“Вы знаете, кто такой Цовак Амбарцумян?

Архив 201328/03/2013

Это ереванский Зощенко!”
В преддверии 1 апреля грех не вспомнить одного из знаковых и самых остроумных ереванцев на протяжении десятилетий, композитора Цовака АМБАРЦУМЯНА (1923-2001). В этом году исполняется 90 лет со дня его рождения. Каждое общение с ним превращалось в небольшую интермедию, скетч, мизансцену — театр одного актера. Он обладал блестящей памятью, которая фиксировала множество ереванских случаев, фактов, событий, которые и были для Цовака Амбарцумяна “золотой жилой”, той самой, что питала его артистическое творчество. Предлагаем краткое жизнеописание Цовака Амбарцумяна, в котором использованы отрывки из воспоминаний, любезно предоставленные его семьей и бережно собранные Кареном Даниеляном.

ИСТОКИ
…Родился он в Тифлисе, мать, Ахавни Месропян, была из славного рода Палянов, династии придворных архитекторов в Османской империи. Ее отец, то есть дед Цовака Тер Месроп, был чрезвычайно вольнодумным деревенским священником. Во время массовых арестов армянских интеллигентов в Стамбуле он прятал у себя драматурга Ерванда Отяна, а потом помог ему выехать во Францию. Отец родом из Трапезунда. К выходцам из этого города стамбульские армяне относились с некоторым пренебрежением. Поэтому, когда молодой Баграт Амбарцумян с рекомендательным письмом и намерением поступить в Центральный константинопольский армянский колледж пришел к Тер Месропу, семья священника особой радости не проявила. Тем не менее в 1919 году свадьба состоялась. В свадебное путешествие решили отправиться к родственникам на Кавказ и вскоре попали в Тифлис, который был не только главным городом Закавказской Федерации, но и являлся культурным центром всего региона. Домом армянской культуры руководил Ованес Туманян, который предложил молодым остаться в Тифлисе. Вскоре Ахавни Месропян стала устраивать у себя дома своеобразные салоны для армянской интеллигенции — журфиксы, которые сразу стали популярными. Здесь любили бывать кяманчист Саша Оганезашвили (Оганезов), известный артист, отец знаменитых ученых Алиханянов, Исаак Амирханян, актриса Арус Восканян и многие другие. Традиция этих журфиксов продолжилась и в Ереване…

