Век любви Арно Бабаджаняна

  Недавно в Армении впервые прошел военно-музыкальный фестиваль «Главное – отчизне служить» имени великого композитора Арно БАБАДЖАНЯНА. Фестиваль прошел в столице, а также в Гюмри и Ванадзоре. Специально для участия в концертах Международным фондом памяти А.Бабаджаняна были приглашены Центральный военный оркестр МО РФ и Президентский военный оркестр Армении. Фестиваль прошел с ожидаемым успехом – время доказало, что музыка Бабаджаняна актуальна и востребована, что люди помнят и харизматичный образ самого Арно, действительно Народного артиста СССР. Предлагаем интервью сына композитора, актера и певца, президента фонда Ара БАБАДЖАНЯНА, данное “НВ” и российской газете «Культура».

«Фонд стал главным делом моей жизни»

Непосредственно после завершения фестиваля и отбытия российского оркестра в Москву
«НВ» провела с Ара Бабаджаняном блиц-интервью. Вот что он нам рассказал.

— …Фестиваль прошел исключительно успешно, особенно в Гюмри и Ванадзоре. Мы вновь убедились, как любит народ музыку и песни Арно Бабаджаняна, как они близки не только старшему, но также молодому поколению. Иначе говоря, его произведения — как академические, так и популярные песни – оказались вне моды. Очень были тронуты и московские исполнители.

— Фестиваль прошел – да здравствует фестиваль! Каковы ближайшие планы фонда?
— Прорабатываем новый фестивальный маршрут по городам России: Тамбов, Южно-Сахалинск и др. Готовимся провести в Москве 90-летие композитора Алексея Экимяна, одного из самых близких друзей отца. В апреле планируем пригласить в Москву Квартет Комитаса с концертами, в программе которого будут и произведения Бабаджаняна. В ближайшее время фонд организует премьерный показ фильма о геноциде 1915 года.

— В прошлом году было сообщение об открытии Музея Арно Бабаджаняна в Ереване. Как продвигается этот проект?
— Музей, скорее музейная экспозиция, расположится в помещении Малого зала филармонии, носящего имя композитора. Сейчас идет сбор экспонатов, то есть фотографий, картин, рисунков, личных вещей, нот, документов и т.д. Всего того, что надо будет разместить на приблизительно 100 квадратных метрах. В Петербурге заказана восковая фигура Арно Арутюновича за роялем. Не сомневаюсь, что она будет привлекать внимание всех посетителей будущего музея.

— Удалось ли обнаружить новые, неизвестные произведения?
— Пока очень немного. В частности, мы нашли неизданные записи песни и очень кстати, они стали отличной песней про город Воронеж на слова тамошнего поэта. Хочу отметить, что в этом городе успешно действует филиал Фонда памяти А.Бабаджаняна, создан небольшой музей, школа искусств названа его именем. А теперь о самом главном: отец мечтал написать балет, но как-то руки не доходили. Но есть несколько набросков и зарисовок для балета на льду, даже целый дуэт. У членов фонда возникла идея собрать все для создания полноценного балета. Нашу идею подхватил худрук и главный дирижер Мариинского театра маэстро Валерий Гергиев, сейчас ведем переговоры… Думаю, мечта отца непременно осуществится.

— Ара, вам удается заниматься собой, например, сниматься в кино?
— Какое там кино… Я целиком занят фондом. Это стало главным делом моей жизни. Моим долгом, моей обязанностью как сына Арно Бабаджаняна.

