“Я не карабахский… Я карабахский тбилисского розлива”…
Уходящий год знаменателен для семьи МАЛАЯН сразу тремя юбилейными датами, которые органично сплетаются в одну цепочку: 35-летие Центра офтальмологии имени Сергея Вартановича МАЛАЯНА, которому исполнилось в этом году 90 лет, и 85-летие кафедры глазных заболеваний ЕГМУ. Когда-то ею руководил Сергей Вартанович, теперь его сын МАЛАЯН Александр Сергеевич. Вообще в случае с Малаянами лучше говорить не “семья”, а “династия”: офтальмологи теперь уже в седьмом поколении, они внесли огромный вклад в развитие армянской (и не только) науки. И это не протокольные фразы, не пафос, надо сказать, совершенно Малаянам чуждый.
Александр Сергеевич — доктор медицинских наук, директор республиканского Центра офтальмологии рассказывает о себе, о своей работе без излишней скромности и в то же время без намека на пиар и саморекламу. O работе его спрашивают много и часто, потому корр. “НВ” взяла курс на прошлое. Ведь всегда интересно узнавать таких людей через их родословную, детство, юность… Тем более что собеседник и сам с удовольствием погружается в воспоминания. Например, о том, почему его отец Сергей Вартанович, будучи племянником преуспевающего тбилисского врача Арташеса Григорьевича Малаева, перебрался в тогда еще полуразрушенный Ереван? И не только перебрался, но и основал тут Центр офтальмологии… Или о том, куда подевалась богатая малаевская библиотека? И откуда, наконец, берет свое начало малаяновский род?..
«Պիստոլետը կբերես Բարխուդարով ջեբկիրի մոտ»
Бабушка говорила, что наша фамилия в Карабахе была Малунц. Но это так, версия, доказательств нет, хотя доподлинно известно, что отцовские корни шушинские. Из Карабаха в то время в основном уезжали в Москву, в Баку и в Тбилиси. Очень небольшая часть нашей родни переехала в Иран. А материнская сторона — закоренелые тбилисцы. Мы все родились в Тбилиси. Моя бабка со стороны матери даже по-армянски не знала, хотя по-русски и по-грузински говорила… Дед был тем еще коммунистом, за что его собственно и расстреляли свои же. Поэтому меня сильно удивляет, когда поют оды коммунизму именно советского пошиба. Ведь коммунизм в Англии — это одно, в Италии — другое, а в “советах” он был совершенно извращенным и античеловечным. Жили мы в центре Тбилиси. Типичный старый армянский дом, по 5-6 квартир на каждом этаже, одна кухня на всех, ванная комната и балкон, как его тогда называли, итальянский. Стоял столик, вечером выходили, беседовали, чай, кофе и все такое. Кстати, говорят, что посиделки эти начались с появлением там бабушки и деда, который был чрезвычайно отчаянным человеком. Какое-то время служил начальником Закавказского отдела МВД по борьбе с бандитизмом. А тогда бандитизм, как известно, съедал советскую власть. Вот дед Вартан и ловил их в прямом смысле голыми руками. Внедрялся в сборище бандитов, выпрыгивал за ними в окно, гнался и кричал кому-то там: «Պիստոլետը կբերես Բարխուդարով ջեբկիրի մոտ”…
То есть загонял их куда-нибудь и, уже когда оружие подвозили, препровождал в кутузку. Такая вот тбилисская жизнь, которая в 1933-м прервалась поездкой в Иран: дедушку командировали туда по спецзаданию. Это важный момент не только для нашей семьи, но и, так сказать, в глобально политическом смысле. Как вы знаете, на Востоке иранская компартия была флагманом этой идеологии и, кстати говоря, костяк движения составляли армяне. Вот деда и заслали туда, как только коммунисты зашебуршились. Официально он значился управляющим коммерческого банка Советского Союза, хотя в банковских делах разбирался так же, как я в сотворении космоса. Как бы то ни было, эти пару лет моя бабка, простая деревенская женщина, вспоминала с величайшим умилением: отдельная машина с водителем, кухарка, большой комфортабельный дом…