ВУНДЕРКИНД
“Я рисовал, как все дети, но так случилось, что в Тифлисе была организована грузинско-китайская выставка-конкурс детского рисунка, и мои несколько работ были на ней представлены, — пишет Цовак Амбарцумян в своих воспоминаниях. — Рисунок “Драка дворовых собак” занял первое место, после чего началось мое стремительное восхождение к успеху. У меня обнаружился талант художника, и я до 1938 года занимал первые места во всех детских конкурсах Армении и СССР”.
Цовак особенно любил рисовать карандашом батальные сцены. Его рисунки — “Конница Буденного”, “Вход 11-й армии в Ереван”, “Первая Конная” настолько поразили своей политизированностью американского посла в России, что он стал инициатором выставок его работ в ряде городов США.
Художник Акоп Коджоян писал о мальчике: “Понимание композиции, вкус, чувство, мысль и в особенности мощная динамика — вот крепкие составляющие юного таланта, требующие особого внимания”.
О юном Цоваке был снят документальный фильм, его приняли в члены Союза художников Армении и выдали продовольственную карточку как пользователю спецмагазина для высшего руководства республики. Но самое главное, по запросу из Москвы ему выделили трехкомнатную квартиру на улице Абовяна, в которой Цовак Амбарцумян жил до конца жизни.
“Все художники вынужденно рисовали тогда на оберточной бумаге — другой не было. Не было и красок… А мне как выдающемуся дарованию постоянно из Москвы, а потом и из-за границы присылали бумагу, краски, кисти. Я рисовал только карандашом, но художники просили маму не отказываться от этих красок и брать их для них. Краски были роскошные, знаменитой французской фирмы “Лефран”…
Цовак в школе был очень беспокойным учеником, озорничал, постоянно дрался. Учился плохо по всем предметам, кроме гуманитарных.
Школьные годы Цовака Амбарцумяна пришлись на темные времена — период сталинского террора. Но в школе им.Пушкина никто не менял своего отношения к детям, чьи родители оказывались репрессированными.
“Мы все были убеждены, что эти так называемые “предательства” были целиком сфабрикованы, и старались помочь товарищам, родители которых были арестованы. Наш директор Грайр Сергеевич Бояджян тоже не позволял учителям проявлять особое отношение и каким-то образом их третировать”.
Одно из горьких воспоминаний того времени — последний визит Егише Чаренца.
“Это было 17 августа 1937 года, в день моего рождения. Чаренц пришел с цветами, что было странным, так как тогда совсем не принято было дарить цветы. Он вошел, не поздоровавшись, положил букет на стол и, повернувшись ко мне, буркнул: “Цветы рисуй, цветы… А то все время войны, насилие, драки…” Затем, по обыкновению, попросил маму сыграть что-нибудь на пианино. Обычно мама играла для него, что он любил, — Комитаса, гюмрийские пляски, танцы Тиграняна, но в этот раз почему-то сыграла похоронный марш из ля-бемоль-мажорной сонаты Бетховена. Посидев некоторое время молча, Чаренц сделал мне знак выйти с ним в коридор. Когда я вышел, он, прижав палец к губам, наклонился ко мне и тихо прошептал: “Я ухожу, пусть играет, а дверь за мной не закрывай!” — и стал спускаться по лестнице, отмахивая такт музыки рукой. Когда мы с мамой выбежали на балкон, Чаренц шел по улице, качая головой и не отвечая на приветствия прохожих. В тот же вечер его арестовали”.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ КОЛОМАЛА ВАЛЕША
В 14 лет будущий художник Цовак Амбарцумян бросил рисовать.
“Трудно сказать, но мне вдруг надоело ходить в диковинках. На меня на улице показывали пальцем, как на медвежонка в труппе бродячих цыган, встречая моих родителей, люди почтительно склоняли голову перед ними: “А-а, это отец и мать самого Цовака!”
Музыкой Цовак занимался с детства, как большинство детей в интеллигентских семьях, без особых успехов. Его, как и всех других, заставляли играть бесконечные экзерсисы, наказывали, хотя хорошо знали, что подобная музыкальная муштра надолго отвратила от музыки Александра Спендиарова.
“Обычно днем, когда я готовил уроки, дома никого не бывало. Естественно, музыкальные упражнения быстро надоедали, но отойти от рояля я не смел — мама была очень строга. И я начинал валять дурака — составлять аккорды и созвучия, увязывать их. Эта своеобразная игра оказалась настолько интересной, что я посвятил ей всю жизнь”.
В восьмом классе Цовака Амбарцумяна выставили играть на заключительном концерте республиканской школьной олимпиады, скорее как юного художника, который еще и музыку сочиняет, нежели как хорошего исполнителя. Он сыграл две свои пьесы, одна из которых называлась “Последний день Коломала Валеша”. Это никому сегодня неведомое имя принадлежало венгерскому революционеру, замученному в застенках, о котором в то время писали все советские газеты. Впечатлительный мальчик попытался представить его мучения и героизм в музыке. Для него по-прежнему наиболее интересными были страсти драматической борьбы.
Таким образом, когда подросток Цовак оставил рисование, музыка непреодолимо влекла его к себе, и он поступил в музыкальное училище им. Р.Меликяна сразу на два отделения — на исполнительское по классу фортепьяно и на композиторское. Вместе с Арно Бабаджаняном, Александром Аджемяном, Лазарем Сарьяном Цовак попал в класс сына известного ашуга Шерама, Вардкеса Таляна.
“С Арно мы к тому времени крепко дружили. Глядя на него, я замирал в восхищении: “Ах, неужели так можно играть на рояле!” Этот восторг сказался на моих последующих занятиях музыкой”.
В 1939 году был объявлен конкурс, посвященный 1000-летию Давида Сасунского, на который Цовак представил Торжественный марш для двух роялей и получил свою первую премию.
Арно также заразил его джазом — их кумиром в довоенные годы был Глен Миллер со своим оркестром пожарных. Это увлечение привело Цовака к очередному противоречию с принятым в обществе отношением к “буржуазной музыке”, поэтому приходилось заниматься ею тайно.
“Больше всего я любил перерабатывать в джазовом стиле народные мотивы. Когда я собирался представить свои джазовые опусы на суд зрителей, директор музыкального училища Гурген Айрапетян, вручая мне ключи от зала, в котором должен был состояться концерт, сказал: “Я ухожу, в здании никого не будет. Смотри, чтобы в зале не оказалось стукачей!” Стукачей не оказалось, и концерт прошел на “ура”.
С тех пор я с джазом не расставался. Как-то встретил меня на улице давний знакомый, много лет живущий в Лос-Анджелесе, и радостно сообщил: “Мы с утра до вечера тебя благословляем! Ты знаешь, как хорошо раскупаются аудиокассеты с твоими импровизациями в Америке?” Оказалось, к ним в руки, уж не знаю как, попали видеозаписи двух передач на Национальном телевидении, где я играю джазовые композиции на национальные темы. Этот знакомый и не заикнулся о том, чтобы и я получил часть дохода, вырученного за мое творчество, но было все равно приятно узнать, что кому-то и сегодня интересны мои джазовые сочинения”.
После музучилища была консерватория, учеба в которой совпала с началом войны. Вначале войну серьезно никто не воспринял — весело передавали друг другу слухи о том, что советские войска вошли в Берлин и арестовали самого Гитлера. Настолько была среди населения живуча уверенность в непобедимости СССР. Но вскоре трагедия стала очевидной для всех. Рефреном военных сводок звучали слова Левитана: “… после упорных боев оставлен…” очередной город.
“Мы осваивали географию страны по этим сводкам — Пярну, старорусское направление, Мга… Населенные пункты, о существовании которых мы и не подозревали… Особенно страшное впечатление произвели на армян санитарные поезда, привозившие раненых”.
При всем при том в Ереване била ключом культурная жизнь. Сюда съезжались лучшие исполнители страны: в симфоническом оркестре играла знаменитая арфистка Эрдели, на оперной сцене сменяли друг друга Сердобова, Денисова, Лисициан, на афишах мелькали фамилии Шульженко, Ильи Набатова, Гаркави, Церетели и др. известных исполнителей. Одним словом, жить было интересно.
Именно в эти годы молодой композитор Цовак Амбарцумян заболел балетом. Он еще не знал об этом и просто вместе со своими сверстниками регулярно посещал балетные спектакли с неподражаемыми танцовщицами Галей Арут и Еленой Араратовой в роли Кармен или приходил в театр к двенадцати часам, когда там шел “Фауст”, чтобы в который раз посмотреть пятый акт этой оперы — “Вальпургиеву ночь”.
Через год после начала войны вышло постановление об освобождении от армейской службы талантливой молодежи, и Цовак поступил в Союз композиторов, получив соответствующую бронь.

ОТКУДА ВЗЯЛСЯ КВН?
Для Цовака Амбарцумяна не существовало особой разницы между подмостками и реальностью. Как истинному актеру и режиссеру, ему необходимо было поделиться наблюдениями над человеческими характерами с публикой, и в результате родились знаменитые “амбарцумяновские капустники”. По сути капустники были предтечей КВН, но не таким профессионально-постановочным и натянутым шоу, каким мы знаем его сегодня.
Будучи с детства близко знакомым с такими столпами армянского сценического искусства, как Ваграм Папазян, Вагарш Вагаршян и Грачья Нерсесян, Цовак Амбарцумян не мог не подпасть под обаяние драматического искусства. В результате его тяга к лицедейству вылилась в “капустники”, инициатором и организатором которых в Ереване он был на протяжении многих лет.
Сатира в Советском Союзе 50-60-х была не в чести. Беспрепятственно принималась только политическая сатира, созвучная государственной позиции — сатира в духе художников Кукрыниксов. На “капустниках” же, естественно, в центре внимания были несообразности повседневной жизни и знакомые всем личности.
“Я обычно слезно просил присутствовать но представлениях тех, на кого готовились пародии или шуточные сценки, конечно, немного из злорадного озорства, но в основном для того, чтобы это не превращалось в злословие за спиной и в клевету”.
Чувство юмора, наверное, можно развить, но что-то все-таки должно быть изначально. Людей, абсолютно лишенных этого чувства, как и абсолютно лишенных музыкального слуха, на свете немного. Но немного также людей, обладающих юмором в его обостренной форме. Это качество становится особо результативным, если совмещается с наблюдательностью и драматическим талантом. Этими способностями в полной мере обладал Цовак Амбарцумян.
В 1952 году после очередного представления по требованию проректора консерватории, который оказался в числе сценических “жертв”, в отделе идеологии ЦК было созвано специальное совещание. Речь шла о крамоле, царящей в консерватории и политической опасности, которую таят в себе молодежные “капустники”. Обиженный проректор с полным ужаса взором вопрошал: “Вы знаете, кто такой Цовак Амбарцумян? Это ереванский Зощенко!” Это было лестное, но и опасное сравнение. Совещание вел неглупый человек, заместитель заведующего по идеологии Роберт Хачатрян, который сумел утихомирить страсти, было решено не только контролировать эту инициативу, но и поддержать ее, чтобы не утерять этой традиции. Весьма смелое по тем временам решение.
Связь с театром у Ц.Амбарцумяна продолжалась в различных формах на протяжении всей жизни. Он написал две пьесы, приобретенные Министерством культуры и похороненные в глубоких ящиках чиновничьих столов; перевел с французского языка пьесу Жана Ануйя “Антигона”; создал при Горкоме партии Театр миниатюр, в котором в числе прочих актерами были Армен Джигарханян и Эдмонд Кеосаян. Преподавал также сценическое движение в педагогическом институте.

“ИДИ ИГРАЙ В ФУТБОЛ!”
Будучи студентом консерватории, Цовак Амбарцумян, как ни странно, играл в составе… футбольной сборной юношеской команды Армении “Спартак”.
Отправляясь на соревнования или сборы, он выдумывал всевозможные байки, чтобы оправдать свое отсутствие на занятиях. Гром прогремел, когда педагог по композиции В.Талян, узнав о его спортивном увлечении, не впустил Цовака в класс. “Иди играй в футбол — это тоже ремесло!” — заявил он. Студенту Амбарцумяну пришлось принимать сложное решение, и футбол был принесен в жертву музыке.
Но страстное увлечение не прошло бесследно. Интерес к борьбе, игровой азарт не давали покоя. Может быть, поэтому в 1944 году Цовак Амбарцумян оставил занятия музыкой и ушел в журналистику — стал спортивным репортером.
Кто помнит сегодня фамилию Льва Корчебокова? А это был в довоенные годы легендарный правый защитник московской футбольной команды “Динамо”. А Василий Соколов из московского “Спартака”? Для Цовака, как и для многих болельщиков, это были кумиры. В течение пятнадцати лет он работал спортивным обозревателем в газетах “Сталинец” и “Авангард”, в 1946 году стал спецкором газеты “Советский спорт”, а затем — завспортивным отделом на республиканском радио.
Цовака постоянно тянуло обнаружить истинные причины неудач или успехов соперников. Он погружался в анализ, пытался определить степень ответственности тренеров и руководства физкультурного комитета за организацию состязаний. Естественно, эта неуемная пытливость часто наталкивалась на неудовольствие чиновников. После одной из статей, в которой он критиковал службы, отвечавшие за подготовку соревнований, его даже не впустили на стадион. Но Цовака Амбарцумяна это не удручало, слишком бурные страсти бушевали в его душе.
Кончилось это так же внезапно, как и началось.
“Мне вдруг стало неинтересно. Я понял, что ничего нового в спортивной журналистике больше не найду. Снова потянуло к музыке, которую я уже пятнадцать лет как забросил. За прошедшие годы многое забыл, отвыкли руки и уши… И я решил начать с нуля”.
Цовак Амбарцумян попросился аккомпаниатором в хореографическое училище, чем вызвал очередную бурю негодования среди знакомых: “Как?! Ты, композитор с именем, будешь тапером?!”

“ПРОШУ ОСВОБОДИТЬ МЕНЯ ОТ ЧЛЕНСТВА”
“Я всегда безумно хотел танцевать! Может быть, это тоже было одной из причин того, что путь возвращения к музыке я избрал через хореографическое училище”.
Цовак Амбарцумян ни на минуту не сомневался, что вернется к сочинительству, и вскоре по просьбе хореографа Максима Мартиросяна написал на предложенный сюжет “Спортивный вальс”, представляющий собой веселую интрижку между тремя теннисистами. А вскоре после этого уже по собственной инициативе, вдохновленный пьесой П.Абрахамса “Тропою грома”, написал джазовую композицию по ее мотивам. Постановка миниатюр на музыку Амбарцумяна принесла балетмейстеру лауреатство на Всесоюзном хореографическом конкурсе.
В этот же год Цовак Амбарцумян вышел из состава Союза композиторов Армении. В его заявлении было написано: “…в связи с тем, что мне дальше с вами не по пути, прошу освободить меня от членства в творческом союзе”.
“Мне надоели призывы к массовым
созданиям произведений “по поводу” и “к юбилею”. Это были то торжественная кантата к открытию Волго-Донского канала, то скерцо, посвященное освоению новой культуры кукурузы в Казахстане, то ода ко дню советизации. Я не умел, да и не хотел творить по распоряжению”.
За 11 лет работы в хореографическом училище Цовак Амбарцумян получил наибольшее количество призов и наград за хореографические пьесы. Им было написано почти полторы сотни танцевальных произведений, которые были в репертуаре Госансамбля танца и Народного ансамбля песни и пляски, местных и зарубежных любительских коллективов армянского танца.

МУЗЕЙ — ЭТО ОЧЕРЕДНАЯ ШУТКА?
Цовак Амбарцумян был человек общества. Он умел привлечь внимание, расшевелить, рассмешить, обладал обаянием. В его арсенале всегда присутствовал едкий сарказм, который не всем нравился. Но многие не подозревали о существовании другой стороны его натуры — он очень любил исследовательскую работу. Ему доставляло огромное наслаждение копаться в книжной и архивной пыли, отыскивая и сравнивая исторические факты. Для чего, например, нужно было педантично собирать сведения о биографиях 29 маршалов, о жизни Наполеона Бонапарта? “Какое тебе до этого дело? — увещевали его близкие. — Займись своими проблемами”. — “Но ведь это безумно интересно!” — как правило, недоумевал он.
Когда в 1972 году Цовак Амбарцумян принял предложение Министерства культуры возглавить Дом-музей Спендиарова, председатель Союза композиторов Эдвард Мирзоян воспринял это как его очередную шутку. Деятельная натура этого человека никак не ассоциировалась с тишиной музея. Но у Амбарцумяна были свои планы — он решил вдохнуть жизнь в музейный покой. Практически еженедельно в музее стали устраиваться лектории и тематические вечера, отмечаться памятные даты. Мероприятия Дома-музея им.А.Спендиарова не сходили с экранов телевизоров, и за 16 лет было опубликовано 860 материалов о музее.
Композитор Александр Арутюнян как-то заметил, что Ц.Амбарцумян музей превратил в академию. Директор добился выделения музею старенькой машины, на которой летом разъезжал по районам. Амбарцумян вывозил группы артистов и исполнителей в самые отдаленные деревни и устраивал там концерты для селян, сопровождая их рассказами об армянской музыке и о музыкальных традициях.
Известен случай, когда артисты добрались до высокогорных пастбищ Арагаца и выступали на альпийских лугах. На сумрачных и обветренных лицах пастухов, внимательно слушавших концерт, не отражалось никаких эмоций. И только когда подавленные приемом артисты, среди которых были Лусине Закарян и Анаид Цицикян, собрались уезжать, зрители оживились и попросили продолжить выступления. Оказалось, пастухи не знают, как можно выражать радость и удовольствие, они не умели аплодировать.
“Это были незабываемые дни. Невыразимая благодарность далеких от искусства слушателей, блеск их глаз во время исполнения музыки Комитаса и Екмаляна, неподдельный интерес к тому, что я рассказывал об исполнителях и о народной музыкальной культуре, многого стоят”.
Из музея Цовак Амбарцумян ушел так же, как и отовсюду — однажды и бесповоротно, когда решил, что сделал все что мог.
В 1974 году он напечатал в центральной газете статью под названием “Кто сыграет на кяманче?”, в которой выражалась глубокая озабоченность тем, что развитие национальной музыки пренебрегается государством. Первый секретарь ЦК Карен Демирчян обратил внимание на статью, и в результате в консерватории после сорокачетырехлетнего перерыва заведующим кафедрой исполнительского мастерства был назначен народник, известный кяманчист Хачатур Аветисян. В программе обучения студентов была восстановлена дисциплина “История исполнительского мастерства на национальных инструментах”, вести которую было предложено автору статьи.
В последние годы жизни Цовак Амбарцумян также стал известен как знаток истории города Еревана. Он потрясающе рассказывал о жизни выдающихся деятелей армянской культуры. Его феноменальная память позволяла восстанавливать эпизоды из прошлого столицы, а актерские данные — выпукло и ярко воспроизводить образы их участников, превращая рассказ в увлекательную новеллу.

На снимках: Егише Чаренц с женой и Мартирос Сарьян на квартире поэта. Одним из тех, кто последним  увидел Чаренца, был юный Цовак; ул. Абовяна в пору юности Цовака Амбарцумяна; армянский “Зощенко” рассказывает…
Карен ДАНИЕЛЯН