“Вано, это ты? Дай я тебя обниму!”

Старый Тифлис в картинах Джованни Вепхвадзе

Джованни ВЕПХВАДЗЕ (1949-2016) — замечательный грузинский художник, полиглот-переводчик (знал в совершенстве итальянский и другие языки), представитель известной творческой семьи, выпускник Тбилисской Академии художеств. Значительная часть его живописи посвящена истории родного Тбилиси. Будучи артистичным рассказчиком, он однажды обратился к литературе. Первый сборник его самобытных рассказов был издан в 2008 году. По сути это документальные сюжеты, они не придуманы. Среди его историй немало армянских. Объясняется это просто: мать художника — армянка и сам он встречался со многими известными армянами, особенно тбилисскими, среди которых были Ерванд Кочар и Сергей Параджанов. Ниже публикуемые истории из недавно изданного в Тбилиси сборника городских рассказов, в котором достойное место занимают произведения Джованни Вепхвадзе (на снимке справа).

Мы еще увидимся
— Джованни, пойдем я тебя познакомлю с Кочаром, — сказал Саша, смотритель картинной галереи, когда проходила выставка известного художника Ерванда Кочара. Саша подвел меня к пожилому человеку лет восьмидесяти, сидящему на скамье в зале картинной галереи, где проходила его персональная выставка. Он когда-то жил в Тифлисе, а потом переехал в Ереван, где и продолжил свою творческую деятельность.
— Уважаемый Ерванд, — обратился к нему Саша, — разрешите вам представить художника Джованни Вепхвадзе. Ерванд Кочар, услышав мое имя, хотел было вскочить со скамьи, но возраст ему не позволил.
— Вано, это ты? — дрожащим, но радостным голосом воскликнул Ерванд: — Как я рад тебя видеть, сколько лет мы не виделись!.. Дай я тебя обниму. Я не хотел утруждать старика, но он все-таки встал, и мы обнялись как старые друзья. Я не понимал, в чем дело. Ерванда Кочара я видел впервые, хотя часто слышал о нем и был отчасти знаком с его творчеством. Он был живописцем, да и кто не знаком с его скульптурным произведением: конной статуей Давида Сасунского, которая украшает привокзальную площадь в Ереване.
— Вано, как ты? — спросил он.
— Хорошо, дорогой Ерванд, а как ты? — ответил я, наконец поняв, что он принял меня за другого.
— Как ты молодо выглядишь! — сказал он, с удивлением глядя на меня. — Совсем не изменился. Ты опять живешь на Серебряной улице?
Он принял меня за моего дедушку, с которым, видно, был знаком и которого не видел около пятидесяти лет. Ведь когда Саша представил меня, мое имя Джованни, возможно, Ерванд услышал как Вано, что, в принципе, одно и то же.
— Нет, дорогой Ерванд, — ответил я, уже полностью войдя в роль своего дедушки. — С тридцать шестого года я живу на Руставели.
— Как твоя жена, сын?
— Моя жена, спасибо, хорошо, и сын тоже, он, как и я, стал художником. А как ты? Как себя чувствуешь?
— Неважно, Вано. В последнее время еле хожу, и сердце беспокоит. Меня не хотели пускать, но я не послушался и приехал, у меня здесь родственники. А из друзей никто не пришел, не повидал меня… Только ты пришел!
Я продолжал играть роль. Может, было лучше сказать ему правду, но я не хотел разочаровывать старика, и было бы жестоко ему сказать: “Уважаемый Ерванд, вы меня не за того приняли! Вашего друга Вано Вепхвадзе, моего дедушки, вот уже несколько лет как нет в живых, и все ваши тифлисские друзья давно умерли”. Потом он вновь внимательно посмотрел и сказал:
— Вано-джан, почему у тебя борода? Это что, у вас так модно? Как ты хорошо выглядишь! Помнишь, как наши мамы играли в нарды?
— Да, Ерванд, конечно помню, — ответил я и подумал, как бы обрадовался мой дедушка этой встрече, если бы был жив. И еще я подумал, как бы он прокомментировал мою проказу, если бы узнал о ней.