Вернулись они в Тбилиси в 1936 году, а в 37-м деда расстреляли как английского шпиона. Наш дом, который никогда не пустовал — мы даже обедать одни не садились (причем за столом были и грузины, и азербайджанцы, и евреи), мгновенно опустел. К нам никто не приходил, с нами никто не общался. Бабка всегда окно открывала на улицу и видела, как знакомые или соседи проходили мимо и, когда доходили до нашего окна, переходили на другую сторону…
После смерти деда отец пошел работать — ему всего 15 было. Чего он только не делал: и носки ткал, и вывески рисовал… Он в принципе и врачом-то не хотел становиться, его в инженерию тянуло… В общем, тяжело было и на помощь пришел дядя Арташес Григорьевич МАЛАЕВ, заменивший нам отца. Я его так и вовсе дедом до сих пор называю. Приходил он к нам исключительно по ночам, приносил провизию и следил за образованием отца. Он же и сказал ему, что, мол, в инженерии я тебе помочь не могу, а в медицине — пожалуйста. У него была частная клиника на дому — 10-12-комнатная квартира. Оперировал там же. Еще и в университете преподавал. Словом, это был очень процветающий, богатый человек. Настолько, что смог купить себе в те годы иностранное подданство. Просто сел и подумал: а что я дрожу перед советской властью, когда можно заплатить и сменить гражданство на иранское. Так и жил себе преспокойно со своими дачами, шоферами, гардеробщиками и прочими прелестями буржуазной жизни. Правда, детей у него не было, зато был племянник — мой отец, который днем работал в поликлинике, а вечерами помогал ему принимать больных. Папу это, если честно, коробило, и как-то в беседе с Арташесом Григорьевичем он сказал, что хочет в аспирантуру в Ереван. Понятно, какую это вызвало реакцию у дяди, ведь он хотел передать все, что имел и знал, моему отцу, к которому отнесся как к сыну. Он не понимал, что, для того чтобы этот парень занял то же положение, ему предстоит пройти немалый путь. Это при том что стартовые условия уже были неравные. Дед Арташес учился в Германии, потом в Харькове, заведовал кафедрой анатомии, был профессором кафедры офтальмологии… Все ведущие врачи Грузии — его друзья, элита Армянской ССР непременно ездила к нему гости: Мартирос Сарьян, Гоар Гаспарян, Аветик Исаакян, наконец Зара Долуханова, в которую он был влюблен. Это всегда были торжественные обеды, походы в театр и так далее. А мой отец всегда полагал, что лучше быть первым на деревне, чем последним в городе… И однажды дед пришел домой, бросил на стол газету “Коммунист” и сказал: “Вот ты хотел в аспирантуру — поезжай, если хочешь”. Место было для другой женщины, но отец сдал блестяще и поступил. Место поделили.
“Арташес, мы уезжаем.
Это просто джунгли
какие-то”
После Тбилиси в Ереване им с мамой, конечно, пришлось несладко. Мать была музыкантом из определенной прослойки богемного тбилисского общества. Этакая будуарная атмосфера: чай, кофе, разговоры светские, с одной стороны — пустые, с другой — высокопарные. Бетховен написал так, а Моцарт этак… И вот она открывает окна — и со всех сторон мугамы какие-то, горячей воды нет. Началась у нее депрессия. У меня же были проблемы “посерьезней”: пошел в школу в берете и в первый же день заявил — я его больше не надену. Потом, правда, рассудил: если не я, то кто же? В 8-м классе стал носить галстук, все издевались. А сейчас… Сейчас я их уже и не ношу. Один случай расскажу. Дед Арташес в 50-х приехал в Ереван принимать выпускной экзамен в мединституте. Приехал на своей машине со своим водителем. С женой Тамарой, которая была из аристократического рода Тер-Костанянов. Красивейшая женщина была. Остановились в гостинице “Ереван”, что на Абовяна — на тот момент единственное приличное место. У нее — пасьянс, шляпные коробки — полный