“Здравствуйте, Маргарита! Это Тигран Кеосаян. Вы мне давно симпатичны”…

(Окончание. Начало в “НВ” от 11.01.18 г.)

Эти слова главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян прочла однажды в своем Фейсбуке, но на самом деле у этой фразы было и продолжение. Известный режиссер написал: “…Вы мне давно симпатичны как журналист и соплеменница. Сейчас ехал в машине и слушал, как вас травят по радио, не выдержал, решил поддержать и написать, что помню еще ваши репортажи из Беслана»… Об отношениях с теперь уже супругом Тиграном и его бывшей женой, о сложностях профессии, о семье, о непростом детстве, о проектах и многом другом Маргарита поведала в последнем выпуске журнала “Караван историй – 7 дней”.

“Никогда не забывай, Маргарита, ты — мой единственный сын!”

Денег вдруг не стало совсем, окончательно — наша семья уже не могла наскрести копейки даже на оплату коммуналки за квартиру. Я как раз окончила первый курс, и у меня вышел сборник стихов. Стихи, надо сказать, совершенно беспомощные, но по этому поводу к нам домой приехала съемочная группа местного телеканала — снять обо мне сюжет.
Среди прочих задали вопрос:
— О чем вы мечтаете?
Я ответила:
— У вас работать.
Мне нужно было зацепиться хоть где-то. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я сама куда-то попросилась.
Девочки, бравшие интервью, притащили меня к гендиректору маленькой телекомпании «Краснодар», и он взял на стажировку. Разумеется, бесплатно.
На телевидении оказалось клево. Мы буквально жили на студии — днем носились по съемкам, ночи напролет пропадали за монтажным столом. Первые полгода мне так и не платили, но я не решалась заикнуться об этом директору. Тогда девчонки сходили к нему за меня и буквально поставили ультиматум. На работу взяли, но мне безудержно хотелось в Москву. В то время я была неистово амбициозной. С возрастом это прошло, сменились приоритеты. Мне кажется, честолюбие — врожденное качество. В семье от меня никогда ничего не требовали, даже не проверяли дневник. А я за все годы учебы получила одну четверку — во второй четверти в седьмом классе по алгебре, и это было настоящей трагедией. Рыдала в школьной раздевалке, пока не пришел отец, который искал меня по всему городу. Это была четверка, несовместимая с жизнью. Мама только крутила пальцем у виска. Она считала, что дети должны быть здоровыми и счастливыми, а школа — дело временное.
Глядя на своих детей, убеждаюсь, что с определенным набором черт люди рождаются. Марьяна такая же честолюбивая, какой была я. В четыре года она рыдает полдня, если у нее не получилось прочитать какое-то слово или рассказать наизусть стишок. А трехлетнего сына это совершенно не беспокоит. Вот садятся за стол, Марьяша кричит:
— Я первая, потому что родилась первой!
— Ну хорошо, я второй, — улыбается Баграт.
Их никто этому не учит. У них одни и те же родители, бабушки, няни, учителя, а характеры совершенно разные. И у нас с сестрой Алисой было то же самое. Мы тоже с ней погодки. В общем, моему честолюбию в Краснодаре было тесно. А как студентке вырваться из провинции и попасть в большое федеральное СМИ, не имея ни блата, ни денег, ни длинных ног? Я, девятнадцатилетняя дурочка, нашла только один выход: поехать на войну. Привезу оттуда потрясающие репортажи, отошлю их в Москву — и меня обязательно заметят. Как ни странно, именно так и вышло.
Уезжая в Чечню на передовую в кровавом и безумном декабре 1999 года, когда только окружали Грозный, первый раз в жизни обманула родителей. Иначе они б, конечно, сошли с ума, а остановить меня все равно не смогли бы. Я сказала: «Буду на корабле под Геленджиком снимать про море. Поэтому связаться со мной не получится, не переживайте». Они и не переживали.
С банкой консервов, температурой 38,4 и без аккредитации отправилась на войну. В первый же день мы заблудились в тумане, оторвавшись от машины сопровождения. Стемнело, и стало ясно, что мы не понимаем, где находимся, — возможно, под носом у боевиков. В машине нас было трое. «Все будет ровно!» — сказал водитель нашего «Урала» и повесил на окна бронежилеты. Как будто они могли от чего-то спасти! Майор Полторанин — веселый мужик, прошедший Афганистан, перекрестился и сказал мне: «Даю слово офицера — если они появятся, застрелю тебя первой». Вот тогда я поняла, что «парализовало страхом» — это не фигура речи. Достала сигарету, хотела поднести ко рту, а рука меня не слушалась. Ее именно парализовало страхом.
Когда вернулась, дома был только отец. Я две недели не мылась, зубы чистила компотом из сухофруктов — и так была не Мальвина, а тут вообще почернела от копоти (в Чечне горели нефтяные вышки). Отец посмотрел на меня неодобрительно — из морского вояжа в таком виде не возвращаются.
— Ты где была?
— В Чечне.
— Дура, — тихо процедил побелевший отец, хлопнул железной дверью и ушел.
Я пошла мыться. В ванну текли густые темно-коричневые струи, как будто с меня стекала чеченская нефть. Вышла на кухню. Отец вернулся с бутылкой водки. Налил две рюмки, неожиданно всучил мне сто долларов — подозреваю, что это были все его сбережения, — и серьезно сказал: «Никогда не забывай, Маргарита, ты — мой единственный сын!» Мы выпили с ним как настоящие мужики, не закусывая. Это был последний раз в моей жизни, когда я пила водку.
Отец до сих пор трогательно хранит в своей краснодарской берлоге мои военные трофеи: крышки снарядов от установки «Град», отлетавшие во время обстрела, гильзу от снаряда ОФЗ, мои фотографии на броне с микрофоном. Как только устроилась на телевидение, перешла в университете на свободное посещение. На журфаке это разрешалось, если работаешь по специальности и хорошо сдаешь сессии. В течение следующих четырех лет я не была ни на одной лекции ни по одному предмету и даже не знала, что мы там вообще изучаем. Во время сессии брала отпуск, переезжала в общагу, селилась в одной комнате с тремя своими друзьями-однокурсниками, варила им суп из лука, картофелины и кусочка увядшей колбасы, мыла полы, а они делились со мной учебниками и конспектами. Это было прекрасное время.
С тех пор не пью кофе: я поглощала его ведрами, чтобы не спать, — как по-другому за пару недель вызубрить все то, что надо было учить полгода. Не всем преподавателям нравилось мое свободное посещение.
— Что-то я вас раньше не видел, — говорил мне молодой доцент.
— Вы что, телевизор не смотрите? — отвечала нахально, демонстративно садилась за первую парту, чтобы доцент видел, что я без шпаргалки, и наизусть отвечала билет. Разумеется, все вылетало из головы сразу, как только заканчивалась сессия.

В двадцать пять меня назначили главным редактором Russia Today

После Чечни меня заметили в Москве. Я стала внештатным корреспондентом нескольких федеральных телеканалов. Отец купил мне задрипанную «Оку», которой было уже десять лет, и мы с оператором на этой машине мотались по всему югу России, Крыму, Абхазии, Калмыкии и Осетии, добывали свои репортажи. На третьем курсе, когда мне еще не исполнилось двадцати одного года, канал РТР — теперь он называется «Россия» — доверил возглавить свой корпункт. Поскольку в иерархии регионального телевидения это высшая ступень, в университете от меня отстали уже до самого диплома. За отличную учебу даже платили президентскую стипендию — ее как раз хватало на дешевые сигареты.
Мне было двадцать два, когда позвонил Добродеев, гендиректор телеканала «Россия», и спросил: «Выбирай, поедешь в Нью-Йорк или в Москву?» Выбрала, конечно, Москву. Попала сразу в президентский пул — это была настоящая «сбыча мечт». Переехала в октябре, когда в Краснодаре еще только заканчивалось лето, а тут уже начиналась зима. К этому я была не готова. К тому же чувствовала себя неуютно, проходя мимо шикарных витрин и ресторанов, которые не могла себе позволить. В Краснодаре-то я со своей зарплатой руководителя корпункта уже считалась богачкой!
Но главное — меня накрыло мучительное одиночество. До этого жила или в большой и шумной семье, или в большом и шумном общежитии. В Москве сначала «приземлилась на коврике» у двоюродного брата мамы — он жил в одной коммуналке с женой, дочкой, первой женой, сыном от первой жены, новым мужем первой жены и еще каким-то соседом. Потом месяц пожила у подружки — Ирады Зейналовой. А когда наконец накопила на первый взнос и залог за съемную «двушку», осталась одна в холодном чужом городе. Квартира была убитая, темная, хозяин являлся с бутылкой, открывал двери своим ключом и требовал вместе бухать. Через пару месяцев я уже вечерами ревела в подушку, худела, у меня выпадали волосы и держалась температура. Врач, к которому пришла жаловаться, заявил: «Очень похоже на лейкемию». Никакой лейкемии, к счастью, не обнаружилось, просто депрессия.
Восьмого марта прилетела в Сочи в командировку. Сказала маме: «Если ты ко мне не приедешь, я там сойду с ума одна». Мама долго не думала — ушла с работы, собрала чемодан и переехала. Вся моя депрессия тут же прошла. Мама живет со мной всю мою жизнь, чему я несказанно рада. Она — душа нашего дома. Даже Тигран злится, когда теща уезжает в Адлер на несколько дней проведать родных.
В двадцать пять меня назначили главным редактором Russia Today, которого тогда не существовало: нам предстояло с нуля запустить первый российский международный круглосуточный новостной телеканал на английском языке. Свой первый Новый год в этом качестве отмечала на работе. Я вообще с ранней юности фактически жила только работой. Мне никогда не хотелось замуж, мысли о детях откладывала на после тридцати. Когда случались романы, сразу честно говорила ухажеру, что это не всерьез и скорее всего ненадолго — мне просто некогда. Вообще, у меня сложное отношение к браку: еще в двенадцать лет заявила родителям, что ни за что не выйду замуж. Мама от изумления поперхнулась своим мятным чаем. Видимо, дело в том, что в детстве я не видела счастливых семейных пар. Мне казалось, что замужняя женщина — несчастное и забитое существо: ее «осчастливили» белой фатой для того, чтобы она убирала, стирала, готовила и терпела измены мужа. Впрочем, к тридцати у меня уже были долгие и вполне семейные отношения — с общим бытом, фикусом и планами на будущее, но замуж я и тогда не собиралась.

Цунами по фамилии Кеосаян

Потом в мои фикусы и в мою понятную жизнь ворвалось цунами по фамилии Кеосаян. Мы с Тиграном много раз пытались все прекратить — никто не хотел причинять боль близким людям. Но не получилось. Первый раз мы «навсегда» расстались на целые сутки, последний — на двадцать минут. Я жила в небольшом уютном домике, купленном в ипотеку, в чудесном поселке, у которого был только один недостаток — он находился в шестидесяти трех километрах от МКАД.
Когда Тигран приехал в первый раз, он спросил, почему у меня нет штор. Ответила: «Потому что на такие, какие хочу, пока не накопила». Кеосаян был потрясен. В его представлении у руководителя крупнейшего международного СМИ не могло быть таких проблем. Вот в этот домик без штор он и переехал ко мне жить. «Зачем ты говоришь, что живешь под Москвой? Ты живешь под Волоколамском!» — шутил Тигран, пробираясь в мою дыру на своем роскошном Maserati.
Особняк в Барвихе он, разумеется, оставил Алене и их общим детям. Уже перебравшись ко мне, каждое утро заезжал туда перед работой, чтобы позавтракать с младшей дочкой Ксюшей, и только потом отправлялся на «Мосфильм». Я это категорически поддерживала. Даже настаивала, если он уставал и хотел подольше поспать. Тигран перестал каждое утро ездить в Барвиху, только когда у Алены появился новый гражданский муж, Саша. Чтобы не создавать неловкости. Ну представьте, тот просыпается, выходит на кухню, а за столом — Аленин бывший муж. Ксюша проводит у нас выходные, она дружит с моими детьми, и мы все это поощряем. В Краснодаре моей юности на стене нашего маленького Арбата были нацарапаны строки: «У любви гарантий нет, это очень скверно, братцы. Уходя, оставьте свет — это больше, чем остаться».
Сложно требовать от партнера вечной любви. Другое дело, остается ли человек человеком. Тигран забрал из своего дома только портреты и книги отца. И после развода остается Алене верным другом и родным человеком, а своим дочерям — любящим отцом. Когда я узнала, что беременна, была в шоке, рыдала месяца три. Материнство случилось вопреки предосторожности, но была почти стопроцентная угроза выкидыша. Врачи сказали: «Хотите выносить, ложитесь на сохранение, будем колоть гормоны».
Решила, что не буду бороться ни за свою беременность, ни против: как Богу угодно, так и случится. В итоге Марьяша прижилась, хотя в какой-то момент чуть не покинула меня, чудом «приклеилась» обратно, моя маленькая креветочка. Она и спала поначалу в кроватке, принимая позу креветки. Уже через пять месяцев после первых родов я забеременела Багратом. В этот раз не переживала, обрадовалась. Мне очень легко далась беременность, оба раза чувствовала себя лучше, чем небеременной: мало спала, много и бодро работала, ни дня токсикоза, родила первый раз за два с половиной часа, второй — за полтора. Впрочем, материнство — это все равно самое сложное, чем я когда-либо занималась. С Марьяшей месяц просидела в декрете — если это можно так назвать, поскольку все равно все разруливала по телефону и почте. С Багратом не сидела вообще. Выписавшись из роддома, отвезла сына домой и отправилась на работу — у меня как раз проходила проверка Счетной палаты.
Вообще я тревожная мамаша, но стараюсь этого не показывать детям. Несколько раз в день обязательно звоню домой бабушкам. Хотя поминутно знаю график своих детей, а он у них спартанский: по часам плавание, языки, йога, рисование, у Марьяши танцы, у Баграта — тайский бокс. И питание у них спартанское, они до сих пор не пробовали конфет и тортов, поэтому абсолютно равнодушны к сладкому и с удовольствием грызут сельдерей. На столе могут лежать любые пирожные — дети к ним не тянутся, потому что не воспринимают как еду, скорее как украшение. Они едят много фруктов и овощей, каши, мясо, морепродукты. Каждое утро начинается с вопроса Баграта:
— Мама, а когда мы будем есть раки?
— Нет, не раки, а мидий! — отвечает Марьяша.
Тигран гораздо более строгий родитель, чем я. Воспитывает детей сразу как взрослых, особенно единственного сына. А ему три года, он еще не понимает концепта «надо извиниться за то, что бросил на пол яблоко», смотрит на папу удивленными глазами и улыбается. Впрочем, с дочерьми Тигран тоже, на мой взгляд, строг. Но и дурачится с ними, поет смешные песни, которые сам придумывает, рассказывает небылицы.
Я фанат дошкольного образования, заразилась этим от Татьяны Юмашевой — дочери Ельцина. Когда-то давно она мне рассказала, как ее дочь к шести годам без усилий усвоила несколько языков. Я сразу решила, что со своими попробую так же. Марьяша с Багратом говорят на пяти: русском, армянском, английском, французском и китайском. К ним каждый день приходят преподаватели — носители языка. Для детей это просто игра, они даже не знают, что учатся. Лепят, рисуют, гуляют, поют, смотрят мультики — просто все это происходит на разных языках. А вечером тот самый мой дядя, которого я вместе с женой давно перевезла из их коммуналки в наш с Тиграном дом, общается с внучатыми племянниками на армянском. Не хотела бы, чтобы мои дети учились за границей. Из эгоистических соображений. Языки они и так освоят уже к первому классу, а жить с ними в разных странах, чтобы они выросли носителями чужой для меня культуры, я не готова. Я не человек мира, очень привязана к родным местам и хочу, чтобы мои дети тоже были поблизости. Мы видели много семей, где родители недоумевают, почему их ребенок вырос чужим, непонятным, каким-то высокомерным английским аристократом или не менее высокомерным швейцарским социалистом. А наследника в двенадцать лет отправили в Лондон в колледж — каким он должен был вырасти?
Тигран не стал возражать старшей дочери, когда она захотела учиться в Tisch School of the Arts Нью-Йоркского университета, но переживал все эти годы ужасно. Под конец они с Аленой уже очень злились на себя за то, что своими руками отправили дочь на другой конец света. На их счастье, она там не осталась. Получила диплом — и вернулась. Сейчас умница и красавица Саша работает с отцом, была вторым режиссером на его новой картине, сюжет которой разворачивается на фоне стройки Крымского моста.

“Высокие отношения”

Позапрошлым летом на дне рождения Ксюши — ей исполнялось шесть — я познакомилась с Аленой. За несколько дней до праздника Тигран сказал:
— Алена приглашает нас приехать всех вместе.
— Конечно, возьми детей и поезжай с ними.
— Ты не поняла. Она и тебя хочет видеть.
Я подумала, что Тигран в своей режиссерской рассеянности что-то не так понял. Попросила у него Аленин номер, написала ей: «Алена, привет! Тигран сказал, что ты ждешь нас всех вместе. Это так? Не хочу никого ставить в неловкое положение, тем более на детском празднике».
Алена ответила: «Да брось! Приезжай! Не будет никаких проблем. Прекрасно повеселимся». Гостей собралось человек сорок. Было просто чудесно. Мы с Аленой как взяли по бокалу, когда детей уже увезли, так и просидели вместе до утра. Тигран не выдержал, заснул на лужайке, периодически просыпался и ныл:
— Девочки, может хватит? Ну пожалуйста! Хочу домой!
Мы шикали:
— Спи! Дай поговорить!
На празднике сделали с Аленой совместное фото и выложили в интернет с подписью «Высокие отношения». Она обаятельная, очень добрая, умная, открытая — не говоря уже о том, что феноменальная красавица. Делить нам нечего: Алена счастлива, я счастлива, Тигран счастлив. И слава богу. Я всегда хотела жить большим домом, где было бы много родственников и друзей. К счастью, Тигран разделяет эту довольно экзотическую страсть. Наша жизнь для многих была бы невыносима — в одном доме Тигран, я, наши дети, обе мамы, мои дядя и тетя, сестра Алиса, няня детей. Часто ночует, а иногда и живет у нас по месяцу брат Тиграна Давид. Еще чаще приезжает моя родня из Сочи и Краснодара: отец, обожаемая двоюродная сестра с мужем и детьми, тети, братья, племянники… Когда собираемся все вместе в гостиной, буквально сидим друг у друга на головах. Свекровь у меня чудесная. Мы с ней так поладили, что Тигран иногда даже ревнует свою маму ко мне. На лето она уезжает в Ереван, и мы все очень скучаем. Звонит оттуда, когда видит меня по телевизору. Тигран возмущается: «А меня ты что, там не видишь? Почему не звонишь?»
Мы с Тиграном не тусуемся и крайне редко выбираемся на премьеры или мероприятия. И в гости почти не ходим — принимаем друзей у себя. По воскресеньям часто закатываю шизофренические столы из пятнадцати перемен блюд, очень это люблю. Мне, конечно, помогают и мамы, и наша помощница по хозяйству. Марьяша уже тоже помогает готовить. Научилась вот резать маленьким детским ножичком огурцы, страшно этим гордится.
Первого января у нас всегда «хаш открытых дверей». Всю ночь мы с мамой и свекровью варим это знаменитое армянское антипохмельное блюдо из разваренных говяжьих копыт. Честно говоря, хаш по большому счету варится сам, но мы за ним приглядываем. Все друзья знают, что могут без особого приглашения забуриться к нам начиная с часу дня. Так было в доме моих родителей, так было в доме родителей Тиграна, теперь так у нас. Тигран меня, конечно, балует, приучает к дорогим вещам и пятизвездочным отелям. Когда мы познакомились, мне было уже за тридцать, я давно была большим начальником с хорошей зарплатой, но все разлеталось на ипотеки, кредиты, многочисленную родню.
Никогда не забуду его первый подарок. Мне нравилась сумка известного бренда, не запредельно дорогого, но все-таки для меня расточительно недешевого. Проходя мимо бутика, любовалась на нее в витрине. Однажды Тигран поймал мой взгляд:
— Тебе что, эта сумка нравится?
— Да нет, просто смотрю по сторонам…
Он втихаря ее купил и мне подарил. Так я, как ребенок, несколько дней с ней спала — укладывала на подушку, глаз не могла оторвать. До сих пор ее ношу. Предвосхищая вопрос, почему мы до сих пор не зарегистрировали отношения, отвечаю: у нас просто не доходят до этого руки. К тому же я со своим упрямым мужским характером все еще не очень понимаю девичью историю про белое платье и фату.
Недавно шутили на эту тему дома — решили, что, наверное, мы поженимся, когда дети вырастут, чтобы могли вместе с родителями сесть за общий стол, выпить домашнего вина из винограда, посаженного моим дедушкой, закусить долмой по рецепту мамы Тиграна и сказать: «Какие вы молодцы, предки, что когда-то на все это решились!»