Ерванд задавал мне еще много вопросов, на которые я легко находил ответ. Но были и такие вопросы, которые ставили меня в тупик, особенно когда он спрашивал о тех, кого я не знал и никогда о них не слышал. Я стал искать повод поскорее попрощаться с ним:
— Дорогой Ерванд, — сказал я ему на прощанье, — не буду больше утомлять тебя, наверно тебе надо отдохнуть.
— Мы еще увидимся, неправда ли?! — сказал Ерванд и грустно посмотрел на меня.
— Обязательно увидимся, я приду к тебе, хочу посмотреть твои картины!
Больше на выставку Ерванда Кочара я не заходил, мне было как-то неудобно с ним встречаться.
Примерно через год Ерванд Кочар скончался. Наверно, на том свете он рассказал моему дедушке о встрече с его внуком, которого старый Ерванд принял за своего друга. Представляю, как мой дедушка среагировал на мою безобидную шутку.

Встреча с Параджановым
Об этом режиссере я слышал давно, видел и его фильмы, но с ним лично не был знаком. И вот это знакомство состоялось. Это было весной 1983 года. Тогда в кинотеатр “Газапхули” привезли фильм Пазолини “Царь Эдип”. Фильм вызвал большой ажиотаж. На протяжении многих дней зал был переполнен до отказа. Почти весь город приходил посмотреть этот фильм, наслышанный о скандальной репутации гениального итальянского режиссера и поэта. Я обратил внимание, что Параджанов каждый раз приобретал целый ряд. И не на один сеанс, а на все сеансы. И так в течение двух недель. Параджанов приглашал своих друзей, знакомых, почитателей — и льстивых, и искренних, с которыми и сам каждый раз внимательно смотрел фильм. Ходили слухи, что Сергей собирается снимать картину о Сурамской крепости. А поскольку Пазолини как режиссер и как личность был ему близок, Параджанов считал своим долгом смотреть этот фильм исходя из своих ближайших творческих замыслов. Я уверен, что в результате тех многочисленных просмотров Параджанов и его сателлиты выучили фильм наизусть, и если не оригинальный текст, то уж точно мой перевод фильма.
И вот во время одного из сеансов дверь моей ложи открывается и входит не кто иной, как сам Параджанов с газетным свертком в руке.
— Вы Джованни, который переводит фильм? — спросил он.
— Да, — отвечаю ему.
— Я сегодня был на армянской свадьбе и оттуда принес вам настоящую гату.
Параджанов даже не представился мне, он и подумать не мог, что кто-то может не знать его, тем более человек, который переводит фильмы Пазолини.
Я поблагодарил и предложил сесть рядом в кресло и смотреть кинофильм. Дождавшись паузы, Параджанов сказал мне:
— Я хоронил вашего брата.
— Очень приятно… — ответил я, не подумав, что говорю абсурд.
Я мог ожидать от Параджанова чего угодно, чего-нибудь необычного, какого-то сюра, но такого — никогда.
Придя домой, я все рассказал маме. Она подтвердила, что это правда. Параджанов, хорошо знавший моих родителей, действительно принимал участие в похоронах моего малолетнего брата, умершего за четыре года до моего рождения. Мама также сообщила, что, когда она носила меня на руках к своей маме, по дороге часто встречала Параджанова, жившего по соседству, который предлагал свою помощь — донести меня (я еще не ходил) или понести чемоданчик с моими вещами. Оказывается, я каждый раз начинал плакать и не давал нести ни себя, ни чемоданчик — почему-то не доверял ему.
Может быть, поэтому мы с ним так поздно познакомились?

Много камней?
Одни камни, эли…
Это было в конце восьмидесятых. Я ехал в Ереван. В купе, где я находился, была супружеская пара. Они говорили между собой по-армянски. Я молчал и смотрел в окно. В окне был виден армянский пейзаж, горы и скалы, каменистая почва. Я смотрел и молчал, а что мне было говорить? Люди, ехавшие со мной, мне были незнакомы, у них, наверно, были свои проблемы, а у меня свои. Но долго молчать я не мог, и видя в окне много камней, я произнес:
— Как много камней!
Сосед по купе, услышав мои слова, трагично воскликнул с типично армянским акцентом:
— Много камней? Одни камни, эли!
И так он произнес эти слова, что я не мог удержаться и вполголоса повторил их с его интонацией: “Много камней? Одни камни, эли!”