набор, короче. Вечером после ужина решила прогуляться. Вся такая из себя — в чернобурке, в вуалевой шляпе черной, в перчатках — прогуливается по Астафяна. Через полчаса в истерике возвращается: “Арташес, позови Колю (водителя — авт.), мы уезжаем. Это просто джунгли какие-то. Представляешь, иду по улице, подходят эти грязные, небритые и выдирают по волоску из моей чернобурки”… Народ, надо полагать, ошалел: завидев ее, подходили посмотреть, потрогать. Пришлось Коле везти ее обратно в Тбилиси, потом возвращаться за дедушкой Арташесом. …В 1958 году дед Арташес скончался. Видимо, ушел с обидой в сердце, так и не простив папе переезд и оставив ему из своего несметного богатства только несколько вещей. Картину Башинджагяна, инструменты и, наконец, знаменитую библиотеку, в которой была не только медицинская литература, но беллетристика. Отец перевез медицинские книги в Ереван, но мы тогда жили на 16 квадратных метрах, общий туалет, общая кухня — комуналка, словом. Книги хранить было негде, и папа подарил их от имени деда Арташеса мединституту. Весь научный мир Тбилиси охотился за этими книгами. Все ждали, что будет с малаевской библиотекой, а их вдруг дарят Ереванскому мединституту, который тогда был размером с один коридор. А в 88-м выяснилось, что ни одной книги не осталось. Отец дарил, чтобы память о деде осталась, но все пропало. Только представьте, около тысячи томов. Ценность этих книг их обладатели, уверен, не осознавали. Отец пришел домой в таком ужасном состоянии, что мы его еле откачали. Говорил про директора библиотеки, как он выразился, редкостной крысе…
“Шпион Жоран екав”
В квартире, в которой поначалу мы жили, водились огромные крысы. Это на Гукасяна в четырехэтажном доме прямо напротив некогда большой туманяновской комиссионки. Полы были дощатые с широкими зазорами, крысы из них вылезали, каких я больше никогда не видел. Подстреливал их из пневматического оружия. А здание построили все те же иранские коммунисты. В 1946-47 годах, когда шах Мохамед Реза пришел к власти, им дали два дня на то, чтобы убраться из страны. И все рванули. Армянская часть приехала в Ереван. Тогдашним советским властям они сказали, что ничего не хотят, только землю — дом построить. Вот построили и жили там. Приезжаем, а на первом этаже поселился шофер моего деда, который возил его в Иране. Напротив — семья Александра Аджемяна, рядом — супруга легендарного разведчика Георгия Вартаняна Гоар. Кстати, когда появлялся он сам, дети вопили: “Шпион Жоран екав”. Представьте, глубоко законспирированный разведчик, которому даже детей не разрешалось иметь, а тут просто “шпион Жора”. В этом доме мы жили долго. А потом государство поставило условие: вы должны выплатить 30% стоимости жилья. Почему? Просто так. Затем и вовсе национализировали весь дом. Жильцы на ушах ходили. Они ведь за все уже заплатили — за строительство, за землю. И это не 30-е годы, а середина 60-х.
Получилось как-то депрессивно, наверное, хотя было и много чего хорошего. Политика армянского государства тех лет имела правильные приоритеты: поставило целью привезти выдающихся людей, чтобы поднять уровень искусства и науки. Скульпторов, музыкантов, ученых уговаривали, задабривали, обхаживали… Очень живая интеллектуальная жизнь началась. Из Баку в основном технари и производители приезжали, из Тбилиси — научные и творческие деятели. Кстати, в Баку ни одного азербайджанца-врача не было. Если кто-то болел, или к еврею шли, или к армянину. Про Тбилиси уже не говорю. Сами знаете… Словом, посыл был правильным и нужным. А какие люди приезжали в Ереван с гастролями! Зато теперь голову бьют над тем, как бы какого-нибудь Билана пригласить, поднимают до уровня национальных героев людей, которые и трех нот связать не могут.
