“Здравствуйте, Маргарита! Это Тигран Кеосаян. Вы мне давно симпатичны”…

Эти слова главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян прочла однажды в своем Фейсбуке, но на самом деле у этой фразы было и продолжение. Известный режиссер написал: “…Вы мне давно симпатичны как журналист и соплеменница. Сейчас ехал в машине и слушал, как вас травят по радио, не выдержал, решил поддержать и написать, что помню еще ваши репортажи из Беслана»… Об отношениях с теперь уже супругом Тиграном и его бывшей женой, о сложностях профессии, о семье, о непростом детстве, о проектах и многом другом Маргарита поведала в последнем выпуске журнала “Караван историй – 7 дней”.

Триллер “Актриса”
мы создали с Тиграном
и Аленой Хмельницкой

…Вот так я узнала, что, во-первых, меня где-то травят, а во-вторых, аж сам Тигран Кеосаян интересуется моей судьбой. Сначала не поверила, что это действительно Кеосаян, — мало ли фейков в интернете. С чего бы мне написал известный режиссер? Мы незнакомы, в кино я не снимаюсь и кино не снимаю. Видела его по телевизору в кулинарном шоу, где он готовил яичницу с помидорами, уложив в центр сковороды целый стручок острого красного перца, прямо по Фрейду. Подумала: «С юмором человек, в отца». Подумала — и забыла. Кеосаян оказался не фейком. Я ему ответила, обменялись телефонами, встретились, пообедали. Пообедали, видимо, так вкусно, что захотелось обедать еще. Да и ужинать. Постепенно обросли общими темами, интересами, друзьями, какими-то проектами. Как это часто бывает, нежданно и уж точно непрошено вдруг оказалось, что друг без друга невозможно жить — что видеться нужно ежедневно, переписываться ежеминутно, держаться за руки, даже когда не рядом.
Вообще все самое прекрасное в моей жизни буквально падает с неба. А то, над чем долго и усердно работаю, или не случается вообще, или происходит, когда уже не надо. Бутерброд обязательно валится маслом вниз, если я его намазала сама. А если даже не думала о бутерброде, то мне его подадут на блюдечке и с икрой. Моя карьера — должность главреда международного телеканала и главного информационного агентства страны — тоже сложилась нежданно. Я никогда не стремилась стать большим начальником, даже наоборот. Всегда хотела писать книги, с детства, сколько себя помню. А времени на это нет фактически всю мою жизнь… Спасибо Тиграну, научил писать сценарии. Я их и не видела никогда до нашего знакомства. Теперь в пробках и по ночам пишу сценарии фильмов, сериалов — иногда под своим именем, иногда под псевдонимом. Так я расслабляюсь. Не говоря уже о том, что за это очень хорошо платят — точно больше, чем моя зарплата на Russia Today. Я пишу не только для Тиграна. С ним вместе мы сделали три сериала и только что сняли кино. Наша комедия «Море. Горы. Керамзит» с большим успехом прошла по Первому каналу. Ночью позвонил Константин Эрнст, поздравил с невероятным рейтингом.
В этом декабре на НТВ — премьера психологического триллера «Актриса», другой работы, которую мы создали вместе с Тиграном и Аленой Хмельницкой. Я написала сценарий, Тигран снимал, а Алена играла одну из главных женских ролей. За нашим трио вся группа наблюдала настороженно и восхищенно — за тем, как у людей получается сохранять хорошие отношения. Сюжет детектива мне приснился — очнулась от кошмара в холодном поту и поняла, что не смогу спать, пока это не запишу. На автобусной остановке стоит девушка, слишком дорого и нарядно одетая для заштатного провинциального городка. Поздно, темно. Начинается ливень. Вокруг — ни души. Ее трясет от холода и страха. Неожиданно из темноты — мужской голос: «Дать вам мой плащ?» Приехал автобус, оба вошли в абсолютно пустой салон… Сон длинный, тяжелый, настоящий триллер. Потом, уже на съемках, Тигран и Алена спрашивали: «Откуда у тебя такое в голове?»
Это, конечно, детские страхи, пережитые в девяностые в родном Краснодаре. Сколько раз сама так стояла на остановке, пряталась от дождя и боялась, что привяжется какой-нибудь маньяк. Страшных историй, случавшихся со мной или моими знакомыми, набралось бы на целый сборник триллеров. Однажды вечером — мне было шестнадцать — шла на троллейбусную остановку от бабушки по неосвещенному микрорайону мимо густых сиреней, которые днем прекрасны, а в темноте прямо созданы для того, чтобы прятать насильников и уличных мелких бандитов. Вдруг сильный удар в спину, обернулась — никого нет. Я решила, что кинули камнем. Стала переходить дорогу — прилетело в лицо. Схватилась за щеку: рука вся в крови и в скуле что-то застряло. Тогда поняла, что в меня стреляют. Рядом рынок, побежала туда. Охранники вытащили из щеки пулю от воздушки, промыли все джин-тоником из пластиковой бутылки и проводили обратно к бабушке. Пуля воткнулась на пару сантиметров ниже глаза.
Утром написала заявление в милицию, но через месяц его попросили забрать. Никого не нашли, а может, и не искали. На память о той остановке в кустах сирени на щеке осталось маленькое круглое пятно. Записывая свой ночной кошмар, я увлеклась и расписала историю уже с подробностями, с сюжетными линиями. Кто эта девушка? Как она там оказалась? Ее убьют? Получился жесткий такой детектив на фоне темного (во всех смыслах слова) российского провинциального города. Молодая, но уже знаменитая столичная актриса, красавица (ее сыграла Катерина Шпица) приезжает на пару дней в свой родной город, где давно не бывала. В ее честь местный театр дает торжественный прием и веселый ужин. Той же ночью Евгению Крымову находят на кладбище мертвой.
Явных признаков насильственной смерти нет. Но как она оказалась одна в таком месте? Что стало причиной смерти? В ходе расследования выясняются страшные тайны этого тихого городка — тайны, о которых не знал даже лучший местный следователь, бывший муж погибшей. Алена Хмельницкая сыграла соседку следователя, с виду обычную школьную учительницу, но со своими скелетами в шкафу. Я так вжилась в эту историю, что иногда боялась ночью встать из-за компьютера — а вдруг в углу притаился маньяк? Говорила себе: «Буду писать, пока не проснутся дети». И работала до шести утра. Получился длинный детективный рассказ. Дома у нас часто собираются друзья — кинематографисты, телевизионщики. Однажды я им его прочитала. «Слушай, это же готовый детективный фильм! Пиши сценарий!» — вот так и появился сериал «Актриса».
Тигран поначалу не думал его снимать, он считал, что это абсолютно не его жанр. Но прочитав сценарий, увидел в нем не только детектив, а и то, что ему интересно: социальную историю про людей, не знающих, чем живут их соседи и даже собственные дети, о том, как мы закрываемся в тесных футлярах, а потом удивляемся, сколько вокруг зла и порока. В общем, зацепило. Хотя, конечно, «Актриса» очень отличается от его прежних светлых картин. Он ощутил в этом сценарии отголоски и своей молодости, пришедшейся на девяностые, и моего детства, о котором ему рассказывала.

В Сочи родились даже мои прадеды и прабабушки

Я родилась в Краснодаре. Сейчас это богатый, счастливый город хороших ресторанов и ухоженных парков, а в восьмидесятые он был заброшенной провинцией с очередями за маслом, развалюхами в самом центре, обязательной летней дизентерией и грязными сугробами короткой зимой.
Мы жили между вокзалом и рынком, где до сих пор сохраняется много хибар стихийного армянского «гетто» — друг к другу жмутся халупы, слепленные из самана, фанеры, обрезков шифера, ржавых ворот, с щелями, забитыми стекловатой и толем. И у нас была такая хибарка без всяких удобств: единственный кран — во дворе, топить надо дровами, горячая вода — только если нагреть в тазу на электроконфорке. Туалет был общий на пять домов — просто дырка в земле, обнесенная досками. Приходишь с мамой домой из детского сада — а тебя, как всегда, первой встречает огромная крыса: бежит от окна под диван. Стена в нашей комнате была общей с тем самым уличным туалетом и никогда не просыхала от плесени. Зато посреди этих пяти халупок был крошечный дворик, где жарили шашлыки, вялили пойманную отцом кубанскую рыбу и пели под гитару с соседями. Среди них было много наркоманов — в конце восьмидесятых в нашем «гетто» была настоящая эпидемия, причем среди взрослых, семейных мужчин. Но наркоманили мирно. Однажды сосед зашел к нам домой и сказал, что только что, кажется, «передознул». «Зин, — попросил он мою маму, — пожалуйста, последи за мной. Если руки начнут холодеть, вызывай “скорую”.
Во дворике рос куст чайной розы, летали бабочки и майские жуки. Мы с младшей сестрой их ловили. Очень весело жили. Дома вечно кто-то спал на полу, родственники и друзья приезжали со всего Союза. Мои родители — чистокровные армяне, при этом у нас абсолютно российская семья. Отец родился и вырос в Свердловске (потом его родители переехали в Краснодар), мама — в Сочи. В Сочи родились даже мои прадеды и прабабушки. А предки по отцовской линии из Крыма, куда они бежали в начале XX века от турецкого геноцида. Собственно, там, где сейчас территория современной Армении, мы никогда не жили. Большая часть родни у меня и сейчас обитает в Адлере.
Несколько лет назад я открыла там ресторан, исполнив давнюю семейную мечту. Произошло это за пару дней до начала сочинской Олимпиады, и у нас кто только не обедал в эти сказочные две недели: Дмитрий Козак, Константин Эрнст, Олег Дерипаска, Михаил Прохоров, Андрей Малахов, Яна Чурикова… Но Олимпиада закончилась, гости уехали, а ресторан остался. Он был построен против главного правила этого бизнеса — не там, где высокая проходимость, а прямо во дворе бабушкиного дома, в котором родилась и выросла мама, а теперь живут ее сестры, племянники и, собственно, моя бабушка. Место неудачное — не в горах и не у моря, на старой трассе, по которой теперь мало кто ездит. В общем, ресторан зачах, пытаемся сейчас сдать здание в аренду.
Мои родители говорят по-армянски, но на разных диалектах. Это почти разные языки. Тигран не может общаться с моей родней, он их не понимает, хотя неплохо знает армянский. А я на нем вообще не говорю и до знакомства с Тиграном была в Армении всего раз, в двухдневной командировке в составе президентского пула. Впрочем, могу приготовить отличную хашламу, сыграть достойную партию в нарды и сносно танцевать под армянскую музыку.
Отец в восьмидесятые занимался ремонтом холодильников, мама — детьми и случайными подработками. Несколько раз в году адлерские дедушка и бабушка привозили гладиолусы или хурму, выращенные на своем участке, и мама продавала их на рынке. Дедушка работал учителем истории в адлерской сельской школе, был коммунистом. Бабушка занималась свиньями, курами, огородом. Приезжая в Адлер на каникулы, я видела ее исключительно кверху попой. Она вечно что-то сажала, полола… Мне тоже приходилось кормить свиней и полоть кинзу под бабушкины причитания на местном армянском, которые вольно можно перевести так: «Ой, спина, спина болит, пусть черные собаки плюнут в душу этим мандаринам!» Теперь она, к сожалению, уже не встает… Мама бралась за любую работу на дому, при этом успевала водить нас везде — английская спецшкола, музыкальная школа, художественная гимнастика, какие-то кружки мягкой игрушки, исторический кружок, барабаны, теннис… Одно время она дома на большой вязальной машине мастерила шапки с надписью «Спорт». Мы с сестрой помогали, плели для них косички из ниток. Шапки мама сдавала государству и получала сорок рублей в месяц.
Когда СССР развалился, она пыталась «челночить» — ездила в Польшу со знаменитыми огромными клетчатыми сумками, набитыми кипятильниками, будильниками и полотенцами, которые почему-то очень любили поляки. Мы с сестрой помогали ей выкапывать маленькие саженцы пальм, они тоже шли в Польше на ура. На вырученные пятьдесят или сто долларов мама покупала нам теплые куртки, ботинки и рюкзаки, однажды купила первую в моей жизни куклу Барби. Мне уже было тринадцать, но я с удовольствием шила для этой Барби одежки. Мама ничего на этом, конечно, не заработала, зря только рисковала. Я не спала ночами, пока ее ждала. Мы же знали, как останавливают их автобусы на темной безлюдной трассе, как выводят всех под дулами пистолетов, отбирают все, а если кто пикнет — стреляют. Как несчастные эти «челноки» несутся в ночи с тяжеленными сумками по рельсам на незнакомых вокзалах, стоят на морозе на польских рынках, где каждый второй их оскорбляет и плюет в лицо. Как ночуют в битком набитых автобусах, лишь бы не тратить ничего на себя. Как суют взятки на каждой таможне, каждому менту и пограничнику. И это моя мама — с двумя прекрасными советскими образованиями (она окончила тот же Кубанский госуниверситет, который потом окончила я), замечательный переводчик с немецкого, интеллигентная, хрупкая, сдержанная. Самое ругательное слово у нее — негодяй.
Отец, которому тоже не пригодился его красный диплом Краснодарского политехнического института, в девяностые пытался заняться бизнесом — полукриминальным, как и весь бизнес в то время, — и тоже неудачно. Целый год мы скрывались от каких-то его, скажем так, партнеров, с которыми он что-то не поделил. Днем мы ходили в школу, где изучали Шекспира в оригинале и зубрили Эдгара По, которого до сих пор помню целыми страницами, а в выходные я продавала кроссовки на толкучке и однажды встретила там одну из наших учительниц — она торговала трусами.
Правда, мы уже не жили с крысами. В последний год существования советской власти нам от нее достался царский подарок — трехкомнатная квартира в панельном доме в новом микрорайоне, где я первый раз увидела настоящий санузел. Тогда считалось, что жилье нам дали в ужасном месте — на самом краю города, прямо у реки Кубани. Родители даже хотели сразу эту квартиру обменять, но не получилось. Там не было почти никакого транспорта — автобус ходил с интервалом в час, люди брали его штурмом. Мы не стали бросать свою спецшколу в центре города и каждый день в шесть утра выдерживали позиционные бои на автобусных остановках, чтобы до нее добраться. Теперь это элитный район: туда давно провели трамвай, оборудовали пляжи, настроили ресторанов, торговых центров. Как-то, уже живя в Москве, я ездила домой с приятельницей из Екатеринбурга, и она никак не могла поверить, что в общем дворе посреди панельных многоэтажек типичного российского «спальника» растут ничьи персики и абрикосы. Я рассказала ей, как мы бегали делать уроки прямо под ивы на берег реки, куда выходят окна нашей квартиры, а вечерами, стоя в лоджии, наблюдали, как солнце садится в Кубань. Краснодар, конечно, совершенно волшебное место…

Пожив в Америке,
я прониклась отчаянной
любовью к России

Училась я в знаменитой на весь город языковой спецшколе №36. Она и тогда считалась лучшей в Краснодарском крае, а теперь вообще элитная. Подозреваю, что детям из обыкновенных семей в нее уже не попасть. А в 1987 году в это блистательное учебное заведение принимали любого ребенка, сдавшего вступительный экзамен. В девяностые многие мечтали уехать за границу. Те, кто учился в нашей спецшколе, уже в десять лет знали, что поедут в Америку. Я — не исключение. Тогда существовали программы обмена для школьников и эмигрировать было достаточно легко. В нашей школе американцы каждый год отбирали несколько перспективных ребят и отправляли на учебу в США. В 1995-м нас поехало пятеро. Я запросто могла остаться в Америке — хотя бы потому, что люди, у которых жила целый год, предложили родителям меня удочерить. У них уже были собственные внуки, и они искренне хотели мне помочь «не возвращаться в эту ужасную Россию».
Мои родители не возражали. Это был 1996 год. Дома меня ждали вонючие мусорки у нашего подъезда, бесконечные отключения воды и света, ежедневный подсчет копеек семейного бюджета, чтобы хватило на куриные шеи, серый хлеб и селедку, да еще скопить бы на ношеные сапоги из пропахшего сыростью секонд-хенда, набитого американской гуманитарной помощью. Потом я окончила бы никому не нужный университет с перспективой всю оставшуюся жизнь преподавать Эдгара По в школе за деньги, на которые нельзя выжить, а по воскресеньям торговала бы трусами на вещевом рынке. Родители хотели дать мне шанс на другую жизнь. Но я отказалась.
Прекрасно помню этот день. Американская семья решила подарить мне на шестнадцатилетие поездку во Флориду. Заодно прихватили внучку, с ней моя «приемная мама» отправилась в знаменитый Disney World. Я считала себя слишком взрослой для детских забав и осталась с «папой» у бассейна. Он разрешил мне выпить коктейль «Маргарита», который я раньше никогда не пробовала. В США запрещено пить спиртное до двадцати одного года, а в наших южных семьях домашнее вино дают попробовать лет с девяти и не видят ничего страшного в том, чтобы в шестнадцать выпить пива или коктейль. Мои американские «родители» специально звонили российским, чтобы спросить, действительно ли это так.
И вот сижу я в теплом бассейне среди пальм с голубым бокалом в руке, в новом красивом купальнике, впереди блестящие перспективы — и понимаю, что больше всего на свете хочу сейчас оказаться на лавочке у своего подъезда, возле этих вонючих мусорок. И что не останусь в Америке, даже если ничего лучше этой лавочки с мусоркой меня в России не ждет никогда.
В принципе, я неплохо вписалась в американскую жизнь, подружилась с одноклассниками и учителями (с некоторыми до сих пор поддерживаю связь). Училась, тусовалась, ходила на спектакли, на вечеринки, в рестораны. «Родители» обещали оплатить учебу в хорошем университете. Учитывая, что и дома, и в Штатах была круглой отличницей, меня, наверное, ждала бы высокооплачиваемая работа. Но я со звенящей ясностью осознала, что просто никогда не буду здесь счастлива. Даже если со временем перевезу свою семью. Даже если буду очень успешной. Есть люди, которые прекрасно себя ощущают в любой стране. В этом смысле им можно позавидовать, у них больше опций, они гораздо свободнее. Но у меня так не получается. Я могу жить только там, где выросла. Даже к Москве толком не привыкла, хотя живу здесь пятнадцать лет. Меня все время тянет на юг — в Адлер, на Кубань.
Американская программа, по которой меня совершенно бесплатно отправили в США и даже платили там стипендию, была рассчитана на то, что приедут перспективные детки, вкусят американской свободы и демократии, а потом по всему миру будут их распространять. А я, вкусив всего этого, прониклась отчаянной любовью к России. Потом еще и построила телеканал Russia Today. Пару лет назад один чиновник Госдепа рассказал мне, что Маргарита Симоньян у них считается главной антирекламой этой школьной обменной программы. Вернулась в свою же школу в одиннадцатый класс, хотя в Америке окончила последний, двенадцатый. Получила золотую медаль, и как победительницу краевых олимпиад меня взяли без экзаменов сразу на три факультета — филфак, журфак и РГФ (романо-германская филология). Выбрала журналистику.
О телевидении я никогда не мечтала. Весь первый курс готовилась к тому, что буду писать красивые статьи в разные журналы, а потом совсем уйду в писательскую профессию. После лекций подрабатывала — изучала общественное мнение во ВЦИОМе. Для этого нужно было ходить вечерами по разным микрорайонам с тяжелым рюкзаком, набитым анкетами, стучаться в частные дома и квартиры и уговаривать жителей ответить на вопросы, что они смотрят по телевизору и какой у них холодильник. Еще постараться, чтобы тебя в процессе никто не побил и не покусали собаки. Однажды, 8 марта, я вдруг села на лавочку, посмотрела на девушек с цветами… и так мне себя стало жалко-жалко, что разревелась прямо на этой лавочке и решила во что бы то ни стало выбиться в люди и больше никогда не ходить с рюкзаком по чужим дворам.
И вот на фоне моих оптимистических планов грянул кризис 1998 года…

“Никогда не забывай,
Маргарита, ты — мой
единственный сын!”

Денег вдруг не стало совсем, окончательно — наша семья уже не могла наскрести копейки даже на оплату коммуналки за квартиру. Я как раз окончила первый курс, и у меня вышел сборник стихов. Стихи, надо сказать, совершенно беспомощные, но по этому поводу к нам домой приехала съемочная группа местного телеканала — снять обо мне сюжет.
Среди прочих задали вопрос:
— О чем вы мечтаете?
Я ответила:
— У вас работать.
Мне нужно было зацепиться хоть где-то. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я сама куда-то попросилась.
Девочки, бравшие интервью, притащили меня к гендиректору маленькой телекомпании «Краснодар», и он взял на стажировку. Разумеется, бесплатно.

Окончание в ближайших номерах