Эдуард Айказян и его 20-й век

В Москве вышла книга «Мой незабываемый 20-й век» — воспоминания известного советского государственного деятеля Эдуарда АЙКАЗЯНА. Презентация прошла в канун его 90-летия.
Имя АЙКАЗЯНА хорошо известно в Армении: почти десять лет он был постпредом Совмина в Москве. Благодаря его последовательным усилиям был капитально отреставрирован обветшавший дом Лазаревых, где располагалось постпредставительство, а ныне посольство Армении. Он родился в семье беженцев из Вана, окончил химфак МГУ, там же защитил кандидатскую. По возвращению заведовал электрохимической лабораторией в АН Армении. Стажировался в Кембриджском университете, пять лет работал в Торгпредстве СССР в Великобритании. Позже долгое время возглавлял отдел США в Госкомитете СССР по науке и технике. После ухода с должности постпреда в 1990 году Эдуард Айказян стал вице-президентом, а потом и президентом швейцарской консалтинговой фирмы IPATCO – его знания и огромный опыт были оценены по достоинству. Предлагаем отрывки из книги воспоминаний Э.Айказяна. Она отражает этапы жизни этого обаятельного, умного человека, а заодно целую эпоху некогда огромной страны…

Война
Утром 22 июня 1941 года, в воскресенье, мы были дома. Отец включил радио. Передавали речь заместителя председателя Совнаркома, министра иностранных дел СССР В.М.Молотова о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Наш дом был похож на пчелиный улей. Соседи вышли из своих комнат в коридоры и взволнованно, перебивая друг друга, обсуждали эту страшную весть. С этого дня мы каждый день слушали по радио сообщения Совинформбюро о положении на фронтах войны.
Была объявлена всеобщая мобилизация. В школах стали преподавать военное дело. Нас учили быстро разбирать и собирать затвор боевой винтовки, пользоваться противогазом. На полевых занятиях учили рыть окопы, передвигаться по-пластунски и стрелять из малокалиберной винтовки. Все это держало нас в напряжении, в состоянии постоянной мобилизованности. Город стал жить в режиме военного времени.
В начале войны поступило распоряжение о сдаче на хранение находящихся в пользовании у граждан радиоприемников с целью ограничения влияния вражеской пропаганды. Мы с папой отнесли наш радиоприемник СВД-9 в пункт хранения, где нам выдали соответствующую справку, которую мы должны были предъявить в этот же пункт после войны, чтобы получить его обратно. Вместо радиоприемника мы приобрели сетевой громкоговоритель и повесили его на стене. По городской радиовещательной сети передавали сводки Совинформбюро о положении на фронтах, работе тыла и другие сообщения. Громкоговоритель постоянно находился во включенном состоянии, чтобы не пропустить какие-либо важные сообщения. На всей территории Армении был введен режим светомаскировки. Окна наших комнат выходили на улицу Теряна. По этой улице шли на фронт танки, зенитные и противотанковые пушки, гаубицы, прицепленные к американским машинам, таким как студебекеры, форды, доджи, джипы, виллисы, а также различная военная техника, поставляемая по ленд-лизу нашими союзниками (США и Великобританией) через Иран по территории Армении.
Многие промышленные предприятия были переоснащены и переведены на производство военной продукции. Их названия были заменены простыми номерами, а адреса — почтовыми ящиками. Ушедших на фронт мужчин заменяли юноши и женщины. Была введена карточная система на хлеб и другие продукты питания, их повсеместно не хватало. Хлеб нередко поступал с опозданием, приходилось занимать очередь с утра, чтобы к обеду успеть купить его. Такова была ситуация и с другими продуктами питания. Керосин также отпускали по норме.

МГУ и борьба с лженаукой
В первый же год учебы в Москве я стал свидетелем двух исторических событий, сыгравших важную роль в судьбе советской науки. По времени этот год совпал с периодом, когда в СССР проводилась идеологическая кампания критики некоторых зарубежных научных направлений и отстаивания приоритета русских и советских ученых в определенных областях науки и техники. В ходе этой кампании подвергались критике и шельмованию многие видные ученые, обвиняемые в космополитизме и «низкопоклонстве перед Западом». К ним нередко применялись и административные меры, вплоть до исключения из институтов, лишения права преподавать в вузах.