— Арно Арутюнович написал свою первую песню в семилетнем возрасте, а в семнадцать, переехав из Еревана в Москву, поступил сразу на третий курс Музыкального училища имени Гнесиных. Ваш папа был вундеркиндом?
— Можно сказать и так. История рождения первой песни — «Пионерского марша» — весьма любопытна. В начале ХХ века жил в Армении замечательный поэт Егише Чаренц. После революции он являлся ответственным по вопросам культуры. Так вот, Егише Абгарович и родители моего отца были очень дружны. Однажды он пришел к ним в гости и, как это обычно бывает, когда в доме есть музыкально одаренный ребенок: его просят что-нибудь сыграть. Папа исполнил свое произведение. Изумленный Чаренц поинтересовался: «Может, у тебя и ноты есть?» «Есть», — подтвердил Арно. И прямо на листке нотной бумаги Чаренц поставил резолюцию: «Издать в количестве 1000 экземпляров». Вот так и получилось, что произведение семилетнего ребенка было официально выпущено в Армении…

— И что было после «боевого крещения»?
— В то время в Ереване существовала школа для особо одаренных детей, отца туда приняли. А когда он окончил десятилетку, ему предложили поехать в Москву. Посоветовал, кстати, не кто-нибудь, а сам Арам Хачатурян, он вообще сыграл в папиной творческой судьбе значительную роль. Отец прибыл в столицу, мечтая поступить в класс профессора Константина Игумнова, сдал все экзамены на «отлично», однако в списках поступивших себя не нашел. Оказалось, в Ереване узнали, что Бабаджанян уехал без официального разрешения, и направили в Москву телеграмму с требованием вернуть «беглеца». Папа, разумеется, расстроился, пошел к Хачатуряну, изложил ситуацию. На что Арам Ильич ответил: «Знаешь, с этими бюрократами бороться сложно, давай представлю тебя Елене Гнесиной, я с ней дружен. Она устроит прослушивание, после чего решим, как поступить». Сказано — сделано. Папина игра на рояле настолько впечатлила Гнесину, что она решила принять его сразу на третий курс училища.
На этом, правда, мытарства не закончились, из Еревана еще долго шли письма, их содержание сводилось к одному: пусть возвращается в Армению и здесь доучивается. Папа наотрез отказывался: мол, зачем позориться — что я, профнепригодный? Преподнесут ведь каким образом: что здесь у меня ничего не вышло, выгнали — вот и вернулся. Уж лучше пойду на вокзал мешки разгружать, чтобы хоть как-то прожить в Москве.
В итоге папина судьба решалась чуть ли не на государственном уровне. Во время визита в столицу председателя совнаркома Армении Арама Пирузяна Елена Гнесина записалась к нему на прием и убедила: Бабаджанян должен продолжать обучение в Москве. В общем, отец остался, успешно окончил училище, после чего поступил на первый курс консерватории.

— А вскоре началась война…
— Да, и отца вместе с другими первокурсниками отправили на строительство оборонительных рубежей под Москвой. Вскоре консерваторию вместе со студентами и профессорским составом эвакуировали в Саратов. Там параллельно с обучением Арно Арутюнович руководил эстрадным оркестром, существовавшим на базе местного училища связи. Позднее отец с иронией вспоминал, что в голодные годы это служило неплохим подспорьем: солист оркестра был поваром и частенько подкармливал коллег.
Через некоторое время Бабаджаняну разрешили поехать в Ереван, куда также распределили многих профессоров консерватории, среди них был и Константин Игумнов. В 45-м папа вернулся в Москву, спустя три года окончил консерваторию по классу фортепиано, а параллельно, в 1946–1948 годах, в студии при Доме культуры Армении продолжал образование уже как композитор.