“Сорви цветок, положи на могилу… Может, под этим камнем лежат твои родственники”
Впрочем, и Тбилиси изменился. В этом году поехал вместе с другом, музыкантом Арменом Тутунджяном (Чико), на концерт Артуро Сандовала. От музыки получил огромное удовольствие, а вот от города… Я ожидал большего. Такой расцвет описывали, рекламировали. Смотрел на лица в зале, которые даже отдаленно не напоминали те, тбилисские… И, знаете ли, возмутительно, что никто не целуется на улице. Раньше, бывало, пройдешь по Руставели, знакомых увидишь — и сразу целоваться: “Уатоооо”. Обратно идешь, опять целуешься и опять :”Уатоооо”…
Сейчас часто слышу о том, что к армянам в Грузии относятся неоднозначно и все больше со знаком минус. Смотря кто и где, скажу вам. Арташес Григорьевич рассказывал, как написал в соавторстве с коллегой-грузином очень важный труд и представил на госпремию. Так вот ему отказали. Окольными путями намекнули: фамилия у тебя неподходящая, соавтор твой грузин, а вот ты…
Но вот вам совсем другая история, связанная с дедом Арташесом и моим отцом. Работала у меня одна завотделением, я еще тогда только на ноги становился. Захотела написать диссертацию, согласился ей помочь защититься, но комиссии тогда тут не было, а в Тбилиси была, и я устроил ей защиту там. Приезжаем, ученый совет сидит. Во главе — академик Хечинашвили, светило науки, деда Арташеса товарищ. Тогда он уже ну очень старый был. Песочек сыпался с него. Было впечатление, что он либо спит (глаза закрыты, посапывает), либо уже того-с. Ученый секретарь зачитал: руководителем является кандидат медицинских наук, ассистент кафедры офтальмологии ЕГУ Малаян Александр Сергеевич. Грузинский академик сразу встрепенулся. “Что-что? — переспросил он. — Вы внук Арташеса Григорьича?”… “Да, — говорю, — и сын Сергея Вартановича”. “Уатоооо, — пораженно протянул старик и велел всем встать со словами. — Перед вами продолжатель великого рода Малаевых”… Словом, получился целый тост, ужасно теплый и благодарственный. Потом Хечинашвили спросил: “Банкет будете делать?” “Конечно”, — отвечаю я. “И, наверное, тамадой будет профессор Алексидзе”, — уточнил старичок. И, услышав утвердительный ответ, строго наказал выпить за Малаевых от его имени. Еще как-то конференция была, поехали наши академики, а там в Институте офтальмологии висит большой портрет деда Арташеса. Так там, когда узнали, что я приехать не смог, такой скандал подняли, аж неловко. В общем, думаю, негатив если и есть, то только на определенном уровне.
Слово “патриотизм” мне напомнило еще кое-что. В Карабах во время войны я ездил очень часто, а уже в мирное время клинику там открывали, и поехал с Зорием Балаяном. Были в гостях у президента НКР Бако Саакяна. Вышли от него, а Зорий мне и говорит: “Поехали в Шуши”. Поехали, говорю… Там мост старый и кладбище, разделенное этим самым мостом на две части — их и нашу… Зорий мне велел остановиться, выйти из машины и идти за ним. Я и пошел. Потом сказал: “Сорви цветок”… “Какой еще цветок? — говорю. — Тут одна трава желтая”. Он: “Ну сорви что-нибудь, положи на могилу”. “На какую?” — опять интересуюсь я. “Да на любую, — ответил он. — Может, под этим камнем лежат твои родственники”. Знаете, есть в этом и пафос, и одновременно что-то невероятно трогательное, правильное… Когда с Балаяном беседую, он мне часто говорит: “Ты не карабахский, ты карабахский тбилисского розлива…”
…Мои дети слышать не желают об отъезде. Другой менталитет, все другое… Как-то приезжал коллега с Запада, снимало нас с ним телевидение. Он мне говорит: “Когда камеру включат, ты улыбайся, ладно? Я тебя прошу”. “Слушай, — возмущенно возразил я. — Какие еще улыбочки? Я про детские глазные болезни говорить буду, и улыбку мою люди не поймут”. Так и не улыбнулся… Работал я и за границей, но понял, что не могу там. В те блокадные годы ездил по приглашению диаспоры в Штаты. Меня там все время спрашивали: “Ерб кертак?” Видимо, думали, на шею к ним приехал. Виза была на шесть месяцев, я вернулся чуть ли не через два. Потом, знаете, все от потребностей зависит. Если нужна только колбаса — это одно, если что-то духовное и глубокое — совсем другая, куда более сложная история…
Подготовила