Был ли Гитлер антибольшевиком?

22 июня — начало Великой Отечественной войны. Оно навсегда засело в памяти человечества. Дату, связанную с самой кровопролитной войной XX века, забыть невозможно. Не оскудевает и поток литературы. Недавно в Москве вышла книга писателя-историка Сергея КРЕМЛЕВА “Мифы 45-го года”. Кремлев — автор известный, издавший более десяти книг об актуальных общественно-политических и военно-политических вопросах нового времени. Его книги, как правило, вызывают диаметральные мнения прежде всего из-за оригинальных трактовок и непривычных выводов. Как бы то ни было, работы Сергея Кремлева(фото справа) насыщены конкретными документами, данными, цитатами, ссылками из самых достоверных источников.

Книга “Мифы 45-го года” посвящена расхожим мифам и “серьезным” разговорам о Победе СССР в Великой Отечественной войне. О том, что Европу якобы освободили американцы, что советские солдаты якобы изнасиловали пол-Германии, что Сталин уничтожил “свободную Польшу, что Прагу освободили “власовцы”, что СССР объявил войну Японии якобы в нарушение пакта о нейтралитете. Таких “якобы” действительно немало. То есть, с одной стороны, вроде бы все ясно и мир знает о Победе все, с другой — получается, что победный 1945 год люди представляют не слишком хорошо и что не всегда точны даже те, кто заслуживает уважения и доверия. Итак парадоксальные, мифы 45-го года — года вполне прозрачной и неоспоримой Победы, имеющей планетарное значение.
Но, оказалось, все не так или совсем не так. Не успело человечество как следует обрадоваться и отпраздновать ликвидацию “коричневой чумы”, как мир вновь раскололся: Запад начал совсем недвусмысленную борьбу с советской страной. Один только пример: немецкие ученые и конструкторы новейшего вооружения были пригреты и стали работать в США, которые вплотную разрабатывали ядерное оружие. Оно было демонстративно использовано в Японии. 5 марта 1946 года прозвучала как последняя истина Фултонская речь Черчилля, ставшая отмашкой к холодной войне против СССР, при том что антигитлеровская коалиция формально все еще сохраняла свое существование. Противоречия между Западом и СССР расширялись и углублялись — Запад был очень встревожен послевоенным влиянием коммунистической империи и коммунистов в Европе. Президент Трумэн даже грозился применить атомное оружие, был подготовлен план войны против СССР. В своей речи Черчилль констатировал, что США находятся на вершине мировой славы и открыто назвал Советский Союз причиной “международных трудностей”. Жизнь и мировые события показали, что предвидение Черчилля на следующие 40 лет международных отношений в целом и советско-американских в частности подтвердились почти полностью.
Потепления и охлаждения в этих отношениях смежали друг друга в зависимости от того, кто руководил страной. Так было при Хрущеве, при Брежневе и далее все советские годы. Геополитическая модель поведения США и Запада не изменилась и после распада СССР. Как только Россия преодолела кризис 90-х годов, Запад — прежде всего США — вновь взялся за старое. Все вернулось на круги своя, особенно при президенте Путине. Для достижения своих даже и не скрываемых целей, особенно однополярного мира, хороши все средства. Загрузки и перезагрузки оказались пустым отвлекающим “пшиком”.
Между тем, согласно одному из “Мифов 45-го года” предлагаемому читателям, за несколько дней до самоубийства прозревает и сам Адольф Гитлер, и многие немцы. В частности, и в вопросе отношений между Германией и СССР-Россией, и в вопросе действий США в Европе. События на Украине, а до них различные цветные революции — весомые доказательства отношений США и подпавших под их влияние стран к России. Вопреки здравому смыслу и безопасности мира.

…В 1964 году Издательство политической литературы (Политиздат) выпустило небольшую книгу Льва Безыменского “По следам Мартина Бормана”, где были и такие строки: “В первые послевоенные годы во всех странах мира думали и гадали: существует ли завещание Гитлера? Сначала ответ на этот вопрос был неясен. Теперь положение стало более чем ясным. Да, завещание есть, вдобавок их несколько…”
У Льва Безыменского неопределенное числительное “несколько” почему-то становится синонимом точного числительного “два”, поскольку далее Безыменский сам же сообщает о наличии всего двух завещаний Гитлера — личном и политическом.