— Бабаджанян — автор многих «серьезных», академических произведений: Сонаты для скрипки и фортепиано, Фортепианного трио, нескольких мюзиклов, «Героической баллады» для фортепиано с оркестром (за нее автор был удостоен Сталинской премии)… Однако подавляющему большинству соотечественников ваш отец известен прежде всего как композитор-песенник. Был ли какой-то поворотный момент, когда Арно Арутюнович понял, в чем состоит его творческое призвание?
— Однажды отца, к середине 50-х уже более-менее известного композитора, пригласили работать в кино: в 1956-м вышел армянский фильм «Тропою грома», а еще через пару лет появилась «Песня первой любви», тоже снятый в Ереване. Для обеих картин Бабаджанян написал музыку. И так получилось, что мелодии «Песни…» приобрели популярность и сразу ушли в народ. Папа рассказывал, что однажды на гастролях в Сибири (где он исполнял «Героическую балладу» с оркестром), гуляя по городу, встретил компанию молодых ребят, исполнявших песню о Ереване. Арно Арутюновичу было очень приятно, что в далеком холодном Томске знают и любят композицию про его родной город.
Вскоре после успеха «Песни…» творческие связи Бабаджаняна заметно расширились: он стал работать со многими известными артистами — Владимиром Трошиным, Майей Кристалинской, Георгом Отсом. Песни зазвучали на радио и телевидении. Так что к началу 60-х имя Арно Бабаджаняна было известно в нашей стране практически каждому.

— А в 1961-м, если не ошибаюсь, произошло его судьбоносное знакомство с Муслимом Магомаевым.
— Да, тогда в Кремлевском дворце проходило торжественное мероприятие, посвященное Азербайджану. Этот концерт показывали по телевизору. Маме очень понравилось выступление одного симпатичного молодого певца. А нашей соседкой была известный бакинский композитор Ася Султанова. Мама обратилась к ней с просьбой: нельзя ли пригласить его в гости? Может быть, у них с Арно сложится творческий альянс. И однажды Муслим пришел к нам домой, сел за рояль, исполнил несколько неаполитанских песен, каватину Фигаро, еще какие-то вещи. Остальное, как говорится, история. Первой песней, которую Арно Арутюнович предложил Магомаеву, была «Помню Болгарию» — ее папа написал с поэтом Александром Жаровым. Худсовету композиция понравилась, однако кандидатура вокалиста поначалу не устроила. Сомневались: дескать, зачем нам молодой певец, к тому же из Азербайджана? Он еще, наверное, и по-русски плохо говорит. Пусть лучше какой-нибудь проверенный артист исполнит, благо у нас их много. Но отец Муслима отстоял и, как показало время, оказался абсолютно прав. Началось их многолетнее плодотворное сотрудничество. После успеха «болгарской» песни последовали «Лучший город Земли», «Не спеши», «Будь со мной», принесшие Магомаеву подлинную всесоюзную славу.

— Как складывались личные взаимоотношения между Арно Арутюновичем и Муслимом Магометовичем? Две крупные творческие личности, да вдобавок один армянин, а другой азербайджанец…
— Им легко работалось друг с другом. В Советском Союзе национальный вопрос просто по определению не мог стоять остро — на подобные аспекты не обращали внимания, тем более такие выдающиеся люди, как мой отец и Муслим Магометович. У Магомаева в оркестре работали русские, армяне, евреи… А упоминавшаяся выше азербайджанка Ася Султанова вообще, можно сказать, была членом нашей семьи. Разногласия на этнической почве исключались. Очень горько, что сегодня все иначе…
Между отцом и Магомаевым было огромное взаимное уважение, во многом основанное на профессиональном отношении к делу. Муслим был сверхмузыкален, если можно так выразиться. А песни, которые сочинял отец, подходили ему как по темпераменту, так и по вокальным данным. Словом, в случае с Магомаевым и моим папой мы имеем дело с практически идеальным творческим тандемом.
Кстати, отец, создавая песню, всегда знал, кто будет ее исполнять. Он очень тонко чувствовал вокальные особенности того или иного артиста. А ведь с ним работали очень многие и, что примечательно, разноплановые певцы: от Людмилы Зыкиной до Софии Ротару, от Юрия Гуляева до Жана Татляна. Не говоря уже об Иосифе Кобзоне, который порой в шутку обижался, пеняя отцу: мол, главные хиты достаются Муслиму, а мне лишь иногда что-то перепадает. Хотя первым исполнителем знаменитого «Ноктюрна», вопреки расхожему мнению, был именно Кобзон, а не Магомаев. Изначально папа создал это произведение для того, чтобы самому исполнять на рояле. Помню, как мы ездили с силантьевским оркестром, он выходил на сцену и играл эту проникновенную мелодию. И однажды Кобзон сказал: «Слушай, Арно, давай попросим Роберта, пусть напишет стихи — я очень хочу исполнить эту песню». На что отец ответил: «Нет, эту вещь трогать не надо. Вот когда меня не будет, что хотите, то и делайте». И действительно, после папиной смерти Иосиф Давыдович обратился к Рождественскому, который написал очень пронзительный текст. Первое исполнение «Ноктюрна» состоялось, если не ошибаюсь, в 1984 году на концерте в Колонном зале Дома союзов.

— Давайте вернемся в 60-70-е, когда советский эфир один за другим буквально взрывали шедевры Бабаджаняна: «Королева красоты», «Лучший город Земли», «Чертово колесо», «Свадьба»… Это сегодня упомянутые песни считаются почти народными, а насколько легко они находили путь к широкому слушателю? Не возникало ли препон со стороны художественных советов? Не упрекали ли вашего отца в легкомыслии, безыдейности и пропаганде буржуазных идеалов?
— Вы попали в точку, именно так порой и происходило. Например, услышав как-то по радио «Лучший город Земли», Хрущев был вне себя: «Что за безобразие! Петь о Москве в ритме твиста?! Запретить немедленно!» Композицию из эфира убрали. А позднее в одном из интервью Магомаев вспоминал, что вскоре после того, как Хрущева сместили, Муслим пришел к кому-то из больших радионачальников со словами: «Ну что, мы с Бабаджаняном свое дело сделали — Хрущева сняли. Теперь только от вас зависит, возвращать «Лучший город Земли» в эфир или нет».
С «Королевой красоты» была похожая история. «Советская культура» объявила конкурс на песню года. По результатам голосования первое место заняла папина мелодия. В Союзе композиторов новость восприняли без особого энтузиазма. Устроили собрание, на котором члены правления стали наперебой возмущаться: «Как мы могли такое допустить! Работа с молодежью ведется из рук вон плохо! В противном случае чем объяснить, что лучшей песней признан какой-то твист?» А когда слово взял Никита Богословский, то сказал примерно следующее: «Я знаю двух Бабаджанянов. Одного, который пишет серьезную камерно-симфоническую музыку, уважаю. А другой, автор дешевеньких твистов и шейков, мне совсем не близок». Папа, до того хранивший молчание, не выдержал: «А я знаю таких композиторов, которые лучше говорят, чем музыку сочиняют».
Кстати, не только песням доставалось — иногда и к камерным произведениям придирались. В середине 60-х он написал скрипичную сонату, которая получила отрицательные отзывы, его обвинили в формализме, в общем устроили «разбор полетов». Папа в расстроенных чувствах приходит домой, и вдруг раздается телефонный звонок. На том конце провода Шостакович: «Арно Арутюнович, хочу вас поздравить с замечательным произведением!» Отец недоумевает: «Дмитрий Дмитриевич, вы что, шутите? Меня только что ругали на чем свет стоит, а вы говорите «замечательное произведение». Шостакович в ответ: «Не удивляйтесь, меня за всю жизнь в чем только ни обвиняли — если всех слушать, никаких нервов не хватит. А только я вам честно заявляю: музыка прекрасная, мне очень понравилась». Дмитрий Дмитриевич оказался прав: сегодня это сочинение в репертуаре многих известных скрипачей.

— Расскажите немного о лирической составляющей песен Арно Арутюновича. Среди соавторов вашего отца, помимо упомянутых Роберта Рождественского и Александра Жарова, были Леонид Дербенев, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко… Как чисто технически складывалось сотрудничество: Бабаджанян искал авторов текстов для своих мелодий или поэты сами находили его?
— Папа всегда писал музыку, не просчитывая и не загадывая, что именно в итоге получится: песня, инструментальная пьеса или камерное сочинение. Просто приходила определенная тема, и он старался ее зафиксировать. Причем мелодия могла возникнуть в любой момент. Помню, отец порой ругался, если громко звучащий у меня магнитофон совпадал с моментами его творческого озарения — в такие минуты ему нужна была абсолютная тишина, чтобы он мог полностью сосредоточиться.
Какой-то конкретной схемы сотрудничества с авторами лирики не существовало: случалось, папа приглашал поэтов послушать новое произведение, и они предлагали свои услуги. Любопытна история создания первой совместной песни с Евтушенко. В 1961 году отец отмечал день рождения в Рузе, в Доме творчества композиторов. Евгений Александрович приехал немного раньше других гостей. Отец сыграл ему свою новую мелодию, тот тут же отреагировал: «Старик, давай поспорим, что я за сегодняшний вечер напишу стихи на эту музыку». Они поспорили на какое-то количество армянского коньяка. Потом Евгений Александрович, вооружившись ручкой, блокнотом и бутылкой «Боржоми», попросил его не беспокоить и уединился в комнате. Там он пробыл весь вечер, уже и гости все собрались, Евтушенко стали звать за стол, но он был непреклонен: мол, пока не закончу, ни о чем другом думать не смогу. В итоге он таки вышел из комнаты с готовым текстом, который лег в основу песни «Не спеши».
С Вознесенским было по-другому. Андрей Андреевич текстов для песен вообще не писал. Но когда у отца возникла идея совместной работы, Вознесенский воспринял ее с энтузиазмом. Правда, и тот, и другой заметно волновались: а вдруг не получится? Но, как показало время, беспокоились напрасно. «Год любви», «Пушинка белая», «Верни мне музыку» и другие их совместные произведения до сих пор любимы народом.

— В какой мере на вас — музыканта, певца, актера — повлиял отец?
— Папа как раз сделал все возможное, чтобы убрать меня из музыки (смеется). Когда мне исполнилось семь лет, меня решили отдать в музыкальную школу. Существовало негласное правило: дети, поступающие в ЦМШ, до этого уже как минимум год занимались с репетитором. У меня подобного опыта не было, я пришел практически неподготовленным. На фортепиано меня не приняли, взяли в класс виолончели. А она мне особо не нравилась, да и ленился, наверное, как и многие дети, которые предпочитают во дворе бегать, а не над гаммами корпеть. К тому же мы жили тогда в небольшой двухкомнатной квартире: в одной комнате работал папа, а в другой — мама (она тоже музыкант, преподавала в ГИТИСе). Поэтому мне для занятий оставалась кухня. А виолончель — не самый тихий инструмент. Видимо, отцу, с его высокими представлениями о музыкальном искусстве, далеко не все звуки, извлекаемые мной, нравились. Поэтому, даже несмотря на то что первый класс я окончил на «отлично» (а в комиссии, между прочим, сидел сам Мстислав Ростропович, лично похваливший меня), из второго отец меня забрал. Директор удивился: «Арно, как же это так? Обычно мы сами кого-то отчисляем, а недовольные родители приходят и жалуются: дескать, мой ребенок — Бетховен, вы незаслуженно его выгоняете. А в вашем случае — наоборот». «Да, — отвечает отец. — Наверное, потому что никакой он не Бетховен». Вот так мой первый этап обучения музыке завершился.
Потом я пошел в школу с углубленным изучением английского, даже думал поступать в Институт иностранных языков, МГИМО или что-нибудь в этом роде. Но судьба распорядилась иначе. В десятом классе я отправился на кастинг на Киностудию имени Горького, где в то время снимался фильм «Переступи порог». Меня утвердили на роль, после чего, в общем-то, и началась моя артистическая жизнь. В глубине души, наверное, я всегда мечтал о подобной деятельности. Поэтому решил поступить в ГИТИС. Пока там учился, посчастливилось сняться в нескольких фильмах…

— Как минимум один из них, «Горячий снег», стал подлинной классикой отечественного кинематографа. Какие сохранились воспоминания о съемках с участием Георгия Жженова, Анатолия Кузнецова, Вадима Спиридонова?
— К сожалению, так получилось, что в сценах с моим участием этих актеров в кадре нет: к тому моменту, когда я прибывал на съемки, они уже уезжали. Вся команда, задействованная в производстве картины, встретилась только на премьере. Моими же непосредственными партнерами были Борис Токарев, Николай Еременко-младший, Юрий Назаров. С ними, равно как и с замечательным режиссером Гавриилом Егиазаровым, было очень приятно общаться.
Съемки проходили в Новосибирске, стоял жуткий холод — вот, пожалуй, главное воспоминание об этой картине. Причем ладно бы только сорокаградусный мороз, с ним как-то можно уживаться. Так ведь еще для создания в кадре пущего эффекта лютой зимы включали ветродуй.

— Если вернуться к вашему папе, скажите, насколько творчество Бабаджаняна отражало его внутренний мир? Можно ли сказать, что композитор полностью растворялся и раскрывался в собственной музыке?
— Отец был искренним и естественным человеком. Многие вспоминают, что он, подобно ребенку, открыто выражал эмоции. Бабаджанян писал очень честную музыку — возможно, это ее главная черта. Он вообще любил повторять: «Надо всегда говорить правду». Фальшь не переносил ни в каком виде — начиная от неверных нот и заканчивая лицемерием в человеческих взаимоотношениях. Для него не имело значения, с кем именно он в данный конкретный момент общается — с министром или сантехником. На чины, звания и прочие заслуги внимания не обращал. Всегда излучал доброжелательность — возможно, за это его так любили.
Печально, но папа очень сильно болел. На протяжении тридцати лет, с 1953-го (когда ему поставили страшный диагноз — саркома) и вплоть до своей кончины в 83-м отец, по сути, постоянно боролся за жизнь. Может быть, поэтому в музыке Бабаджаняна так много драматизма. Ведь, осознавая всю серьезность собственного заболевания, папа оставался веселым, компанейским человеком, любящим шутки, смех, анекдоты, всевозможные розыгрыши. Эти два жизненных начала постоянно боролись друг с другом. И музыка, несомненно, подпитывала отца и помогала ему противостоять недугу.

— Вы упомянули, что Арно Арутюнович по собственной воле забрал вас из музыкальной школы. Из чего, наверное, можно заключить, что музыкальным наставником он был жестким. А отцом?
— Заботливым, внимательным и непосредственным. В меру строгим, в меру ласковым. Мог похвалить, а мог запросто и подзатыльник отвесить. Старался привить мне любовь к языкам, справедливо полагая, что чем больше знаешь, тем лучше. С ранних лет следил за тем, чтобы я рос здоровым. Когда мы отдыхали в Дилижане в Доме творчества, отец меня будил по утрам на зарядку, вместе бегали, делали всякие упражнения. Он вообще очень любил спорт, играл в футбол, волейбол, настольный теннис. Мы постоянно ходили на футбольные и хоккейные матчи. Причем одно время даже довольно представительной болельщицкой компанией, куда, помимо нас с отцом, входили Александра Пахмутова, Николай Добронравов, Майя Плисецкая и Родион Щедрин…
Папа старался не давить на меня, понимал: что-либо насильно вколачивать бессмысленно. Если он хотел донести до меня какую-то важную, с его точки зрения, мысль, то делал это не напрямую, а как бы исподволь. И это срабатывало безотказно, я такую ж
е линию поведения постарался у него перенять.

(С сокращениями)

На снимках: па-де-де Арно с Майей Плисецкой на Севане; Муслим Магомаев, Бабаджанян и Роберт Рождественский; друзья детства-будущие народные артисты СССР Александр Арутюнян и Арно; отец и сын Бабаджаняны.