Георгий Франгулян: “Надо выбирать: или пьянствовать, или работать. Я давно определился”
Известному скульптору, Народному художнику РФ Георгию ФРАНГУЛЯНУ исполнилось 80 лет. Премьер-министр Михаил Мишустин поздравил его с юбилеем. “Вы — человек яркого, многогранного таланта, чей редкий дар воплотился в необыкновенно драматичные и проникновенные монументальные композиции, скульптуры и памятники. Вам удается органично сочетать академические традиции и композиционные новации, точно передавать силу характера, благородство, поэтичность, глубину личности”, — говорится в послании председателя правительства.
Он родился 29 мая 1945 г. в Тбилиси и с 1956 г. проживает в Москве. Учился в Московском высшем художественно-промышленном училище, ныне Российский государственный художественно-промышленный университет им.С.Г.Строганова. Среди главных монументальных произведений: памятники Александру Пушкину (Брюссель, Бельгия, 1999), Иосифу Бродскому (Москва, 2011) и Самуилу Маршаку (Москва, 2022), Исааку Бабелю (Одесса, 2011, в 2024-м демонтирован), Булату Окуджаве (Москва, 2002), Араму Хачатуряну (Москва, 2006), императрице Елизавете Петровне (Балтийск, Калининградская область, 2004), генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу и его супруге Елизавете Федоровне (Москва, 2024), Евгению Примакову (Москва, 2019), президенту Борису Ельцину в Екатеринбурге (2011). Также он выполнил трехцветное надгробие Ельцина на столичном Новодевичьем кладбище.
Памятники, созданные Франгуляном, также установлены в Бельгии, Венгрии, Украины, Италии и Израиля. Сотни его станковых работ представлены в музеях мира, а также в частных собраниях. Как, впрочем, и рисунки, выполненные в авторской технике. Феномен выдающегося мастера – в умении тончайшим образом сочетать классические традиции, в том числе античные, и тенденции современной пластики.
Художник международного масштаба, он востребован повсюду, но почему-то не в Армении. Историческая родина не проявляет к Варпету – именно так! – должного внимания. Ни разу ему не было сделано конкретного предложения о создании какого-либо памятника в Армении, а предложения, сделанные им, как-то незаметно растворялись в пространстве. Не будем голословны: даже идея открыть выставку в Национальной галерее, так воодушевившая Франгуляна, в Ереване погрязла в чиновничьей трясине и захлебнулась. Почему так – трудно сказать. Нет денег? Есть, конечно. В конце концов, приезжают же в Армению зарубежные оркестры и театральные коллективы, соответственно выезжают и армянские. Но так сложилось, что изобразительное искусство в целом оказалось вне интересов нынешней армянской власти.
Одним из предложений мастера было сооружение монументального памятника жертвам геноцида на Цицернакаберде, которое также осталось без внимания. Со временем его идея трансформировалась в «Стену скорби» в Москве.
Пригласят ли Франгуляна поставить памятник в Армении, откроется ли его выставка – вопрос сложный. Между тем у нас то там, то здесь появляются банальные, а то и вовсе непрофессиональные монументальные опусы…
Предлагаем отрывки из интервью художника.
«Хорошо помню день, когда умер Сталин»
— Говорят, не любите оглядываться, Георгий Вартанович?
— Если опасность угрожает сзади, обязательно надо посматривать в ту сторону, а как иначе? Помните, был советский фильм об обороне Ленинграда? Назывался “Балтийское небо”. Михаил Козаков сыграл военного летчика, который каждые семнадцать секунд рефлекторно откидывал голову через левое плечо: не повис ли “мессер” на хвосте? Я не пилот истребителя, но стараюсь не терять бдительности, чтобы врасплох не застали.
— Неужели в прошлом все так плохо?
— Нет, конечно. Всякое случалось. Я ведь давно живу, Путин на моем веку то ли девятый правитель, то ли десятый. Уже сбился со счета, откровенно говоря. Пересчитайте, начиная со Сталина. Хорошо помню день, когда он умер. Я болел, в школу не пошел, уютно лежал в теплой и мягкой кровати, и было мне очень даже хорошо.
— Вы тогда в Тбилиси жили?
— В старинном квартале Сололаки. Это как Красная площадь в Москве. Самый центр города. Оттуда начинается проспект Руставели. А соседняя площадь носила имя Берия. Потом ее переименовали в Ленина, а теперь — в Свободы…
Ну вот про 5 марта 1953 года. В комнату зашла мать, очень растерянная, остановилась на фоне окна и взволнованно сказала: “Умер Сталин”. Настроение у всех было подавленное. Словно мир перевернулся. Разве можно жить без вождя? Я все воспринимал как восьмилетний ребенок, многого не понимал, но детские ощущения очень точные. Не знаю, напечатаете ли этот пример, но вот такой штрих. Тогда ведь туалетной бумаги не было, вместо нее пользовались газетами. Резали на прямоугольнички и вешали на гвоздь, извините, в сортире. Приходилось строго следить, чтобы, не дай бог, случайно не попался клочок с фотографией Ленина, Сталина или кого-нибудь из членов политбюро ЦК. Если бы увидели соседи и настучали в “контору”, срок за неблагонадежность был бы гарантирован.
Родившимся после смерти вождя это трудно понять, но тогда страх сидел в каждом. Люди боялись даже выкидывать старые иллюстрированные журналы типа “Огонька”. И это надо было делать умеючи. Перед тем как что-то выбросить, перелистывали все страницы, рассматривали фотографии и фиолетовыми чернилами зарисовывали лица врагов народа, вымарывали в тексте имена репрессированных… Детей, к счастью, не заставляли, нас старались оградить, но взрослые делали поголовно. Если купите в букинистическом магазине журналы того периода, уверяю, найдете там “отредактированные” фото. С дырами вместо портретов. Так жила страна. Если бы делал памятник о сталинском времени, обязательно использовал бы образ зияющих пустот.
«Вождя мирового пролетариата я мог изобразить с закрытыми глазами»
— Прошло уже много лет после исторического ХХ съезда КПСС…
— Тогда казалось, культ личности Сталина развенчан навеки, но в последнее время все чаще предпринимаются попытки обелить вождя народов. На мой взгляд, это кощунство, издевательство над памятью жертв тирании.
— А в вашей семье были “пострадавшие”, Георгий Вартанович?
— Обошлось. Мой дед — один из основателей здравоохранения Грузии, долго работал заместителем министра, и его могли забрать в любой момент. В любой! Поэтому мы соблюдали меры предосторожности. В изголовье дедовской кровати висел телефон, он звонил бесконечно, в том числе по ночам. Если случалось что-то экстренное, деда вызывали сразу. Он вставал и уходил, а бабушка молилась: лишь бы вернулся…
— Правильно понимаю, что из десяти правителей, под которыми вам, Георгий Вартанович, довелось жить, вы ваяли только Ельцина?
— Еще Ленина лепил в студенческие годы. Я рано обзавелся семьей и, чтобы прокормить жену и детей, нанимался к скульпторам. Те получали официальные заказы, но работать самим было лень, вот и звали голодных старшекурсников из Строгановки. Я много кого тогда перелепил, вождя мирового пролетариата мог изобразить с закрытыми глазами. За двухметровую фигуру брал триста рублей. Скульпторам, за которых отдувался, оставалась тысяча восемьсот. Советское государство не экономило на идеологии. Хотя и строго требовало за свои деньги. Во время летних каникул я оформлял провинциальные клубы и дворцы культуры. Подряжался на пару с другом-живописцем. Получали мы по полторы-две тысячи за месяц. Директор крупного завода зарабатывал раз в пять меньше.
Словом, к моменту окончания училища я превратился в настоящего монстра, мог лепить что угодно — любые бюсты, барельефы… Забавно, но существовали негласные партийные каноны, как, например, надо изображать классиков марксизма-ленинизма. Лбы, надбровные дуги и скулы у Маркса, Энгельса и Ленина должны были выглядеть примерно одинаково, словно у единоутробных братьев, различия допускались в форме бород и шевелюр. Ленин все же лысый и носил бородку клинышком. Такая советская иконография. Конечно, я занимался этим исключительно ради денег, душу не вкладывал.