Вот о втором документе и пойдет разговор. Безыменский безосновательно называет его “бездарным и фанфаронским” и утверждает, что “из “завещания” мир должен был узнать, что, оказывается, Гитлер войны не хотел, что он пал “жертвой международного сионизма” и “большевиков”…” Однако последнее утверждение — не более чем ложь!
Ниже приводимые выдержки из политического завещания Гитлера, составленного им в бункере рейхсканцелярии накануне самоубийства, цитируются по тексту, помещенному в томе 15 (4-5) издания 1995 года “Русский архив: Великая Отечественная: Битва за Берлин (Красная армия в поверженной Германии)”, издательство “ТЕРРА” совместно с Институтом военной истории МО РФ. Источник, как видим, солидный.
Так вот, в политическом завещании Гитлера ни разу не встречается слово “большевики”. Есть о чем подумать.
Вот самый трагический момент судьбы Гитлера — он диктует свое политическое завещание. Момент, когда бумаге поверяются самые заветные — в буквальном смысле слова — мысли и чувства. И в этот момент истины Гитлер о большевизме не упомянул даже намеком.
За сутки до смерти, 29 апреля 1945 года, в 4.00 утра при свидетелях Йозефе Геббельсе, Мартине Бормане, Вильгельме Бургдорфе и Гансе Кребсе Адольф Гитлер скрепил своей подписью политическое завещание, в котором во всем обвиняет международный сионизм: “Это неправда, что я или кто-то другой в Германии хотели войны в 1939 году. Ее хотели и ее устроили исключительно международные государственные деятели. Еще за три дня до начала немецко-польской войны я предложил британскому послу в Берлине решение немецко-польских проблем…. Но оно было отвергнуто, так как круги, задающие тон в английской политике, желали войны, частично из-за выгодных сделок, частично подгоняемые организованной международной сионистской пропагандой…”
Столицу Рейха штурмовали люди, осененные знаменами Ленина. Именно страна большевиков привела фюрера к последнему росчерку пера. Тем не менее у него, отринувшего общий с ними путь противостояния силе Капитала, не сдержавшего договора с ними, обвиняющих слов для большевиков не нашлось. Их за него дописали послевоенные “стенографы” типа Безыменского.
“В своем завещании Гитлер под пособниками имел в виду большевиков”, — может заметить читатель. Однако это не может быть так: во-первых, потому, что если бы фюрер имел в виду большевиков, то он бы прямо о том и написал — чего ему было стесняться!? Во-вторых, из контекста ясно, что под пособниками здесь имеются в виду круги, задающие тон в английской политике, которые желали войны.
И ведь таковые круги действительно имелись по обе стороны океана. И по ту сторону океана они были даже многочисленнее, сплоченнее и могущественнее, чем по эту. И упомянутое фюрером предвкушение “выгодных сделок” эти круги не обмануло. В ходе Второй мировой войны над Америкой постоянно шел второй в двадцатом веке золотой “дождь” из “туч”, собиравшихся в Европе из слез, крови и дыма пожарищ.
Первый такой “дождь” пролила над Америкой Первая мировая война, как и Вторая мировая война, организованная все той же Америкой. Так что заменять слово “пособники” словом “большевики” мы не вправе.

Тут начинается самое интересное! Процитируем ряд показаний высокопоставленных деятелей Рейха или лиц, самим служебным положением близко поставленных к личности фюрера и попавших в советский плен.
Вначале я приведу практически полностью заявление личного представителя гросс-адмирала Деница при ставке Гитлера вице-адмирала Фосса. Напоминаю, что оно было передано Фоссом 2 мая 1945 года командующему 3-й ударной армией генерал-полковнику Кузнецову.
