Виген Чалдранян: “Обществу категорически не хватает любви и гармонии”
Кинорежиссер Виген Чалдранян в представлении не особенно нуждается. Он может нравиться или не нравиться, его фильмы можно принимать или не принимать, но они не оставляют зрителей равнодушными. Сегодня он возглавляет театр «Амазгаин» и Армянскую Киноакадемию. Встреча с режиссером состоялась в дни общественно-политического кризиса, а потому эта тема не раз затрагивалась, если не прямо, то опосредованно. Разговор с режиссером касался роли театра, кино, роли интеллигенции. И любви.
— Недавно состоялась премьера вашего, на мой взгляд, замечательного спектакля по пьесе Макса Фриша «Санта Крус». Чем вызвано ваше обращение именно к этой пьесе?
— Пьесу «Санта Крус» пытались в мире ставить многие, но мало кому удалось подобрать ключ к спектаклю. Эта пьеса написана в 1944 году, в самый разгар Второй мировой войны. Вся планета захлебнулась в волне взаимной ненависти, и в это самое время Макс Фриш, сидя в Швейцарии, пишет пьесу о любви. Мне часто задают вопрос, чего больше всего не хватает нам. Ответ прост – любви. Отсюда идет всё зло. Этот спектакль не имеет никакого налета политики, без чего сейчас ничего не обходится. Он исключительно о любви. Сегодня все пугающе повторяется. Мир, да и мы сами, живем в атмосфере взаимной ненависти. Нам остро не хватает любви – к ближнему, друг к другу, к родине, к семье. Будучи христианской нацией, мы извратили смысл 10 библейских заповедей, которые теперь звучат как: «убий, укради, прелюбодействуй…». Культура должна взывать к лучшим качествам в человеке, а в заполонивших наши телеэкраны сериалах идет открытая пропаганда насилия и вседозволенности. То же, увы, мы видим в последние дни на улице. Кто герой этих «телешедевров»? Это некий мускулистый и не обремененный интеллектом субъект, который пробивает себе дорогу с помощью грубой силы. С экрана звучит неармянская речь, а жаргон, и действуют персонажи, чуждые нашему менталитету. Наш спектакль должен был излучать свет любви и пробуждать в зрителях любовь. В теперешней ситуации в обществе и в обозримом будущем это крайне необходимо.
— Спектакль в репертуаре и наверняка есть реакция публики. Как вам кажется, они уловили ваше послание?
— Думается, да. В этом спектакле я попробовал провести эксперимент – всё, что происходит на сцене, зрителем должно было восприниматься как свой сон. И не раз зрители после спектакля подходили и говорили, что это было похоже на сон, и если зритель вдохновлен тем, что любовь царствует в его снах, значит, еще не всё потеряно. Люди платят большие деньги, чтобы поехать в санаторий и поправить здоровье, хороший спектакль может добиться того же всего за два часа, имею в виду излечение души, что влияет и на состояние организма в целом. Все болезни начинаются тогда, когда больна душа. Театр – храм, ведущий человека к свету, к любви, к надежде.
— Каким видится театр «Амазгаин» в будущем? Чем он будет отличаться от других театров?
— Будущее нашего театра в новом помещении, которое скоро получим, оно будет определяться моим видением и пониманием миссии театра. Каким бы современным ни был театр, надо стараться оставить неизменным то лучшее, что называется театром в его классическом понимании. Не самоцель поставить Шекспира в современных одеждах. Важнее по-своему передать современному зрителю послание великого драматурга, не оскорбив при этом его текст. Основное отличие одного театра от другого, по моему мнению – это наличие собственного лица. Выбор пьесы, режиссуры, актеров, школа игры, рождающаяся там, в итоге приводят к появлению собственного лица театра. Мы помним, что актеры театра на Таганке разительно отличались от актеров других театров. И дело не только в Юрии Любимове, в театре ставили спектакли и другие режиссеры, но всё было подчинено одному – сохранению лица театра, его стиля. Не важно, что они играли, будь то Шекспир, Брехт или современный драматург. Школа актерской игры, почерк и месседж театра зрителю оставался неизменным. Этого добивались прежде всего главные режиссеры театров, такие как Любимов, Эфрос, Марк Захаров и другие. В те годы и в Армении были такие яркие режиссеры. Я считаю себя учеником Вардана Аджемяна, который определил лицо театра имени Сундукяна. С приходом каждого нового режиссера театр видоизменялся, что естественно. К сожалению, в наше время мы немного подрастеряли эту самобытность каждого театра. Раньше переход ведущего актера из одного театра в другой воспринимался как сенсационное событие. Как сундукяновец будет играть на сцене театра Капланяна и наоборот?.. Это невозможно! У меня, например, есть актеры, играющие и в театре Сундукяна, и в театре Маляна одновременно. Сегодня актеры играют и в кино, и в сериалах, и в разных театрах – и ничего, всё проходит.
— В чем видите разницу между вашими фильмами и театральными постановками?
— В авторском начале. В кино я и автор сценария, и режиссер, и художник, и зачастую актер, в театре только постановщик. Я с большим пиететом отношусь к авторскому тексту, к работе сценографа, к актерам. Театральный режиссер похож на дирижера. Он должен только дать свою интерпретацию текста драматурга, не исказив его.
— Ваши фильмы вызывали неоднозначную оценку у зрителей и кинокритики. Вы прислушиваетесь к этим оценкам?
— Я игнорирую сплетни, зачастую выдаваемые за критику. Когда я был молод, мне казалось это непонятным и обидным. Фильм, снятый ценой потери нервов и, что называется, потом и кровью, оказывается кем-то растоптанным. С возрастом начинаешь понимать – таковы правила игры и такова человеческая природа. В жизни есть созидатели, есть разрушители, и это их работа. Но настоящая критика – это великая наука. К сожалению, мы за прошедшие годы потеряли серьезную кинокритику, киноведение, настоящее театроведение. И когда изредка появляется действительно глубокий анализ, поражаешься умению критика увидеть самые потаенные авторские импульсы, авторскую сублимацию.
— Многих смущает наличие в Армении Киноакадемии при фактически бедственном положении самого кинопроизводства. Как относитесь к этому противоречию, вы ведь президент Киноакадемии?
— Честно признаюсь, я был того же мнения, пока не стал президентом Киноакадемии. Всегда считал, что прежде всего надо иметь кино – потом фестивали, кино – потом национальные кинопремии, кино – потом Киноакадемию. То же касается и театров. Если нет качества, зачем награждать заведомо недостойное. Согласие стать президентом Киноакадемии я дал лишь после того, когда убедился, что она может дать развитию армянского кино. Академия призвана отделить настоящий кинематограф от подделок. Не всё, что движется на экране, есть кино. Киноакадемия имеет представительскую функцию и должна стать компасом развития кино. Это общественная организация, где я не получаю зарплаты, получают только сотрудники академии. Киноакадемия объявила конкурс на лучший сценарий от 5 до 10 минут с последующим финансированием фильма. Плюс ежегодное награждение фильмов премией «Анаит» по 12 номинациям. По моей просьбе мы отложили это награждение на 2019 год, чтобы появилось количество, способное дать возможность выбора. Иначе получается, что каждый запущенный в производство фильм уже автоматически становится номинантом.
— А Киноакадемия принимает участие в подборе кандидатур на госпремию в области кино? Там ведь с завидным постоянством делается, мягко говоря, довольно странный выбор.
— Этим занимается совершенно другая структура, но мы сейчас ведем переговоры по включению Киноакадемии в этот процесс. Мы должны сказать свое слово. В кинофестивале «Золотой абрикос» Киноакадемия уже имеет свою номинацию, и это для нас большая честь. Киноакадемия должна стать своеобразным фильтром для определения понятия «армянское кино», ведь не все режиссеры, чьи фамилии кончаются на «ян», снимают национальное кино. Нередко они снимают откровенно антинациональное кино, но энциклопедии относят их к армянским режиссерам. Мы должны выработать критерии отбора. Надо также создать научный совет, который заново даст достойную оценку армянским фильмам советского периода.
— В фильме «Kirie Eleison», снятом более 20 лет назад, ваш герой — настоящий ереванский интеллигент, бросает в лицо зарвавшемуся от ощущения собственной безнаказанности «менту»: «Я хозяин этого города!..». Но ему очень жестко «объясняют», что он сильно ошибается. Кто, на ваш взгляд, сегодняшние «хозяева» Еревана?
— Мне трудно ответить. Когда м ой герой говорил эти слова, была надежда, что придет время, когда интеллигенция, некогда бывшая цветом нации и являющаяся лицом и «хозяином» Еревана, вновь им станет. Хочу верить в то, что у нас есть настоящие хозяева города и есть временные властители. Хозяева – мы!
— Как вы оцениваете возможность интеллигенции влиять на общественное мнение?
— Слово «интеллигент» вошло в армянский язык искусственно. В армянском языке есть более точное определение – мтаворакан, оно несет в себе гораздо более глубокий смысл. В армянском слове включено обязательное чувство сострадания и соучастия. Настоящего мтаворакана невозможно купить ни званиями, ни другими посулами. Сладкий яд прислужничества власти не действует на них. Было время, когда слово деятеля культуры могло мобилизовать народ. Сейчас таких людей я, к сожалению, не вижу. Даже в сегодняшней очень серьезной общественно-политической ситуации. Мы потеряли этот важный сегмент общества. Но тем не менее они есть. Это дает надежду – что рано или поздно культура вновь станет силой и поможет выходу из нынешнего кризиса.
