Дорогие тосты продолжаются!
“Да на что мне ваш коньяк! Лимонад, да и только…”
30 декабря 1984 г. после шестичасовой изнурительной езды из алжирского аэропорта в город Мсилу, расположенный на пороге Сахары, мы с мужем оказались у порога дома, где по долгу службы суждено было прожить два года.
У подъезда нас встретил руководитель советской миссии Лев Лисицин и сразу спросил, привезли ли мы водку. Судя по его прищуренным маслянистым глазкам и заплетающейся речи, “шеф” был подшофе. Узнав, что алжирские таможенники, тщательно осмотрев наш багаж, изъяли все пять бутылок “Столичной”, Лисицин сник и, рыгнув, смачно выругался. “А марочный коньяк не сгодится?” — наивно спросила я. “Коньяк, коньяк… На что мне ваш коньяк. Лимонад, да и только”, — недовольно буркнул он. Еще бы, здесь привыкли к 60-градусному самогону, который, как оказалось, гнал едва ли не каждый советский “засланец”. Тут, конечно, армянский коньяк и впрямь лимонадом покажется… “Ну ладно, — все же снизошел Лисицин. — Гоните коньяк, все лучше, чем ничего”.
Наутро, так и не сомкнув глаз — всю ночь мулла в микрофон воздавал хвалу Аллаху, — распаковали чемодан. Достав виноградные листья в поллитровых банках, решила приготовить традиционную новогоднюю толму. В поисках мяса муж отправился на местный рынок под названием “Сук эль феллах”. Ближе к вечеру, когда на плите в большой кастрюле, источая дивный аромат, готовилась толма, в квартиру неожиданно нагрянул Лисицин. Было заметно, что со вчерашнего дня он не просыхал. “Пришел сообщить, что Новый год мы справляем в красном уголке. С вас двадцать долларов”, — дохнул он перегаром, стараясь сохранять равновесие. Затем, втянув воздух в себя, поинтересовался: “А чем это у нас так вкусно пахнет?” Услышав ответ, довольно потер руки и подмигнул. Какую подлянку “босс” приготовил нам в качестве новогоднего сюрприза — выяснилось позже.
Ровно за два часа до звона курантов мы собрались в красном уголке. Вначале парторг Ященко провел ликбез, информируя собравшихся о положении дел в Союзе и в мире. Пламенная речь завершилась следующими словами: “Мы здесь, чтоб оказать помощь дружественному алжирскому народу. Мы здесь, чтоб отстоять высокие идеалы нашей партии. Ура, товарищи!” Раздались жидкие аплодисменты, затем женщины устремились в закуток, оборудованный под кухню. Кто-то разделывал апельсины, купленные по бросовой цене (дешевле стоил только картофель), кто-то укладывал на тарелки бутерброды с сыром и оливками. Словом, еда была не по-праздничному скудной — на 20 долларов с носа особо не разгуляешься. Зато спиртного было в избытке: каждая семейная пара выставила на стол двухлитровую бутыль первача.
Надо сказать, среди самогонных “хамов” наш пятизвездочный коньяк выглядел сиротливым аристократом. До полуночи оставались считанные минуты, как вдруг в помещение с блудливой улыбкой на лице ввалился Лисицин. В руках он держал до боли знакомую кастрюлю… Как выяснилось, воспользовавшись дубликатом ключей от нашей квартиры, он попросту умыкнул толму. Наша с мужем реакция на сей вероломный акт его, по-видимому, не волновала. Главное, “закусон мировой”… Ровно в полночь в воздух взмыли граненные стаканы с мутным содержимым. Пили за Новый год, за дружбу между народами, за мир во всем мире… Игнорируя бутерброды с сыром, народ обступил заветную кастрюлю. Каждый старался наложить в тарелку как можно больше горячих “ролов”. Гинеколог Робакидзе, единодушно избранный тамадой, с подобострастием подкладывал толму в тарелку Лисицину, приговаривая: “Отведайте, Лев Николаевич, это же толма”. Тамада то и дело призывал поднять бокалы и, не вставая, выкрикивал с места: “Товарищи, дорогие тосты продолжаются!” Кстати, нам с мужем так и не удалось испробовать приготовленное мною блюдо — смели подчистую. Пришлось довольствоваться бутербродами…