“В последние дни перед кончиной фюрера неоднократно говорилось о том, является ли наилучшим исходом для Европы ориентация на Англию и Америку или на Россию. Фюрер видел в маршале Сталине наиболее сильного из своих противников и в последние дни в разговорах со мной часто высказывался о суровой и не способной на компромисс волевой личности этого противника. Поскольку он, вследствие полного прекращения связи, в течение последних 14 дней не смог сообщить гросс-адмиралу об этом изменении своих взглядов, несмотря на то что была сделана попытка через курьеров передать соответствующее извещение, фюрер незадолго до своей смерти поручил мне лично передать эту точку зрения своему преемнику — гросс-адмиралу Деницу…
Я был особенно предан фюреру и гросс-адмиралу. Ввиду того, что гросс-адмирал счел бы неизвестное ему волеизъявление, переданное каким-либо другим лицом, провокацией, сам же он, как моряк, до сего времени в политическом отношении ориентировался на Запад, я считаю необходимым информировать его лично и прошу дать мне возможность в сопровождении русского офицера ориентировать его.
Я хотел бы при этом сообщить ему последние слова благодарности фюрера за его и мою верность и описать последний час фюрера так, как я сам его пережил.
Прошу это заявление не опубликовывать.
(Вице-адмирал ФОСС)
Перевел: (Нач. следственной части Разведывательного отдела штаба 3-й ударной армии капитан АЛЬПЕРОВИЧ. Верно: помнач по использованию опыта войны штаба 3-й ударной армии гвардии капитан ДМИТРЕНКО”.)
Поскольку никаких переговоров с Деницем, назначенным Гитлером в своем политическом завещании новым канцлером Рейха, вести никто не собирался и никакого политического значения и веса позиция гросс-адмирала уже не имела, заявление 48-летнего вице-адмирала Ганса Эрика Фосса осталось без последствий.
Однако оно было. И оно было не единственным свидетельством полного пересмотра Гитлером в апреле 1945 года своей позиции относительно России и Сталина.
Так, 17 мая 1945 года личный адъютант фюрера Отто Гюнше дал обширные показания, из которых я приведу лишь важную для нас сейчас небольшую часть:
“…Дверь в личные комнаты фюрера была немного приоткрыта, и оттуда исходил сильный запах миндаля (цианистый калий). Я заглянул в дверь, но внутрь не вошел, а опять направился в комнату для совещаний. Там уже был также генерал-майор войск СС Монке… Я слышал, что рейхсляйтер Борман во что бы то ни стало хотел попытаться пробиться к гросс-адмиралу Деницу, чтобы ознакомить его с последними мыслями фюрера перед его смертью. Я не знаю, о каких мыслях шла речь… Затем ко мне подошел генерал-майор войск Монке и сообщил, что на основании высказываний фюрера, без него лишь сотрудничество с Россией может до некоторой степени сохранить Германию. (…)
(Штурмбаннфюрер СС Гюнше)
Перевел: (пом. начальника следственного отдела Разведуправления Генштаба Красной Армии гвардии капитан Широков”.)
А вот извлечение из собственноручных показаний самого 34-летнего командира дивизии “Адольф Гитлер”, начальника Центрального района обороны Берлина Вильгельма Монке, данных им в Москве 18 мая 1945 года:
“…Слово взял генерал Кребс… Он сказал примерно следующее (точных слов я не могу вспомнить):
1) Берлин больше удерживать невозможно…
2) …ни в коем случае нельзя рассчитывать на победу в целом.
3) Недавно фюрер высказал ему примерно следующее:”Единственный человек, с которым Германия, возможно, в состоянии договориться, это Сталин, ибо он самостоятелен и независим; он с ясной последовательностью осуществляет свои политические и военные цели. Черчилль же и Рузвельт зависимы от своих парламентов и капитализма, политика их неуверенна и неправдива. Однако лично он, Адольф Гитлер, не может договариваться со Сталиным”.
Возможно, продолжал генерал Кребс, что фюрер своим самоубийством хотел дать шанс для налаживания отношений с Россией…
Из разговоров руководящих лиц я узнал затем, что предложение о согласии на капитуляцию должно быть сделано только России…”
Последний начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал пехоты Кребс (прекрасно, к слову, знающий и Россию, и русский язык) действительно предпринял такую попытку и лично встретился с командующим 8-й гвардейской армии генерал-полковником Чуйковым. Но это была уже безуспешная попытка.