“Я всякое повидал в жизни, меня ничем не испугать”
— Когда вы получили новую мастерскую?
— Мне никто ничего не давал, сам ходил, искал, выбивал… В 1977-м нашел нежилое, идущее под снос здание в жутком состоянии, взял в аренду, три года перестраивал, ремонтировал, приспосабливал… В подвале я работал под неоновыми лампами, которые даже тень не отбрасывают, а для скульптора важно, чтобы был верхний свет, максимально приближенный к естественному, уличному. Долго приходил в новую мастерскую с чувством зависти, словно меня пустили в нее на время. Не мог поверить, что она когда-нибудь станет моей. Раз в пятилетку нужно было продлевать аренду, меня вынуждали бегать, собирать кучу всевозможных документов… Страшная, выматывающая история! И строительство шло трудно, материалов не было, многое приходилось делать своими руками.
Между тем место это историческое. К моей мастерской примыкала сцена театра Айседоры Дункан, куда захаживал Сергей Есенин. В соседнем особняке много лет квартировали художники, включая Репина и Серова. Раз в месяц на дрожках приезжала хозяйка и собирала с жильцов плату. Лев Толстой приходил пешком из Хамовников на чай. Когда я появился здесь, дом стоял брошенным, несколько раз горел, я лично его спасал… Увы, в последние десятилетия район сильно изменился. И не в лучшую сторону, потерял индивидуальность.
— А как вам удалось открыть первую частную литейную мастерскую в Москве?
— Берите выше: в Советском Союзе! Это случилось в 1983 году, когда отливать из бронзы разрешалось лишь на госпредприятиях, доступ куда имели высокие чины из Союза художников. Рядовых скульпторов вроде меня и на порог не пускали. Мы могли работать с гипсом, деревом и камнем, ну, еще с медью. А в 1982 году я оказался на бронзолитейном симпозиуме в Венгрии и научился там новому для себя ремеслу, от которого потерял голову. У меня реально съехала крыша! Я понял, какое это счастье — литье, и, вернувшись в Москву, решил на свой страх и риск построить собственную литейку во дворе мастерской. Знакомые и коллеги ждали, когда же меня посадят, я ведь посягнул на монополию государства на цветные металлы. Но обошлось.
— И где же вы брали бронзу?
— Не забывайте: перед вами сидит хитрый армянин из Грузии! Членам Союза художников разрешалось покупать в лавке листовую медь. Тогда, если помните, чеканка вошла в моду. Я официально приобретал эти листы, а накладные квитанции складывал. Если бы вдруг нагрянула проверка, предъявил бы алиби. Не железное, но медное. Это основа бронзы, а олово свободно продавалось в магазинах, цинк валялся буквально под ногами. Получить нужный сплав не составляло труда. Поэтому я не слишком рисковал. Вкалывал я всегда много и к середине восьмидесятых уже прилично зарабатывал. Был первым, у кого в нашем районе появилась личная машина. Сначала “Москвич-407”, потом “Волга-24”, “Жигули” в импортной комплектации… Летом ездил на машине на юг. С палаткой в багажнике, как в картине “Три плюс два”. Вот это про меня и моих товарищей. Еда на костре, валун вместо стола… Счастливое время было, замечательное! Думаю, нынешней молодежи подобное и не снилось — с отелями all inclusive. Чтобы испытать сильные эмоции, надо искать экстрим, ездить куда-то на сафари, а тогда мы так жили. К слову, и взаимовыручка между людьми еще не выродилась.
“Надо выбирать: или пьянствовать, или работать. Я давно определился”
— Простои у вас случались?
— А вы как думаете? Постоянно. Не было такого, что меня забрасывали заказами. Иногда еле дотягивал от одного гонорара до другого. Я рассказывал, что много зарабатывал, пока халтурил у маститых коллег. А потом дал себе слово, что после получения институтского диплома больше ни на кого работать не буду. Тут-то и угодил в яму — будьте-нате. Отнес букинистам домашнюю библиотеку, распродал коллекцию икон, которые долго собирал, сам бережно реставрировал… Все запасы спустил, чтобы как-то содержать семью, сводить концы с концами. Было трудно, но и в самые сложные времена продолжал лепить и рисовать. Для себя, для души.
— Мне казалось, скульптор не может работать в стол. В отличие, скажем, от писателя.
— Послушайте знающего человека: живущие только на заказах навсегда остаются ремесленниками. В основе должно лежать творчество, а не корысть и холодный расчет. Да, я мог плюнуть на принципиальность, опять наняться в услужение к кому-то из обоймы коллег, умевших добывать выгодные заказы, но тогда перестал бы себя уважать. Поэтому терпел. К счастью, мне не пришлось идти на компромисс с совестью, постепенно вылез из нужды. Но я не сидел сложа руки, не ждал, а работал. Только в этой мастерской хранится более восьми тысяч моих каталогизированных рисунков, при желании их можно выставлять. Это ежедневный труд. А я еще и делаю все быстро. Как назло…
Был момент, я входил в различные худсоветы, потом, правда, отказался из-за нежелания судить других, но тогда я поражался, бывая в мастерских у иных коллег: стоят портрет Ленина и бюст какого-нибудь Кирова или Свердлова. Плюс пара пластилиновых этюдов, сохранившихся со студенческой скамьи. Все, кроме этого — ничего! Меня так и подмывало спросить: “А чем же ты, мил-человек, занимаешься, над чем работаешь?” И сейчас таких пустующих мастерских — большинство. Если нет заказов, художник сидит на кухне, пьет водку и жалуется на жизнь.
— Вы, значит, не по этому делу?
— Надо выбирать: или пьянствовать, или работать. Я давно определился. Хотя когда-то построил сауну при мастерской, это было модное место в городе, там вся московская богема перебывала. И артисты, и писатели, и музыканты, и космонавты. Светские беседы, гитара, свечи, зеркала по стенам. Во дворе стояли казан с мангалом. Каждый вечер что-то жарили, парили… Тонино Гуэрра приезжал со съемочной группой, снимал наше застолье, очень ему понравилось.
Года три поиграл я в это дело, потом надоело, и разломал сауну к чертям собачьим. Выпить с друзьями и сегодня могу, это святое, но в меру, без фанатизма. С другой стороны, на прошлый Новый год ко мне на дачу приехали тридцать девять человек. Если бы было плохо или скучно, вряд ли люди стали бы тащиться. Особенно если учесть, что праздновали мы не в Москве, а в Испании. Надо же было собраться, добраться…
“Скульптура Хачатуряна — дар России от Армении”
— О нереализованных проектах сожалеете, Георгий Вартанович?
— Не могу посетовать, будто у меня сложно складывалась судьба. Свое все равно беру. Вопрос лишь в том, какими усилиями это дается. Каждый раз приходится пробивать бетонную стену. С возрастом бодаться тяжелее, но в монументальном искусстве почти всегда так. Если, конечно, не участвовать в распилах и откатах выделяемых средств. Тот, кто умеет “делиться”, живет хорошо. А вот “непонятливым” — трудно. Ведь скульптура очень материалоемка, на ее производство порой требуются страшные деньги. Я почти не выигрывал конкурсов, где предполагалось госфинансирование. За исключением памятника Булату Окуджаве на Арбате. “Стена скорби” стала вторым таким случаем. Даже в случае с Окуджавой я четыре месяца не мог получить документы, подтверждающие победу. Противостояние было сумасшедшее! Я собрал волю в кулак, сцепил зубы и не отступил, пока не вырвал честно заслуженное. А памятник Иосифу Бродскому я попросту подарил Москве. Поскольку понимал, что иначе его не дадут поставить. Не получил за работу ни копейки. Только потратил.
Скульптура Арама Хачатуряна — дар столице России от Армении. Правда, тоже за мой счет. И так в жизни бывает. На памятник Дмитрию Шостаковичу деньги собирал Фонд Чайковского. А вот проект “Белый город” на “Белорусской” целиком профинансировал Борис Минц. Как говорится, из любви к искусству…
По материалам российской прессы
