Вселенная Гурзадяна

Вчера исполнилось 90 лет крупнейшему ученому в области космической астрофизики и космического приборостроения, доктору наук академику Академии наук Армении Григору ГУРЗАДЯНУ. Он признанный в мире пионер создания астрофизической аппаратуры в космосе. Под руководством Григора Гурзадяна в СССР в 60-е годы были сконструированы и запущены ракетные обсерватории. В это же время он основал в Гарни крупную лабораторию и обсерваторию, позднее — Институт космической астрономии. Знаковыми достижениями мировой науки явились орбитальные обсерватории “Орион-1” и “Орион-2”, созданные Григором Гурзадяном и его командой. С их помощью были получены беспрецедентные научные данные.

Предлагаем читателям эксклюзивный очерк об ученом, написанный одним из его ближайших друзей — Зорием БАЛАЯНОМ, а также отрывок из очерка “Дом на краю обрыва”, написанного Кимом БАКШИ двадцать лет назад.
Вчера исполнилось 90 лет крупнейшему ученому в области космической астрофизики и космического приборостроения, доктору наук академику Академии наук Армении Григору ГУРЗАДЯНУ. Он признанный в мире пионер создания астрофизической аппаратуры в космосе. Под руководством Григора Гурзадяна в СССР в 60-е годы были сконструированы и запущены ракетные обсерватории. В это же время он основал в Гарни крупную лабораторию и обсерваторию, позднее — Институт космической астрономии. Знаковыми достижениями мировой науки явились орбитальные обсерватории “Орион-1” и “Орион-2”, созданные Григором Гурзадяном и его командой. С их помощью были получены беспрецедентные научные данные.
Предлагаем читателям эксклюзивный очерк об ученом, написанный одним из его ближайших друзей — Зорием БАЛАЯНОМ, а также отрывок из очерка “Дом на краю обрыва”, написанного Кимом БАКШИ двадцать лет назад.

Григор Гурзадян — истина конкретна
“Когда я встречаюсь с Григором  Гурзадяном, то не хочу расставаться с  ним.
Когда же расстаюсь, хочу встречаться и  послушать его …”
Уильям Сароян

Так уж распорядилась судьба, что редко везло мне в жизни. Но вот однажды мне повезло так, что невольно я связал этакое мое счастье с Божьим перстом. В далекие семидесятые годы прошлого столетия, когда главный идеолог СССР Суслов упорно реставрировал сталинщину, а Брежнев тщетно разрабатывал продовольственную программу, моя семья получила квартиру на одной лестничной площадке с Григором Гурзадяном, о котором к тому времени я успел уже написать несколько статей и очерков в “Литературной газете”. Повезло, сказал бы, вдвойне. Дело в том, что супруга Григора Арамовича Мариана Калантар-Гурзадян, как и я, жертвы сталинщины. Наши отцы были репрессированы в тридцатых и погибли в сталинских лагерях. Не думаю, что они не знали друг друга. По крайней мере заочно. Мой отец был в Арцахе наркомом просвещения, а отец Марианы — Ашхарбек Калантар — один из основателей Ереванского государственного университета, доктор-профессор, вместе с Орбели был учеником самого Марра. Вот и стали мы с Марианой братом и сестрой, пережившими долгие лихолетные годы безотцовщины.
Так что мне и моей семье, действительно, повезло, посчастливилось. Наши двери были разделены какими-то полутора-двумя метрами. И мы ходим друг к другу в гости не только в новогоднюю ночь. Мы дружим. Делимся мыслями, радостями, тревогами.
О Гурзадяне-ученом я писал не только в “Литературке”, но и в десятке изданий, в книгах. Писал также юбилейные очерки, правда, не подчеркивая дату рождения ученого как единственный повод для публикации.
И на сей раз я взялся за перо потому, что просто не мог иначе. Григору Гурзадяну исполнилось девяносто. Но его не покажут по телевидению, у него не будут брать интервью. Давно уже Григор Арамович не видит. Он едва слышит с помощью слухового аппарата. Не слышит человек, который всю свою жизнь жаждал вступать в беседы, споры, дебаты, диалоги о звездах, о Вселенной, о Карабахе, об истории и будущем Армении, о христианской морали, о войне и мире. Не видит человек, которого Мартирос Сарьян и Уильям Сароян называли певцом цвета и света, имея в виду неповторимые гурзадяновские солнечные маки в зеленых горах. Этот еще недавно быстроногий непоседа, неустанный егоза в настоящее время двадцать четыре часа находится практически без движения. Не лежит, а сидит в комнате, которая освещается именно цветом и светом радужных картин хозяина дома. Он не видит их. Он их чувствует.
Не раз он мне говорил, что раньше не любил подолгу спать, ибо для него нет ничего дороже времени. А сейчас все время норовит спать, даже сидя, чтобы увидеть во сне солнце и звезды, маки и небо.
Недавно я ему напомнил, что скоро ему исполнится девяносто. Он попросил Мариану, чтобы она, наловчившись, поправила в правом ухе треклятый, вызывающий боль, слуховой аппарат. Я повторил слова о юбилее. Он ничего не сказал. Я подумал, что он не расслышал и довольно громко произнес:
— Я говорю, что скоро тебе девяносто. Юбилей твой.
Он покачал головой, давая понять, что понял меня и что юбилей этот вовсе не может быть темой для нашего разговора и как-то озадаченно сказал:
— Ты лучше поведай мне, что творится в мире.
Тут Мариана, перебив его, сообщила, что всюду воюют, стреляют, бомбят..
— Сегодня бомбили Багдад, — добавил я.
Боже, что произошло с Григором! Он долго молчал. Поднял голову, словно читал там на потолке какой-то текст. Глубоко вздохнув, медленно нагнулся, жилистыми ладонями закрыл лицо и сквозь пальцы громко бросил:
— Я там родился. В Багдаде.
Да, Гурзадян родился там, в Багдаде. Чудом уцелевшие будущие родители его, пережив неслыханную трагедию в исторической армянской Себастии, прошли через кошмары Тер-Зора и нашли убежище в Ираке. Десятилетия спустя сын Григора Арамовича Ваагн Гурзадян посетит в Багдаде построенную в 1640 году армянскую церковь Святой Богородицы и найдет в церковных архивах уникальные документы, среди которых была запись о рождении 15 октября 1922 года в семье Гурзадянов мальчика Григора. Через полтора года семья эта перебралась (именно перебралась, в том числе через Аракс) в Армению.

Осенью 1976 года в очередной раз переехал в Армению Уильям Сароян. Я готовил диалог с великим писателем для “Литературной газеты” и каждый день с утра до вечера сопровождал его в густо запланированных поездках. Искал стержень для раскрытия темы в диалоге и нашел в Гарни. Инициатором посещения Гарни был Сароян, который признался, что пятнадцать лет назад во время первой поездки его в Армению сам Мартирос Сарьян познакомил его с талантливым ученым и не менее талантливым художником Гурзадяном. Это было в 1961 году.
И вот пятнадцать лет спустя в историческом, поистине космическом Гарни, откуда, можно сказать, был запущен три года назад космический корабль Союз-13 с гурзадяновской системой внеатмосферных телескопов “Орион-2, состоялась удивительная беседа между выдающимся астрофизиком и великим писателем. В тесноте не очень большого кабинета не очень уютно устроились Ованес Шираз, Серо Ханзадян, Ваагн Давтян, Вардгес Амазаспян, Размик Давоян и другие. Я, конечно, не расставался с записной книжкой.
Стержень для выступления в “Литературной газете” был найден именно у Гурзадяна. Об этом я поведал Сарояну. Речь шла о том, что во время беседы ученого и писателя Сароян вдруг вскочил с места и громко произнес: “Я верю Гурзадяну в том, что все мы на этой грешной земле, в том числе и сама грешная земля, — это звезды. Мы сотканы из одних и тех же элементов. Просто Бог придал нам душу и вдохнул в нее жизнь. Но что великолепнее всего — это то, что даже яблони — звезды. Это великолепно”.
Диалог с Сарояном в “Литературной газете” вышел под пространным заглавием “Яблони — звезды! Это великолепно!” А суть и причина восторга Сарояна была в том, что Гурзадян, как всегда, о звездах в частности и Галактике вообще рассказывал очень образно и поэтически. “Звезды даже внешне меняются за миллионы лет, как яблоневое дерево меняется в разное время года”.