Так, в 1949/1950 учебном году мы были свидетелями идеологической кампании гонений ученых-генетиков. Знаменосцем травли советских ученых-генетиков был академик АН СССР, президент ВАСХНИЛ Т.Д.Лысенко, создатель псевдонаучного «мичуринского учения» в биологии. На известной сессии ВАСХНИЛ 1948 года он и его сторонники прозвали не признававших это учение генетиков «вейсманистами-менделистами-морганистами», обвиняя их в том, что «они являются представителями идеологически чуждого нам лженаучного направления, привнеся его к нам из чуждого нам зарубежья». Как известно, это фанатическое «разоблачение» советских генетиков нанесло серьезный ущерб развитию у нас современных направлений в биологии.
Вторым таким событием была критика квантовой теории. Я хорошо помню, как в конце 1949 года в МГУ на заседании в большой химической аудитории видные советские ученые-химики предавали анафеме книгу выдающегося американского химика XX века, дважды лауреата Нобелевской премии Лайнуса Полинга «Природа химической связи», изданную в 1947 году на русском языке с некоторыми сокращениями. По окончании этого заседания в лабораторию к студентам подошел любимый наш преподаватель, ученик академика А.Н.Несмеянова, талантливый ученый О.А.Реутов. Он демонстративно бросил книгу Полинга на стол и заявил: «Эта книга для нас больше не существует». В дальнейшем Олег Александрович Реутов, заслуженно избранный действительным членом АН СССР, как и многие другие ученые, стал убежденным сторонником Лайнуса Полинга и его учения. В 1958 году Полинг был избран иностранным членом АН СССР, а в 1991 — иностранным членом РАН.
Нам, студентам и аспирантам физического, химического и биологического факультетов, непонятно было все то, что происходило с нашей наукой. Мы чувствовали то нервное напряжение, в состоянии которого пребывали наши профессора и преподаватели. Было ясно, что подавляющее большинство их не разделяло совершенно абсурдное мнение, преподнесенное как официальное, которое утверждало существование в точных и естественных науках каких-то чуждых нам буржуазных, лженаучных направлений. Как и ожидалось, с уходом некоторых руководителей партии, поддерживающих апологетов подобных мнений, ситуация в научных институтах и вузах нормализовалась. Однако и в первом, и во втором случае развитию науки у нас был нанесен существенный ущерб. В частности, было заторможено развитие ряда перспективных научных направлений в физике, химии и биологии.

Кембридж
В начале 1964 года я подал заявку на командировку в Англию на 4 месяца для стажировки в Кембриджском университете в области электрохимического синтеза фторорганических соединений. Заявка была рассмотрена указанными инстанциями и было принято положительное решение.
В Кембридже меня встретила представитель Британского совета мисс Эверардс и на своей машине довезла меня до двухэтажного особняка, где эта же организация сняла для меня комнату. Хозяйка дома, миссис Эдвардс, старенькая, но бодрая женщина, приветливо встретила меня и показала мою комнату на втором этаже. В этой комнате меня ожидал конверт с дополнительной информацией. В ней сообщалось, что утром в 10:00 следующего дня в здании химических лабораторий университета меня будет ждать доктор Сондерс. На карте, приложенной к записке, было показано местонахождение химических лабораторий, что было в 5 минутах ходьбы от дома. Также сообщалось, что я должен заплатить миссис Эдвардс 7 фунтов стерлингов в неделю за проживание и завтрак. Миссис Эдварде сообщила, что в моей комнате стоит электронагреватель, который включается автоматически после того, как в щель автомата будет опущена монета достоинством в 2 шиллинга на 2 часа нагрева. Этого было явно недостаточно, чтобы согреться, и за вечер приходилось опускать несколько 2-шиллинговых монет. Отопление комнаты было за мой счет, сверх платы за проживание. Сама миссис Эдвардс отапливала первый этаж своего дома камином и стенной печкой бездымным углем, производство которого было начато в Англии относительно недавно. Это, практически, решило вопрос очистки воздуха в Лондоне от смога, когда англичане топили свои камины обычным бурым углем. Сотрудники нашего посольства рассказывали, что в Лондоне бывали такие густые туманы, заполненные едким дымом, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. А так как ни один уважающий себя англичанин не мог представить свой дом без камина, то такие туманы в Лондоне и других крупных городах Англии случались довольно часто. Поэтому правительство Англии оказало финансовую поддержку промышленности для разработки технологии и организации производства бездымного угля, не содержащего серы.
По утрам миссис Эдвардс готовила мне завтрак — это обычно был корнфлекс с молоком, жареный бекон с яйцом или жареная треска, хлеб, масло, джем и кофе. Обедал я в городских кафе или пабах. Должен отметить, что английский завтрак, в противоположность завтраку в странах континентальной Европы, довольно плотный.
Ориентируясь по карте, я легко нашел здание химических лабораторий и ровно в 10:00 постучался в дверь кабинета доктора Сондерса. Мы поговорили о моей предстоящей работе, после чего он показал мне химические лаборатории университета и представил меня профессору лорду Тодду, лауреату Нобелевской премии (1957), химику-органику, президенту Химического общества Кембриджского университета и профессору Эмилеусу, вице-президенту этого общества, известному английскому химику-неорганику. После этих официальных представлений доктор Сондерс отвез меня на своей маленькой машине «Мини майнор», производства фирмы «Остин», в один из ресторанов Кембриджа, где мы пообедали. По дороге, пока мы ехали в ресторан, он, шутя, извинился за тесноту салона своего «лимузина» и сказал, что это самая удобная машина для езды по узким улицам Кембриджа, не считая велосипеда, который является основным транспортным средством студентов и жителей Кембриджа. Раньше он тоже ездил на велосипеде и лишь в последнее время пересел на автомобиль.

High Table и английский газон
Доктор Сондерс был членом Модлин колледжа, одного из старейших колледжей Кембриджского университета. Колледж Магдалины был последним из мужских колледжей, который с 1988 года начал принимать также и студентов женского пола.
Через месяц после моего прибытия в Кембридж я получил письмо от президента Модлин колледжа. В нем он от имени главы (Master) и членов (Fellows) колледжа сообщал, что я принят членом «Высокого стола» колледжа и что мне предоставляется право ужинать вместе с преподавателями Модлин колледжа 2 раза за счет колледжа и 2 раза за свой счет за время моего пребывания в Кембридже. Он выразил сожаление, что колледж не может сделать мне более щедрое предложение, так как «Высокий стол» недостаточно большой и едва вмещает за столом всех преподавателей колледжа. Он также сообщил, что вместе с тем мне предоставляется право обедать в комнате «Combination Room», где обедают преподаватели колледжа за свой счет, по понедельникам, вторникам, средам и пятницам.
В один из вечеров доктор Сондерс пригласил меня в Модлин колледж на ужин. Он состоялся в большом зале со сценой, где традиционно соблюдался ритуал трапезы. Студенты ужинали внизу в зале, а преподаватели — там же, на сцене за столом, именуемом «Высокий стол» («High ТаЫе»). В 7 часов вечера студенты и аспиранты в мантиях собираются вокруг длинного стола, установленного в зале, и, стоя за спинками стульев, ждут появления преподавателей. Последние, также в мантиях, собираются в смежной с залом комнате, со стороны сцены. Когда в зале воцаряется тишина, по знаку президента преподаватели выходят на сцену и садятся на свои места, садятся и студенты. Президент произносит короткую молитву, после чего официант подносит к каждому сидящему за высоким столом преподавателю большой таз с водой, белоснежные накрахмаленные салфетки, чтобы они ополоснули руки в воде и вытерли их салфеткой. Ужин проходил при свечах. Президент колледжа садился во главе стола, а справа от себя он сажал одного из своих коллег, с кем он хотел пообщаться во время ужина. Обычно каждый раз он сажал кого-то другого, чтобы иметь возможность поговорить со всеми своими коллегами. В тот день, когда я был приглашен, меня посадили рядом с ним, и он подробно расспрашивал меня о России (когда они говорили Россия, имели в виду СССР) и о моих научных интересах. После ужина президент пригласил всех сидящих за столом своих коллег и меня в свою комнату отдыха на втором этаже выпить бокал портвейна. Это тоже традиция данного колледжа, портвейн определенной марки они получали непосредственно из Португалии. Наливали в бокалы портвейн и подавали коллегам более молодые преподаватели. На таких встречах у президента колледжа, которые имели место раз в две недели, каждый преподаватель получал за счет колледжа две сигареты и одну сигару. Обычно все присутствующие на встрече брали эти бесплатные сигареты и сигару, и даже те, которые не курили.