Тем не менее интересна и такая фраза из показаний Монке о заявлении Кребса: “Россия и Германия — два государства, которые и в хозяйственном отношении превосходно дополняют друг друга”.
Все это, безусловно, правда. Правда хотя бы уже потому, что Гитлер не мог не понимать, что из всей “Большой тройки” только Сталин полностью независим от международных финансовых кругов Запада.
Впрочем, Гитлер не мог также не видеть фактической невозможности для себя личных контактов со Сталиным — не по причине, конечно, сохраняющегося антибольшевизма фюрера, а из-за его чувства вины и стыда перед Сталиным.
И остается лишь сожалеть, что Гитлер и Риббентроп отошли в 1941 году от той позиции, которая была заявлена ими летом и осенью 1939 года. В памятной записке германского МИДа от 15 августа 1939 года было сказано тогда много верного, в частности:
“1. Различные мировоззрения не исключают разумных отношений между… двумя государствами и возможности восстановления доброго взаимного сотрудничества…
2. Реальных противоречий в интересах Германии и Советского Союза не существует. Жизненные пространства Германии и СССР соприкасаются, но в смысле своих естественных потребностей они друг с другом не конкурируют. Вследствие этого с самого начала отсутствует всякий повод для агрессивных тенденций одного государства против другого… То же самое относится к германскому и советскому народным хозяйствам, во всех направлениях друг друга дополняющих.
3. Обоим народам в прошлом было всегда хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они были врагами.
4. Правда, что Германия и СССР вследствие существовавшей между ними в течение последних лет идеологической вражды питают в данный момент недоверие друг к другу. Придется устранить еще много накопившегося мусора…
5. На основании своего опыта германское правительство и правительство СССР должны считаться с тем, что капиталистические западные демократии являются непримиримыми врагами как национал-социалистской Германии, так и Советского Союза. В настоящее время они вновь пытаются путем заключения военного союза втравить Советский Союз в войну с Германией. В 1914 году эта политика имела для России худые последствия. Интересы обеих стран требуют, чтобы было избегнуто навсегда взаимное растерзание Германии и СССР в угоду западным демократиям”.
Уже сидя в тюремной камере, бывший рейхсминистр иностранных дел Риббентроп написал о Гитлере: “Не может быть никакого сомнения в том, что Адольф Гитлер имел в жизни только одну цель: служить немецкому народу. Он жил совершенно самоотверженно, жертвовал своим здоровьем и до последнего момента не думал ни о чем ином, кроме как о будущем своей нации. Тот факт, что он потерпел поражение, фюрер, говоря со мной, назвал судьбой. Почему именно он потерпел поражение — решит история…”
Что ж, трезвый и честный взгляд вполне позволяет понять, почему потерпел поражение Гитлер. Он верно определил злейшего врага как своей страны, так и человечества — интернациональный Капитал. Но ошибся в отношении России.
Скорее не ирония истории, а ее трагизм проявился в том, что Гитлер не смог прийти к власти без помощи Капитала. Однако финансы Капитала стали для него лишь стартовыми колодками, и, оттолкнувшись от них, он выпрыгнул на такую общенациональную высоту, где его таланты и способности были видны всем немцам.
Капитал обеспечил Гитлеру кресло канцлера Германии как антикоммунисту. Но его успех в массах объяснялся тем, что немцы воспринимали Гитлера как патриота, националиста и антагониста Капитала.
Гитлер конструктивно изменил положение Труда в Рейхе. А при этом не изменился в своем неприятии Советской России как проявления — в его представлении — “еврейского большевизма”, в то время как большевизм в России приобретал все более национально-государственный, сталинский, а не интернационально-революционный, “троцкистский” смысл.
Антикоммунист Гитлер был обречен, в то время как последовательный националист Гитлер был бы обязан прийти к пониманию перспективности для Германии только одного союза — с Россией.
Гитлер и пришел к этому пониманию в 1939 году, но в 1941 году сорвался, итогом чего стал костер 1945 года, на котором сгорели и Рейх фюрера, и сам фюрер.