Я провожал Сарояна домой в Америку через Одессу, где мы остановились на несколько дней. Находясь под впечатлением о поездке по Армении и многочисленных встречах с соотечественниками, он то и дело возвращался к Гурзадяну.
Перед тем как сесть на пароход в Одесском порту, он спросил меня: “Когда, по-твоему, лучше всего мне еще раз приехать в Ереван?” Я сказал, что ровно через два года не только вся Армения, но и весь Советский Союз будут отмечать стопятидесятилетний юбилей присоединения Восточной Армении к России. Будет много народу. Сароян помолчал минуту и, обещав, что непременно приедет, спросил: “А будет там маршал Баграмян?”
Через два года я встречал в Риге океанский лайнер “Александр Пушкин”. Спускаясь по трапу, Сароян, громко смеясь, развел руки. Мы обнялись. Он спросил: “Как Гурзадян?” и, не дождавшись ответа, добавил: “Будет ли встреча с Баграмяном?”
Вскоре он встречался с Гурзадяном, не скрывая своей радости, и хвастался всем, что фотографировался с самим Баграмяном.
…Готовясь к кругосветному плаванию на “Армении”, я довольно часто, то выходя из дому, то возвращаясь домой, захаживал к моему легендарному соседу. Все хуже и хуже становилось и с остатками слуха тоже. Кое-как удавалось вести разговор. Как всегда, я вел записи. Мариана мне помогала, то и дело поправляя слуховой аппарат, который почему-то время от времени отключался. Помнится, то же самое было у моей матери. Десятками я менял их — один хуже другого. И тем не менее толстый мой блокнот, на обложке которого было написано “Гурзадян”, густо наполнялся записями текстов, озвученных Григором Арамовичем.
Каждый раз тщательно я готовился к встрече с ним. Благо, после каждой публикации о нем у меня оставался ворох интересных материалов об ученом, о несостоявшейся программе “Хромоса”, которая должна была стать основой создания своеобразной армянской Академии наук в космосе. Напомним, что обсерватория “Хромос” состоит из четырех телескопов и спектрографов. В том блокноте десятки страниц были посвящены теме “Хромоса”. Было готово даже давно написанное им слово, как некое лирическое (или патриотическое) отступление: “Если завтра забьют мириады нефтяных фонтанов на Араратской равнине или же Армения станет второй Японией по электронике, то мы ничуть не удивим мир. Но если завтра все радиостанции мира оповестят о выводе армянского спутника с армянской обсерватории “Хромос” на орбиту Земли, то весь мир будет потрясен буквально”.

…Перед отлетом на место старта первой армянской кругосветки я зашел к Гурзадянам попрощаться. Обещал, что время от времени буду звонить. Был уверен, что пухлый блокнот, нашпигованный мудрыми мыслями мудрого друга, постоянно напомнит мне о моем долге. Однако случилось самое страшное, самое горестное, невероятное. В порту Барселона украли мой видавший виды дипломат, в котором был блокнот с надписью “Гурзадян”.
Барселонское телевидение несколько дней кряду озвучивало слезливую информацию, точнее, обращение к ворам с человеческой просьбой -вернуть всего лишь черный блокнот, который на всем нашем земном шаре нужен только одному человеку — мне. Больше никому, даже сыновьям Григора Арамовича — Гагику и Ваагну. Ведь мой почерк с трудом разбираю только и только я.
По возвращении домой первым, кого я посетил, конечно, были Гурзадяны. Рассказал о моем горе. Меня успокоил Григор: “Ничего страшного. Нам с вами нельзя фатально разводить руками, ахать и охать. У нас есть один выход. Начинать все сначала. Так что прямо сейчас задавай свой первый вопрос…”
Я вспомнил, как тридцать лет назад Григор Гурзадян на мой вопрос о том, как бы он толковал суть понятия “впервые в мире”, ответил словами известного американского астронома Полходжа, который сразу же откликнулся на запуск “Ориона-2”: “Ультрафиолетовая астрономия только начинается, и благодаря Гурзадяну мы достигли уже на практике первых успехов в цепи многообещающих открытий, и по мере ввода в действие крупных телескопов на искусственных спутниках мы можем ожидать новых сюрпризов”.
На эти слова Гурзадян тогда ответил: “Я думаю, впереди нас ожидает много сюрпризов”. И слова эти я цитировал в 1984 году в “Литературной газете” и “Коммунисте”.
…Увы, многообещающих открытий и ожидаемых сюрпризов не было больше. Лишь на многочисленных ватманских листах осталась нереализованная мечта о “Хромосе” в чертежах, эскизах, картинах ученого, художника, философа Гурзадяна. И сегодня, беседуя с девяностолетним мудрецом, я осознаю, что не надо уже никого винить в этой настоящей драме. Как философ Гурзадян хорошо знал, что космос — это миллиардные деньги, а тут огромная страна (так уж совпало во времени) уже после “Ориона-2” пыталась решить на фоне голода и авитаминоза, как уже отмечалось, так называемую продовольственную программу, пыталась хотя бы сократить длину очередей за лезвиями бритвы, мужскими носками и женскими колготками. Что же касается горбачевской перестройки, то вскоре сам Гурзадян одним из первых понял, что все это задумано было кем-то для распада всей державы. Многие хотели всю вину за несостоявшийся “Хромос” взвалить на Виктора Амбарцумяна. А Григор Арамович в ответ на подобного рода измышления взял да и поместил в предисловии к одной из своих монографий слова великого организатора науки и астронома Виктора Амбарцумяна: “Руководителем эксперимента и главным конструктором всех основных приборов “Ориона-2” являлся член-корреспондент Академии наук Армении Григор Гурзадян. Он с той же настойчивостью осуществил обработку полученных снимков из космоса. “Орион-2” не только дал очень интересные для науки и научного приборостроения результаты, но и поставил перед нами совершенно новые проблемы, для решения которых требуются новые “Орионы”.
Вот так — “истина конкретна”. Эти слова своего любимого философа Аристотеля часто повторяет Григор Гурзадян.
Долгие лета ему!

Созвездие “Орион”

Ким БАКШИ

…По выщербленной асфальтовой дорожке Гурзадян направляется в институт, поднимается на второй этаж, идет мимо портретов космонавтов, рисунков его “Юрионов” — телескопов, которые работали на спутниках, мимо фотографий звезд, сделанных с орбиты. Это все привычно, не замечается… Входит в свой кабинет — к столу, к бумагам или идет в соседнюю комнату и там включает компьютер.
И так каждый день в пять утра, и так — годами. Спит Григор Арамович недолго. Все остальное время работает. Кстати, картины свои он пишет в другое время — в редкие воскресные прогулки, а главным образом, когда бывает отпуск (если бывает), пишет он их жадно, десятками. Такую зверскую работоспособность, говорит Гурзадян, он унаследовал от отца. “А от матушки что?” — “Не знаю… Может быть, художественное восприятие мира?..”
Я был в Тер-Зоре на берегу Евфрата, ныне оживленного города, где растут пальмы и торгуют крупной картошкой, как на русском рынке. С моста глядел на плоские пустынные пространства, уходящие за горизонт в сирийскую пустыню. Одно дело знать, что в 1915 году по ней брели и гибли сотни тысяч армян — стариков, женщин и детей, а другое — столкнуться с конкретной судьбой. Вот как с отцом и матерью Гурзадяна. Оба они из Себастии, оба потеряли всех родных и прошли через Тер-Зор. Перебрались через Евфрат с недельным интервалом (позже выяснилось), ему тогда — 12-13 лет, ей — 7-8! Так у истоков Григора Гурзадяна, как и еще у миллионов армян, геноцид провел беспощадную черную черту.
Мать с отцом познакомились и поженились в Багдаде. А в 1924 году, когда Григору было полтора года, решили перебраться в Армению. Сначала Арам сходил (пешком) в Тавриз, где было Советское консульство, все там оформил для своих и еще для нескольких семей. А потом целым караваном все они, опять же пешком, пришли в Ереван. Отец был мастер — каменщик, штукатур, бетонщик, артистически укладывал асфальт, между прочим, строил Политехнический институт. И мечтал, чтобы сын там учился.
Думаю, что Политехнический, который Григор Гурзадян окончил в 1944 году, оказался совсем не лишним для математика, астрофизика-теоретика, хотя это и может показаться странным утверждением. Но в этом можно убедиться, если вспомнить, сколько задач чисто технических, инженерных — по механике, оптике и так далее, ему пришлось решать, чтобы воплотить свои проекты внеатмосферных обсерваторий. Да, у него были хорошие помощники и специалисты, инженеры, техники, но принимать окончательные решения приходилось ему.
А результаты этих решений видишь в маленьком музее по дороге в кабинет Гурзадяна. Он не только первым в мире вывел телескоп в Космос, но получил первые научные результаты с орбиты. А они в том, что — также впервые — были сняты ультрафиолетовые излучения звезд, их с Земли сделать невозможно. Открыты девятьсот слабосветящихся звезд, на фото они получились с хвостиками, вот по ним-то как раз и были определены их характеристики — спектры, класс, температура. Григор Арамович разработал метод, который позволял на одном кадре снимать до трех тысяч звезд. Обо всем этом с восхищением писала мировая научная печать.
Но откровенно говоря, это было вс
его лишь блестящее вступление. За ним должна была последовать серия стационарных автоматических обсерваторий — от одного телескопа на орбитальной станции “Гарни” до четырех — на орбитальном “Хромосе”. В перспективе разворачивалась грандиозная задача — обследовать все невидимое с Земли излучение небесной сферы и создать ультрафиолетовый атлас звездного неба. Можно представить, какие открытия ждали ученых!
Теперь нас с вами ждут неприятные вещи, но о них надо узнать. Гурзадян вместе со своими товарищами, вместе со своим институтом разработали проекты трех космических обсерваторий — “Гарни”, “Вестал” и “Хромос”, довел это дело до той степени готовности, что можно было хоть сейчас отдавать в производство. И все это застыло и по сей день лежит без движения!
Тем временем американцы запустили на орбиту огромный телескоп “Хаббл”, и это стало решающим событием в астрономии XX века. В Институт Гурзадяна, как и в другие крупные научные центры, доставляют из США цветные фотографии Космоса, или, вернее будет сказать, фотографии цветного Космоса. Среди них и то, впервые полученное изображение Черной дыры, куда затягиваются миллионы звезд, этакая картина Апокалипсиса, когда, как сказано в Писании, звезды срываются с мест, небо сворачивается подобно свитку…
Можно сказать, что “Хаббл” смешал представления ученых о Вселенной, о том, как она возникла и как устроена. А теперь американцы готовят запуск еще более грандиозного телескопа, где зеркало будет из гибкой пленки.
Гурзадян восхищен всем этим, но думаю, что ему и обидно за себя, а более, как говорится, за державу. Ведь его “Хромос” мог достойно встать рядом с “Хабблом”, гармонично дополняя его. Как раз сам Гурзадян — астрофизик, теоретик — совершенно в порядке. Тому есть, так сказать, объективные показатели. За прошедшие 20 лет он опубликовал 18 книг по своей науке. Из них я видел две последние, одна издана в США, другая в Германии. Обе он написал по-английски.
В связи с другой его свежей книгой — “Теорией межпланетных перелетов” — у меня состоялся интересный разговор с Гурзадяном… Мы стояли у большой цветной панорамной фотографии Марса, сделанной американской станцией-автоматом, севшим на планету. На снимке видны крупные камни, красноватая, довольно ровная поверхность с невысокими холмами на горизонте, слабо-розовое небо. “Это от частиц пыли…” — “Довольно скучная картина”. — “И нет следов жизни… Но представляете, сумасшедшее (его любимое слово!) расстояние, миллионы километров, и все это передано по радиотелеметрии. Невероятно!”
Я беру со стола Гурзадяна пачку фотографий, он и еще какой-то человек у доски. Про себя удивляюсь, знаю, как он не любит фотографироваться. Но тут, видимо, особый случай. “Это Бете, Ганс Бете…” Мое удивление еще более возрастает, я задаю глупый вопрос: “А разве он жив?..” — “Сейчас — нет, недавно скончался. А тогда… Я и сам… знаете ли… толком не был уверен… Столько десятилетий прошло с сорок пятого года, со взрыва атомного устройства в США…”
Это требует пояснения. Ганс Бете, лауреат Нобелевской премии, наряду с Нильсом Бором, Энрико Ферми и другими учеными участвовал в создании первой атомной бомбы. При этом Бете внес решающий вклад — рассчитал критическую массу, то есть количество урана или плутония, с которого начинается атомный взрыв. Легендарная личность, последний из могикан…
Гурзадян смеется: “Когда прилетел в Нью-Йорк, осторожно так спросил встречающих сотрудников Корнельского университета: где Бете? Думал: если жив — скажут. И точно! Говорят, он в отъезде, в Лос-Аламосе, через двенадцать дней вернется”. — “Это все равно, как если бы сказали, что через 12 дней увидите Эйнштейна или Нильса Бора?” — “Примерно… Тут я попросил уточнить его приезд. Они связались с ним, назвали мою фамилию. Он просил передать, что в день возвращения, во вторник будет ждать Гурзадяна в два часа”.
Всего с Бете было шесть встреч, во время второй родилась идея совместной работы. Ни больше ни меньше: “Ядерные процессы во внешних областях звезд” — совершенно новая, свежая идея. Что ядерные процессы идут внутри звезды и на поверхности, хорошо известно на примере нашего Солнца: горит термоядерная топка. Но чтобы высоко в атмосфере звезд… Гурзадян должен был на неделю уезжать в Вашингтон по приглашению НАСА, главного космического ведомства США. И они с Бете разделили работу пополам, Гурзадян решил в дороге свою половину, а когда встретились вечером по приезде — совместная статья была закончена. И вскоре опубликована в Корнельском Университете.
Во время последней, шестой, встречи Гурзадян подарил Бете свою работу темперой “Арарат” — густо-синее небо, двуглавая гора блещет снегами, светится.
Раз уж заговорили о живописи, скажу: я не художественный критик, чтобы профессионально оценивать полотна Гурзадяна, которые видел. Мне они близки. Есть в них одна вещь… как бы это объяснить… Иной раз на выставке смотришь работы — хорошие, талантливые. Но не хочется их взять и повесить дома. Каждый день глядеть, через месяц взвоешь. Картины Гурзадяна иные… Да, они яркие, с резкими тенями, но какие-то… задушевные, что ли… Если вы хотите узнать, какой он человек Гурзадян в тайне от всех, в сердце своем, внимательно посмотрите на его полотна.
Вообще многое о Григоре Гурзадяне приходится узнавать, так сказать, косвенным образом. Вот как, например, он подытоживает свои встречи с Гансом Бете. “Это было для меня сумасшедшей школой. И в чисто научном плане, потому что Бете — это предел человеческих возможностей. И в особенности его поведение, его скромность, простота, невероятная пунктуальность и оперативность…” Вот какие качества ценит Григор Гурзадян. Хочется сказать: он сам такой. Но боюсь пересолить. Хотя очень похоже!..
Я смотрю на Григора Гурзадяна. Как много пользы он приносит своими разнообразными талантами и занятиями. Сколько он может принести пользы своим научным потенциалом. Но есть и еще одно очень важное соображение, в связи с чем я, собственно, во второй раз вспоминаю академика Лихачева и его моральный пример. Я думаю, что армянскому обществу просто необходим такой пример — человека, в высшей степени честного и благородного, стоящего на нравственной высоте, видной всем.
Ну вот, кажется, я сказал то, что хотел. И еще…
Никто не знает, что с человеком может случиться, когда ему под семьдесят, тем более — далеко за семьдесят… Это как комета: она приближается к Солнцу, огибает его и начинает удаляться. Гурзадян знает, что человек идет не по эллипсу, а по параболе жизни — уйдет от Солнца и никогда не вернется. Вопрос сроков, надо торопиться, надо успеть!
И ранним предрассветным утром он идет к себе в институт по неровной дорожке, над ним ярко горит, хрустально переливается его любимое созвездие Орион.
…Поработав час-другой, Гурзадян прерывается, встает из-за компьютера. Выходит на воздух, чтобы встретить восход. Ждет, пока ослепительные лучи брызнут в глаза. Он это делает много лет, каждый день. Стоит и смотрит, даже если наше светило прячется за облаками.
“Что-то священное есть… не знаю почему…”