Одна из особенностей колледжей Кембриджа — это зеленые газоны в их просторных дворах, которые поддерживаются в отменном состоянии. По установленному в колледжах порядку студентам не разрешается ходить по этим газонам. По ним имеют право ходить только преподаватели. Но в отдельных случаях студент может пройтись по газону, если он сопровождает преподавателя по его просьбе. Доктор Сондерс рассказал мне об этой традиции в первый же день нашего посещения Модлин колледжа и предложил мне пройтись с ним по газону к восточным дверям колледжа, ведущим в его кабинет, добавив, что я, как приглашенный член высокого стола, тоже имею право ходить по газону.
С доктором Сондерсом я встречался два-три раза в неделю. Обычно он приходил ко мне в лабораторию и мы обсуждали результаты работ. Он был очень внимателен ко мне и приветлив, а однажды пригласил меня к себе домой на ужин. У него был просторный одноэтажный дом, типа шале, недалеко от университета, где он жил вместе с женой. Дети у них были взрослые и жили отдельно. После ужина, за чашкой чая у камина, мы с доктором Сондерсом и его женой долго беседовали. Я им рассказывал об Армении, ее истории и культуре. Они знали о геноциде армян в Османской Турции, но имели слабое представление о советской Армении и о Советском Союзе в целом. Доктор Сондерс и его жена рассказывали мне забавные истории из студенческой жизни Кембриджского университета.

«Сэр, где ваш водитель?»
По мере развития моих связей с нашими английскими партнерами по сотрудничеству мне приходилось время от времени ездить в другие районы Лондона на встречи и переговоры. В первое время мне помогали сотрудники, но это не всегда было удобно, поэтому встал вопрос о предоставлении мне служебного автомобиля без водителя. Услугами водителя пользовался только торгпред, все остальные сотрудники ездили сами за рулем. Мне дали небольшой удобный автомобиль Ford «Anglia». Несмотря на то, что у меня были советские водительские права, мне необходимо было пройти обучение в автомобильном клубе и сдать экзамен на получение английских водительских прав, так называемый DRIVING LICENCE. В течение месяца я ходил в школу вождения и прошел полный курс — 20 уроков в ближайшем от Торгпредства автомобильном клубе. Со второго раза сдал экзамен и получил права.
Об английском порядке сдачи экзамена на вождение надо сказать отдельно. Здесь не требуют справки от невропатолога, не сдают экзамен по теории и практике отдельно, как это принято у нас. Принимающий экзамен инструктор, указывая на припаркованный примерно в 10 метрах автомобиль, просит сдающего экзамен водителя прочитать регистрационный номер этой машины, проверяя, таким образом, его зрение. Затем инструктор садится в машину рядом со сдающим экзамен водителем и в течение одного часа ездит с ним по улицам Лондона. По ходу вождения он дает команды и наблюдает за тем, как водитель их исполняет: как он останавливает машину, трогается с места, ориентируется в потоке машин, насколько внимателен в отношении пешеходов, смотрит ли в зеркало заднего обзора и так далее. После возвращения в пункт сдачи экзамена он объявляет свое решение: сдал или не сдал водитель экзамен. В случае провала он говорит водителю о его ошибках. Для наших граждан сдать экзамен с первого раза было редким явлением, со второго раза — считалось нормой, но были случаи, когда сдавали с третьего и даже с пятого раза.
Экзаменующие инструкторы обращали особое внимание на безопасность езды. В начале моего самостоятельного вождения я испытывал некоторые трудности, связанные с тем, что я плохо знал улицы Лондона и мне приходилось на ходу пользоваться атласом дорог. В связи с этим я иногда оказывался в довольно деликатном положении. Как-то мне надо было съездить по работе в Кройдон (лондонский район) на одну из фирм, с которой мы поддерживали торговые связи. С помощью карты я без особого труда доехал до места назначения, поставил машину и зашел на фирму. После встречи я сел в машину, решил сделать разрешенный на этой же улице разворот и поехать обратно в Торгпредство. Эта улица была узкой, а движение транспорта по ней — довольно оживленное. Мне надо было сделать разворот в три позиции (как учили в автоклубе), но я несколько растерялся, и за мной сразу выстроилась длинная очередь машин. Я старался изо всех сил, но от этого еще больше пугался и потел, а мой разворот получился не в три, а в пять позиций. В это время один из водителей грузовика высунул голову из кабины и с добродушной улыбкой на лице крикнул, обращаясь ко мне: «Сэр, где ваш водитель?» Я оценил его тонкий английский юмор, улыбнулся ему в ответ, поспешил отъехать и как можно быстрее разгрузить создавшуюся из-за меня пробку.

Скрипки Шрайвера
Как-то на имя зампреда Госкомитета по науке и технике (ГКНТ) Д.М.Гвишиани поступило письмо от известного американского юриста, специалиста по международному праву Сарджента Шрайвера, с которым мы поддерживали тесные деловые отношения. В письме он просил оказать содействие его другу Стенли Гудману, председателю совета директоров крупнейшей в США сети универсальных магазинов «Мэйсис», который планировал прибыть в Москву, чтобы ознакомиться с системой розничной торговли в СССР и изучить возможности сотрудничества в этой области. Гвишиани поручил мне встретить Гудмана в аэропорту, принять его для беседы и с учетом его пожеланий организовать встречи в соответствующих министерствах и ведомствах, имеющих отношение к торговле внутри страны. Шрайвер дополнительно к своему письму позвонил мне и еще раз попросил оказать содействие Гудману во время его пребывания в Москве, уточнил номер рейса и время его прилета в Москву. На мой вопрос, как он выглядит и как мне его узнать, Шрайвер сказал, что я легко его узнаю по большому футляру для двух скрипок в его руке. Шрайвер время от времени обращался к нам с подобными просьбами, и мы в ГКНТ, учитывая его искреннее желание содействовать развитию советско-американских связей и его высокое положение в политических кругах США, относились к его просьбам с должным вниманием.
Сарджент Шрайвер, 1915 года рождения, был старшим партнером юридической фирмы Fried. Frank. Harris, Shriver&Jacobson, с главной конторой в Вашингтоне. Он был женат на Юнис Кеннеди, сестре президента Кеннеди, а их дочь Мария Шрайвер была замужем за Арнольдом Шварценеггером, известным киноактером, впоследствии губернатором штата Калифорния.
В 70-х годах он неоднократно посещал Москву, оказывая юридическую и посредническую помощь американским фирмам, желающим установить торговое и научно-техническое сотрудничество с Советским Союзом. В 1986 году Шрайвер вышел на пенсию, но продолжал работать в названной выше юридической фирме в качестве советника.
Я встретил Гудмана у трапа самолета. Мы посидели с ним в «депутатском зале» (так тогда назывался VIP-зал аэропорта) пока наш сотрудник протокольного отдела занимался делами, связанными с проверкой паспорта и получением багажа. Гудман сказал, что у него в футляре находятся две скрипки работы Антонио Страдивари, которые в свое время принадлежали известному польскому скрипачу-виртуозу Генрику Венявскому. Мы разместили его по заявке ГКНТ, в гостинице «Националь». На следующий день я пригласил его от имени ГКНТ на ленч в ресторан «Арагви», где мы продолжили нашу беседу. Гудман рассказал, что окончил Джульярдскую школу музыки по классу скрипки в Нью-Йорке, однако по настоянию родителей был вынужден заняться их семейным бизнесом. Одновременно он продолжал заниматься музыкой и стал членом Международной ассоциации музыкантов-любителей, имеющей свои отделения в США и Европе. По его словам, он неоднократно играл скрипичные концерты и трио вместе с выдающимся американским скрипачом Исааком Стерном, с которым он находился в дружеских отношениях. Обычно, когда Гудман приезжал в Европу, привозил с собой свои скрипки, чтобы показывать их известному французскому скрипичному мастеру Этьену Ватло для проверки их состояния. На мой вопрос, играл ли он скрипичный концерт Арама Хачатуряна, он ответил утвердительно и даже спел несколько тактов начала первой части этого концерта. Гудман сказал, что это одно из лучших произведений, когда-либо написанных для скрипки с оркестром.

Реставрация Дома Лазаревых
Реставрация Дома Лазаревых стала для меня одной из приоритетных задач, и я все больше времени уделял этому вопросу. Плановое задание по реставрации Дома Лазаревых было составлено в 1971 году. В нем приняли участие службы Управления делами Совета министров Армении и Инспекции по охране исторических памятников города Москвы. В планах предусматривалось максимальное восстановление первоначальной планировки главного корпуса с раскрытием анфилады комнат на всех трех этажах. Планировалось восстановление в центральной части главного корпуса парадной лестницы, реставрация и воссоздание интерьера помещений и архитектурного декора, а также паркетных полов, дверей и осветительной арматуры по аналогам начала XIX века. В 1974 году был разработан технический проект реконструкции комплекса, который был утвержден распоряжением правительства Армении от 22 января 1976 года.