Практически всю дорогу до Еревана эта фраза не выходила у меня из головы, и я повторял ее и повторял. Даже вернувшись в Тбилиси, первое, что я сказал дома, когда меня спросили о моем впечатлении насчет поездки в Армению, было: “Много камней? Одни камни, эли!”, и произнес эту фразу именно с той интонацией, как тот человек в поезде.
Говорят, что слова материализуются, и если какое-нибудь слово часто повторять, то оно материализуется в тебе. А тут целая фраза, которая постепенно стала приносить свои “плоды”.
Через некоторое время я почувствовал боль в почках. Эхоскопия показала, что там у меня камни. Затем почечный камень переместился в мочевой пузырь, и я был вынужден сделать операцию. Сделав в очередной раз эхоскопию, врач торжественно, как на параде, сообщил мне, что мой желчный пузырь забит камнями. А тут еще остальные мои проблемы, как камень на сердце. В самый раз, думаю, открыть “Музей камней Джованни”. Просмотр эхоскопом. И я стал чувствовать себя каменным. В голове кружилась ассоциация с “Каменным гостем”, а фраза “Много камней? Одни камни, эли!”, мне слышалась все с тем же специфическим акцентом и интонацией. А чувствуя себя каменным, как не почувствовать себя памятником. Себе самому, разумеется. “Я памятник себе воздвиг нерукотворный”.
Наверное, и великого поэта мучила желчекаменная болезнь и камни в почках и мочевом пузыре. Единственное, в чем могу быть уверенным, это то, что он не ехал поездом в Ереван (тогда поезда не ходили) и никто в его купе не произнес тех слов: “Много камней? Одни камни, эли!”
Выставка в Италии
— Джованни, я хочу к тебе привести одного итальянца, — сказал мне по телефону мой друг художник Валера Б. — Ему интересно будет посмотреть твои работы, может быть, он организует нам выставку в Италии. Ты знаешь, кто он? Это племянник Пальмиро Тольятти. Ты же знаешь, кто такой Тольятти!
— Конечно, знаю! — ответил я. — Приходите. И работы покажу, и поговорю с ним по-итальянски.
Витторио — так звали племянника известного итальянского коммуниста, худого, высокого и смуглого мужчину лет сорока. На нем был светлый плащ, но очень перепачканный. У меня создалось такое впечатление, что он часто падал на улицах Тбилиси, прежде чем дошел до меня. По виду был слегка выпившим. Я показал ему свои работы, мы поговорили по-итальянски, и Витторио предложил мне с Валерой устроить нашу выставку в Италии, в Милане. Должен сказать, что я не особенно доверяю обещаниям подвыпивших людей, но тем не менее дал ему записать данные, необходимые для оформления мне визы.
Витторио немного говорил по-русски. Оказывается, он часто бывал в Москве. От него я узнал, что уже двадцать работ Валеры он забрал в Италию и сегодня собирается забрать еще столько же. Он очень тепло отозвался о Грузии и изъявил желание поближе познакомиться с грузинскими художниками. Воспользовавшись, что моим соседом по лестничной клетке был художник Альберт Дилбарян, я предложил Витторио посмотреть и его работы, если, конечно, Альберт будет дома и не будет возражать. На наше счастье, Альберт оказался дома, что бывало не так часто, так как практически весь день он проводил в мастерской, которая ему служила домом больше, чем его квартира. Узнав, что мы привели итальянца, Альберт любезно пригласил нас войти в квартиру, но при этом заявил:
— Только я ничего не продаю, можно только смотреть!
Стены квартиры Альберта были сплошь увешаны его работами. Он сам комментировал свои работы, а я переводил то, что Витторио не удавалось понять по-русски. Затем Альберт вытащил из шкафа бутылку с водкой и несколько яблок.
Итак, Альберт и Витторио, придя примерно в одинаковое состояние, сразу нашли общий язык, а мы с Валерой в основном лишь стали тому свидетелями и слегка поддерживали беседу. Устроить выставку в Италии Витторио предложил и Альберту тоже.
— А зачем мне выставка?! — сказал Альберт. — Выставляться — это же противно, чатлаховский вариант! Я тифлисский художник, зачем мне выставляться в Италии, что, в Тифлисе стен нет?!
Витторио не мог понять, почему Альберт отказался от такого лестного предложения, но мы, зная Альберта, не удивлялись. Такое было в его характере. Будучи человеком скромным, он не любил подобных акций и считал их мещанством. Для Альберта мир искусства ограничивался его мастерской и друзьями, с которыми позволял себе нередкие возлияния. Самого себя он считал тифлисским художником, а свою живопись называл тифлисской школой живописи.
Уходя от Альберта, Витторио, вконец опьяневший, потерял равновесие и покатился по лестнице. Мы помогли ему подняться, он был в порядке, но его плащ перепачкался еще больше.
Как ни странно, Витторио сдержал свое обещание и прислал приглашения для меня и Валеры. Но поехать в Италию, даже оформив визы, мы не решались по причине, что сам Витторио находился в Москве и не спешил возвращаться в свой Милан, хотя и забрал с собой еще двадцать Валериных работ. А мы так рассчитывали остановиться у него. Нередко, оказываясь в Москве, я звонил к нему и спрашивал, когда он собирается в Италию, но так и не получал конкретного ответа. В тот же период я получил приглашение в Италию и от моего друга Джузеппе Бассани, которое звучало примерно так: “Итальянскому посольству в Тбилиси. Наша фирма приглашает Джованни в Италию. Просим выдать ему визу. С уважением, Джузеппе Бассани, администратор фирмы”.
Такое приглашение, где отсутствовали гарантии приглашающей стороны, не было бы серьезно воспринято никаким консульством. Тем более что в то время (это было в 1990 году) в Тбилиси еще не было посольства Италии, так как СССР еще существовал.
Имея официальное приглашение от Витторио Тольятти, имя которого произвело сильное впечатление на консула Италии в Москве, я подумал, почему бы мне не воспользоваться им и не поехать к Джузеппе, который меня звал в Италию, несмотря на наивный и некомпетентный текст его приглашения. Так я и поступил. И с приглашением Витторио, который все еще находился в Москве, я поехал в Италию к Джузеппе, который с радостью меня принял.
Проведя там три месяца и вернувшись в Союз, я позвонил Витторио:
— Дорогой Витторио, я уже побывал в Италии. Большое спасибо за полученное удовольствие.
— На здоровье! — ответил Витторио.
— Как дела с нашей предстоящей выставкой в Милане? — спросил я.
— Хорошо, — сказал Витторио, но я почувствовал, что тема нашей выставки в Италии закрылась навсегда. Сам Витторио вскоре исчез неизвестно куда. Работы Валеры, около сорока работ, пропали навсегда, как и пропал сам организатор.

“Гитарист”
— Джованни, у тебя найдется пара картин на тему “Старый Тбилиси”? — слышу в трубке взволнованный голос директора художественного салона. — Принеси, у нас верный покупатель! Постой, лучше три работы принеси, пусть выбирает.
Несу три работы, а в дверях салона уже поджидает меня с нетерпением директор и говорит:
— Это для Эдика (имеется в виду Шеварднадзе), он едет во Францию к Шираку. Работы хотят для подарков!
Так получилось, что люди президента забрали все три мои работы и столько же у моего коллеги Джемала. Гонорар должны были перечислить на счет. Я не люблю, когда у меня берут работы для правительства. Приходится потом долго ждать денег. Я вспомнил, как однажды, в 1993 году, у меня взяли картину, которую наш президент презентовал главе Китая. Тогда еще ходили купоны, и работу оценили в миллион купонов. Не удивляйтесь, тогда Тбилиси был городом миллионеров. Сумма была действительно огромной, но пока ее выплатили, купон так упал в цене, что она стала мизерной и можно было разве что купить порцию мороженого для ребенка.
И вновь начались месяцы ожиданий. Я и Джемал регулярно звонили в салон и справлялись по поводу гонорара, а директор каждый раз с виноватым голосом сообщал, что деньги еще не перечислены. Не могу сказать, что без этих денег я испытывал финансовую катастрофу, но меня злило то, что кто-то, пусть даже и Эдик, делает кому-то, пусть даже Шираку, подарки за мой счет. Лучше бы я сам подарил, не было бы так обидно! А вот Джемал очень рассчитывал на те деньги, так как ему предстояла операция на сердце. В салоне нас уверяли, что они сами все время звонят в разные министерства и только получают обещания. Потом и обещания перестали давать, начав сваливать вину то на Министерство иностранных дел, то на Министерство финансов, а они в свою очередь на какой-то отдел, ответственный за закупки для правительства. И в этих разборках прошло около девяти месяцев. Я жаловался на непунктуальность властей, а Джемал на свое больное сердце.
Однажды он мне звонит и сообщает, что все права в руках одного чиновника в Совете министров, его зовут Гоги. Вот если найти к нему доступ, утверждал Джемал, проблема разом решится. Но одно только имя Гоги мне ровным счетом ничего не говорило. В Тбилиси половина мужского населения носит это имя, уменьшительно-ласкательное от Георгий. Непременно нужно еще узнать фамилию. В конце концов после некоторых расспросов нам удалось установить и фамилию этого чиновника. Оставалось еще найти к нему какой-нибудь доступ — так просто к высокопоставленным и влиятельным чиновникам не попадают! Не буду рассказывать, чего мне стоило добиться у этого таинственного и всемогущего Гоги аудиенции, скажу только, что к ней я подготовился весьма основательно. Продумал обстоятельный текст и аргументы, а также привел свой внешний вид в надлежащий порядок — все-таки идти в Совет Министров! Направляясь по коридору к кабинету чиновника Гоги, я четко слышал стук собственного сердца…
Но сейчас мы на время оставим в покое чиновника Гоги из Совета Министров и обратимся к другому Гоги, на этот раз к Гоги-гитаристу.
Гитариста Гоги я знал много лет. Хотя мы не дружили, но постоянно встречались на концертах гитарной музыки. Я большой любитель классической гитары и прежде не пропускал ни одного подобного концерта. Среди местных гитаристов у меня много друзей, и время от времени я ходил на их выступления. Слышал игру их всех, но самого Гоги — никогда. Да и другие гитаристы тоже ничего конкретного не могли сказать о его игре. Гоги не пропускал ни одного гитарного концерта, и нам частенько доводилось сидеть рядом в зрительном зале. Слушая какого-либо гитариста, Гоги всегда машинально перебирал пальцами, имитируя его игру. Можно сказать, он тоже играл в тот момент, но без звука. Ни о чем другом при встрече со мной он не говорил, как только о гитаре! И исходя из его слов мне казалось, что для него ничего, кроме игры на гитаре, в жизни не существует. На этот счет я нередко открыто подтрунивал над ним, и он только молча улыбался.
А теперь вновь вернемся в коридор в Совет Министров, где мы только что расстались. Подхожу к кабинету чиновника, захожу, докладываю секретарше о себе. Она просит немного подождать, говорит, что у Гоги посетители. И когда все они ушли, секретарша попросила меня войти в кабинет. Вхожу и кого вижу… Гоги-гитариста. Какой сюрприз! Тут я вспомнил все те хохмы и подтрунивания, которые Гоги приходилось выслушивать от меня в свой адрес. Тут мне только и осталось понадеяться, что чувство юмора у него все-таки есть, и он не будет мстить. Гоги меня принял весьма радушно. Но он не давал мне и слова вымолвить о том деле, ради которого я с таким трудом добивался аудиенции. Каждое мое вступление он тут же переводил на тему о гитаре. При этом я заметил, что у него ничего не было: ни авторучки, ни мобильного телефона, ни другого, что обычно подобает иметь современным чиновникам, сидящим у себя на службе, за письменным столом. В отличие от них всех Гоги держал в руке какой-то деревянный брусок, сантиметров в двадцать, на котором было натянуто шесть рыболовных лесок в виде струн. Перехватив мой удивленный взгляд на эту деревяшку, Гоги поспешил объяснить мне, что это приспособление для упражнения пальцев. И так как на работе он не имеет возможности играть на гитаре, то вынужден довольствоваться подобным тренажером. В конце концов после долгих попыток мне удалось-таки ухватить момент в его монологах исключительно на гитарную тему и высказать ему о нашей проблеме с гонораром. Гоги обещал все уладить. Действительно, не прошло и недели, как Гоги позвонил мне:
— Джованни, приятная новость, приехал один известный гитарист из Штатов, будет давать концерт в филармонии, обязательно приходи, — а затем добавил: — Постой, чуть было не забыл, деньги за ваши картины перечислены. