роль этакого мафиози, вора в законе и большого любителя джаза? Я тогда был молодым режиссёром, очень хотел снимать его, и Евгений Александрович согласился на эпизод. И вот начались съёмки одной из сцен, заиграла музыка, а Евстигнеев вдруг принялся вилкой и ножом выстукивать на тарелке удивительно чёткий ритм – как заправский ударник. Я спрашиваю: «Евгений Александрович, откуда такое умение?» А он отвечает: «Это я в молодости барабанщиком был». – «Ну, – говорю, – отлично, давайте введём эту сцену!» Евстигнеев согласился, и мы всё сняли, и сцена получилась.
Всё случилось спонтанно, идея пришла от актёра, и мне, режиссёру, надо было только эту идею «ухватить». Такое случалось в каждом фильме, и это нормально, потому что кино – творчество коллективное, это живое дело, и без импровизации тут никогда не обходится.
– Как вы подбираете артистов на свои картины? Заранее видите, кому отдадите, например, главную роль?
– Ничего я заранее не вижу. У меня принцип отбора актёров простой – кинопробы. Приглашаешь артистов, берёшь кусочек сцены, и снимаешь, и смотришь, как они это сыграют. Для меня это самый верный путь, и на все роли – главные и не главные – я обязательно пробую актёров. Конечно, есть режиссёры, которые заранее знают, «под кого» написана эта роль и кого они на эту картину возьмут. Я так не умею, мне важно провести кинопробы, и, думаю, это безошибочный вариант. Ну не каждый актёр и не на каждую роль подойдёт, даже если речь идёт о больших мастерах.
Да, были случаи, когда я сразу брал артиста на роль, когда был в нём стопроцентно уверен, но это скорее исключения. Опять же, тут нет единой «кальки», нет единого правила – каждый режиссёр сам решает, как ему подбирать артистов. Главное – что получится в результате. Вот это важно.
– А у Карена Шахназарова есть любимые актёры?
– У меня все актёры – любимые. Но это не значит, что я их всех должен снимать и они будут кочевать у меня из картины в картину. Фильмы разные, и роли разные, а значит, и роли эти «заточены» под конкретный актёрский типаж, под конкретный характер. Но с несколькими артистами я работал на нескольких картинах: тот же Олег Басилашвили. снялся у меня в пяти картинах. Благодарен судьбе за то, что мне посчастливилось в нескольких картинах снимать таких мастеров, как Макдауэлл, Джигарханян, Янковский, Филатов, Евстигнеев. Я всех их любил и люблю одинаково, это талантливые, по-настоящему большие артисты.
В «Белом тигре», картине, которую я посвятил моему отцу – фронтовику, его боевым товарищам и всем советским людям того поколения, у меня снимались очень хорошие немецкие актёры: Карл Кранцковски, Клаус Грюнберг, Кристиан Редль, Вилмар Бири. Мне посчастливилось работать с Марчелло Мастроянни, правда, тот фильм так и не вышел, но работа с Мастроянни была для меня и удовольствием, и хорошей школой, ведь режиссёр всегда должен учиться, и вовсе не зазорно научиться чему-то у великих актёров.
– Такие люди нередко обладают не только огромным талантом, но ещё и очень непростым характером. Не трудно с ними?
– Да, творческие люди – очень непростые. Чем талантливее человек – тем он сложнее, и с ним ещё надо найти общий язык. Но это нормально, это часть моей работы. Я, наверное, тоже непростой в общении человек, и нам нередко приходилось спорить, что-то доказывать и, как говорится, «подлаживаться» друг под друга. Но у меня, по большому счёту, не было с такими актёрами каких- то проблем, хотя были и случаи, когда артистов приходилось снимать с роли. Может, не сошлись характерами или что-то другое, но не шла у них работа. Не буду называть имена, это очень известные актёры, но вот не сложилось – бывает и так.
– В актёрской среде режиссёров делят на «диктаторов» и «либералов». Вы – диктатор?
– На съёмочной площадке – да. Режиссёр не может не быть диктатором, но для этого не обязательно всё время орать и топать ногами. Главное – ты должен знать, чего хочешь, и уметь поставить перед актёром чёткую задачу. Что такое режиссёр-диктатор в кино? Это человек, который доводит свой замысел до реализации. Теперь представьте, что вы имеете дело с десятком талантливых артистов, которые тоже имеют свой взгляд на всё: и на свою роль, и на то, каким должен быть фильм. Добавьте к этому не менее талантливых операторов, звукооператоров, осветителей, костюмеров, гримёров…
Если я не буду диктатором, и фильма не будет. Режиссёр тут сродни командиру корабля, он принимает окончательное решение, за которое несёт ответственность, а значит, его и должны слушаться, иначе кораблю грозит катастрофа.
Режиссёр в жизни может быть очень даже мягким человеком, но на съёмочной площадке должно быть единоначалие. Всё-таки наша профессия требует жёсткого характера, мы должны уметь, извините, командовать, чтобы добиваться нужного результата.
– Вы в кинематографе уже много лет, и не кажется ли вам, что он, как бы это помягче сказать, мельчает? Возможно, тут можно провести аналогию с рок-музыкой, где после «Битлз» не случилось никаких революционных прорывов. Как-то Андрей Макаревич объяснил это тем, что человечество устало от большого количества «революционной» музыки? Человечество устало от хорошего кино?
– Я так не думаю. Наоборот, сегодня кино смотрят намного больше. Раньше читали книги, сейчас – смотрят кино на гаджетах. Что касается уровня кино, то по-настоящему «прорывных» картин во все времена было мало, хорошего много никогда не бывает. Да, общий уровень кинематографа заметно снизился, но у людей разные вкусы, и кино тоже пытается соответствовать этим вкусам. Конечно, в былые времена было много крупных мастеров, «маяков» нашего киноцеха. Но сегодня мы живём в коммерческом мире – и кино тоже стало коммерческим.
Вы говорите, что кино мельчает, но зато сейчас стало удивительно много фильмов. Пусть это не сплошь высоко- художественные шедевры, но количество выпускаемых фильмов уже просто немыслимое, и, возможно, это количество когда-нибудь и перейдёт в качество. Но сегодня публика не читает, а смотрит, и с той же литературой уже знакомятся не по книгам, а через гаджеты, через кино. Плохо это или хорошо? Не знаю. Я человек литературный, всегда покупаю и читаю новые книги и считаю литературу более глубоким искусством, чем кино, но я человек старой закваски, а вот новое поколение совсем другое. Не люблю старческого брюзжания на тему «не та нынче молодёжь пошла», но факт остаётся фактом: молодые люди читают всё меньше. Зато кино сегодня смотрят в громадных количествах, у нас нынче не читающая, а «смотрящая» цивилизация, и с этой точки зрения наши времена можно считать «апофеозом» кино.
– Кто был кумиром вашей молодости?
– Феллини. Я и сегодня его большой поклонник. Да, был Годар, были великие режиссёры расцвета французского и итальянского кино, но именно Феллини оказал на меня самое большое влияние. Но, конечно, с годами отношение к его картинам меняется. Раньше, например, моим любимым фильмом был «Амаркорд», но вот недавно я его пересмотрел – и не пошёл фильм. Я даже подумал: а почему именно эта лента Феллини производила на меня такое впечатление в молодости? Ведь здесь я, уже режиссёрским глазом, увидел немало недостатков. И всё же и сегодня могу сказать, что этот фильм снимал гений. Думаю, лучшими фильмами маэстро Феллини были ранние его картины – «Дорога» и «Ночи Кабирии». Даже если бы после этого он ничего не снял, двух фильмов было бы достаточно, чтобы считать Феллини Мастером. Очень люблю его «Рим», но именно в тех, первых фильмах, было что-то волнующее, что-то притягивающее.
Наверное, режиссёр и не обязан, да и не может снимать сплошь потрясающие шедевры. Но если он снял один, два, три или четыре фильма, оставивших след в душах миллионов людей, – уже хорошо. Это большая редкость – снять удачный фильм.