…Работы по реставрации здания бывшего Лазаревского института шли хорошими темпами. Правительство Армении выделило для этого все необходимые материальные ресурсы и установило должный надзор со стороны Управления делами Совмина Армении. Особое внимание было уделено реставрации парадного зала первого этажа, который, несмотря на потерю первозданного вида, оставался одним из лучших залов Москвы, сохранившихся с начала XIX века. Стены и колонны этого зала были облицованы искусственным мрамором, изготовленным по специальной технологии на основе алебастра с некоторыми добавками. В Москве мы не смогли найти специалистов по искусственному мрамору, чтобы восстановить стены и колонны зала, облицовка которых со временем сильно пострадала. Я решил проконсультироваться по этому вопросу с руководством Эрмитажа. Примерно за месяц до моей поездки в Ленинград Борис Борисович Пиотровский с супругой Рипсиме Джамполадян, находясь в Москве, посетил постпредство и ознакомился с реставрационными работами. Он проявил большой интерес к этому и обещал, в случае необходимости, оказать нам помощь.
Я застал академика Б.Б.Пиотровского в своем кабинете за работой. Его огромный письменный стол был заставлен книгами, альбомами и разными музейными экспонатами, с которыми он работал. Он любезно предложил мне пройтись вместе по музею, посмотреть некоторые особо ценные и интересные экспонаты и поговорить о наших проблемах. Я рассказал ему о наших трудностях по восстановлению стен парадного зала, облицованных искусственным мрамором, и обратился с просьбой помочь нам в решении этой проблемы. Борис Борисович отнесся к моей просьбе с трогательным вниманием и озабоченностью. Он со своей стороны сетовал, что и в Ленинграде очень трудно найти хороших мастеров по искусственному мрамору. На самом деле, сказал он, сегодня это умирающая профессия, так как в современном строительстве применяется новая техника и используются другие облицовочные материалы. Старые дворцы, помещения которых облицованы искусственным мрамором, не требуют большого числа мастеров для их ремонта и поддержания в удовлетворительном состоянии. Тем не менее Борис Борисович обещал направить к нам на несколько дней опытного мастера, работающего у них в музее, с целью обучения одного или двух наших мастеров этому искусству, чтобы они в дальнейшем продолжили работу самостоятельно. Таким образом, эта проблема была успешно решена, в чем большая заслуга Бориса Борисовича Пиотровского.
…При реставрации Дома Лазаревых особое внимание было уделено укреплению фундамента здания по всему периметру с применением современных технологий. Были заменены все деревянные стропила и бревна крыш на металлические, соблюдая предписания архитекторов по реставрации. Сосновые бревна были в отличном состоянии, однако с торцов, в местах соединения со стенами, частично прогнили и не подлежали восстановлению. Эти бревна прослужили более ста лет и получили неожиданное применение в области музыкального искусства.
Сосновое дерево, из которого изготавливали музыкальные инструменты, предварительно подвергали высушиванию в особых условиях в течение нескольких лет. Бревна крыши Дома Лазаревых высушивались в естественных условиях более ста лет и идеально подходили для изготовления виол. Специальные знания и мастерство требовались и для восстановления люстры парадного зала. Она была изготовлена из мастики по особой технологии, которая применялась в начале XIX века. Люстра служила не только для освещения, но и для украшения зала. Предполагается, что центральная люстра подарена институту его попечителями ко дню открытия здания. Работы по реставрации люстры, так же как и изготовлению бронзовых балясин центральной лестницы, выполнили лучшие специалисты в мастерских «Росреставрация». Был тщательно отреставрирован и памятник Лазаревым (обелиск), который стоит в середине парадного двора. Исследователь рода Лазаревых историк А.П.Базиянц в книге «Обелиск» приводит архивную запись об установлении обелиска в саду института. В ней, в частности, указывается, что «1822 года декабря 12-го в большом институтском саду воздвигнут великолепный чугунный с мраморными изображениями памятник к незабвенной славе основателей и первых благотворителей сего заведения из фамилии господ Лазаревых». Четыре грани пирамидальной формы обелиска были украшены фамильным гербом Лазаревых, скульптурными портретами основателя института И.Л.Лазарева и его учредителя Е.Л.Лазарева.
Официальное открытие Дома Лазаревых после реставрации состоялось 10 апреля 1987 года.