20 мая 1945 года начальник личной охраны Гитлера, 48-летний группенфюрер СС Ганс Раттенхубер показывал на допросе в Москве: “Я вспоминаю… разговор с Гитлером во время пребывания в Виннице осенью 1942 года. Гитлер, взбешенный неудачами наших войск… заявил в моем присутствии генералу Шмуцдту, адъютанту от главного командования Вооруженных сил, что германские войска… остановлены потому, что Красная Армия сражается с непревзойденным ожесточением и упорством… Мы не учли, продолжал Гитлер, что народы Советской России и Красная Армия безгранично доверяют Сталину. После некоторой паузы он назвал маршала Сталина гигантом…”
Это не было попыткой побежденного подольститься к победителям — тон и суть показаний Раттенхубера такое предположение исключают.
В другом месте его показаний можно прочесть: “Я всю жизнь буду помнить один из вечеров конца апреля 1945 года, когда Гитлер, придя с очередного совещания, разбитый, сидел за свои столом, сосредоточенно разглядывая карту Берлина с нанесенной на ней оперативной обстановкой. Я зашел к нему доложить о неотложных мерах по охране ставки… Встав из-за стола, Гитлер посмотрел на меня и сказал: “Красная Армия в Берлине… Сделать это мог только Сталин”. Задумавшись, Гитлер вернулся к столу. Я тихо вышел из комнаты”.
Будучи сам до мозга костей проникнут осознанием себя как гениальной личности (в чем не так уж был и не прав), Гитлер рассматривал приход русских в Берлин прежде всего как результат усилий другой, несомненно, гениальной личности — Сталина.
Теперь, в конце апреля 1945 года, все могучее в России ассоциировалось для Гитлера с ним — Верховным Главнокомандующим Красной Армии. Гитлер так и не понял, пожалуй, что сила Сталина была в полном идейном, духовном и деловом единении его с наиболее развитой и творческой частью трудящегося большинства в России, да и в мире. Что Сталин всегда жил и действовал во имя развития этого трудящегося большинства.
В полной мере Гитлер этого до конца, как я догадываюсь, не осознал. Но многое он под конец в отношении России и ее первого большевика Сталина понял. И это уже не догадки, а точно, как видим, доказуемый исторический факт! Потому Гитлер и проклинал, уходя из жизни, не большевиков, пришедших в Берлин и вынуждающих тем самым уйти из жизни его, а тех, кто изначально ввел войну и в Европу, и в Берлин.

Запоздалое предсмертное прозрение фюрера можно отнести к самым впечатляющим историческим урокам 1945 года. Я отдаю себе отчет в том, что все вышесказанное скорее всего окажется более чем неожиданным практически для любого читателя этой книги. Я и сам в свое время, впервые познакомившись с документами, которые здесь цитировал, был ошарашен. Но факты — упрямая вещь. К тому же есть основания думать, что весной 1945 года коренные переоценки своих взглядов производил не только фюрер, но и сами немцы. Не все, конечно, а прежде всего те из них, кто привык уважать факты, умел анализировать их и в итоге делать из анализа верные выводы.
В этом отношении очень интересна, на мой взгляд, некая перекличка настроений, которая усматривается при сравнении предсмертных воззрений Гитлера относительно значения России для Германии и послевоенной позиции пятидесятилетнего профессора Лейпцигского университета Роберта Георга Деппеля (Допеля).
12 июля 1945 года Деппель, бывший участник германского уранового проекта, участвовавший затем и в советских атомных работах, написал профессору Капице обширное письмо, где для нашей темы интересна не специфически “атомная” часть, а некие общие рассуждения Деппеля.
Выраженный в письме скепсис по части Америки в определенной мере объяснялся, пожалуй, тем, что жена Деппеля — Мария Рената, тоже физик-атомщик, погибла 6 апреля 1945 года при бомбежке Лейпцигского университета англо-американской авиацией. Однако этот трагический факт личной судьбы Деппеля мог лишь усилить неприятие им англосаксов, а не породить это неприятие. В своей оценке роли России Деппель был, вне сомнения, искренен и давал ее безотносительно к житейским чувствам.