– Я понимаю, что все ваши фильмы – ваши детища и вы любите их все, пусть и разною любовью. Но всё же, какой для вас – самый-самый?
– Каждая картина даётся с кровью, и мне все фильмы обошлись недёшево, потому что снимать кино – это огромное напряжение. Я никогда не считал нашу профессию самой сложной, есть куда более трудная работа, например сталевара или шахтёра. Но работа режиссёра в процессе создания фильма – это постоянное напряжение всех физических, умственных и духовных сил. Иначе и браться за это дело не стоит – ничего не получится. Ни одна картина не далась мне легко.
Да, бывает, что одна картина попроще в съёмках, например «Курьер», а есть картины, где много массовки, где сложнейшие батальные сцены, как в «Белом тигре» или «Анне Карениной». Всё это усложняет работу, но это и интересно.
– Какие ощущения испытывает режиссёр после сдачи картины?
– Окончание работы над картиной – большое событие в жизни каждого режиссёра. Тут скорее испытываешь смешанные чувства: и радость оттого, что всё закончилось, и грусть оттого, что съёмок с этой группой больше не будет, и немного – страх перед неизвестностью, ведь ещё непонятно, как встретит твою картину зритель. Всегда ждёшь оценки своей работы – независимо от того, «зрительский» это фильм или не очень. И для меня самый волнующий, самый важный момент – премьера картины, когда её впервые видят зрители. Это уже настоящий адреналин, а потом, когда видишь, что твой фильм восприняли хорошо, – уже и настоящая радость, и понимание того, что не зря работал.
– Стивен Кинг говорит, что, окончив работу над очередным романом, он позволяет себе закурить сигарету и выпить бокал шампанского. А у вас есть традиция, связанная с окончанием съёмок?
– У нас традиция одна – выпиваем-обмываем. Фильм становится важной частью жизни и режиссёра, и актёров, и всей съёмочной группы, ради этого, ради нашего зрителя мы работаем и живём. Когда мы с вами говорили об «обмельчении» нынешнего кинематографа, мы забыли одну деталь – интернет. Раньше фильм показали в кинотеатрах, потом прошёл он пару-тройку раз на телевидении – и всё, картина уходит. А сейчас интернет дал кино второе дыхание, там постоянно смотрят фильмы.
Мои ребята как-то подсчитали, что ежедневно на нашем канале в «Ютьюбе» мои фильмы собирают примерно 50 тысяч просмотров. Конечно, это приятно, это греет душу, когда ты знаешь, что твои картины интересны многим людям, причём живущим в самых разных уголках планеты. В этом есть какой-то шарм. Я и сам удивляюсь, оказывается, мои картины смотрят в Индии, Индонезии и на Филиппинах! Значит, интернет продлевает жизнь картины, даёт нам, кинематографистам, ощущение постоянной жизни наших лент – вот и спасибо интернету за такое долгожительство! И когда мы говорили о книгах, я вспоминал, что в СССР тираж в сто тысяч был средненьким, а нынче и три-пять тысяч – уже огромный тираж. А тут – 50 тысяч просмотров фильма в сутки!
– Это тешит самолюбие и подогревает тщеславие?
– Не люблю этого слова – «тщеславие», это какое-то нехорошее чувство. Помните, что по этому поводу говорил Бальзак: «Слава – товар негодный: стоит дорого, а портится быстро». Вот «честолюбие» – очень правильное слово, оно означает, что ты хочешь реализоваться. Мы же работаем не ради того, чтобы у нас просили автограф и бегали с нами фотографироваться. Когда заканчиваешь фильм, когда его принимает зритель, тогда есть ощущение, что ты не зря работал. А что касается популярности, славы и прочих «медных труб» – я это давно прошёл, и сейчас мне это уже неинтересно.
– Как говаривал Булат Окуджава, «когда я чувствую себя великим, я иду и мою посуду»…
– И Булат Шалвович был совершенно прав. Пусть тебя оценивают люди, а ты – работай. Я тоже всегда опускаю себя на землю, это полезно.