Не исключаю при этом, что взгляды Деппеля имели не давнее происхождение, а стали результатом раздумий, ход которых был аналогичен ходу мыслей зашедшего в тупик Гитлера. Так или иначе, Деппель писал, в частности, вот что:
“…Я придерживаюсь того мнения, что каждый здравомыслящий немец в политическом отношении должен ориентироваться на Россию. По этим же соображениям я уклонился от проводившегося американцами незадолго до вступления русских войск в Лейпциг мероприятия по вывозу в Западную Германию всех сотрудников факультета естественных наук с вспомогательным персоналом и семьями…
Прогресс внутренних возможностей к развитию населяющих Европу народов зависит, с моей точки зрения, от возможности объединить… эти народы в единую тесно связанную государственную систему… Америка, естественно, имела бы для наведения такого порядка необходимую мощь и уверенность…. (но) она сможет осуществить только внешне длительное влияние в Европе… посредством… наталкивания европейских сил одна на другую.
Россия — единственное государство, которое в силу геополитического положения, величины территории, военной и политической силы, богатства ископаемыми и внутренних возможностей призвано навести действительный порядок в Европе. Америка будет, во всяком случае, рассматривать Германию как барьер против Востока, и ее мероприятия будут преследовать военную сторону дела. Россия, напротив, в состоянии впоследствии рассматривать преобразованную Германию как источник силы в Европе, который сознательно присоединит к общеевропейскому организму. Поэтому если немец может сделать политический выбор… то его решение должно быть безоговорочно за Россию”.
Это — мнение умного и неординарного немца с непростой судьбой. Почти мальчишкой, закончив университет, он ушел на фронт Первой мировой войны, затем вернулся к науке, преподавал, работал над немецкой бомбой с Гейзенбергом, потом — над советской бомбой у нас, в 1949 году за нарушение режима был отстранен от ведения закрытых работ и направлен на Рыбинский механический завод “атомного” Первого главного управления, преподавал в Воронежском университете, а позднее заведовал кафедрами в германских университетах.
Сложная, драматическая, но интересная судьба, в которой в полной мере отразились драматические отношения русских и немцев, России и Германии. Но эти отношения оказались неординарно отраженными и в судьбе Гитлера. Он мог стать не только великим объединителем немцев, но и великим другом России, и кончил тем, что, принеся России беспримерные даже в ее истории горе и разруху, уже уходя из жизни, осознал, что благодетельный исторический шанс для немцев может дать им только союз с Россией.
И здесь есть над чем думать как нынешним немцам, так и нынешним русским. Можно для подкрепления таких раздумий привести и еще одно двойное свидетельство. Двойное потому, что оно отражает не только мнение немца, но также, пусть и косвенно, мнение незаурядного русского человека — маршала Чуйкова. Ведь Василий Иванович зачем-то включил признание немецкого офицера в свои мемуары “От Сталинграда до Берлина”, выпущенные в свет Воениздатом в 1985 году. Чуйков приводил в этих мемуарах мнение подполковника Германского генерального штаба, взятого в плен в январе 1945 года.
В разговоре тогда с еще генералом Чуйковым немец — вполне убежденный нацист — сказал:
— Мир нужен не только немцам, но и русским. Ваши союзники ненадежные. Мы, немцы, можем договориться с вами и будем надежными соседями, а может быть, и союзниками против теперешних ваших союзников.
— Почему же в сорок первом немцы, нарушив договор о ненападении, напали на нашу мирную страну, которая никому не угрожала? — спросил Василий Иванович.
И генштабист ответил:
— Бурный рост Страны Советов внушал нам страх, мы боялись, что вы первые нападете на нас. Гитлер решил опередить вас, чем совершил самую большую ошибку…
Не оценив подлинный потенциал России, германский Генштаб просчитался, как и сам Гитлер.
Увы, понадобился 1945 год, чтобы Гитлер это понял, хотя бы на излете судьбы изжив в себе погубивший его и Германию антибольшевизм.
Подготовила
Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН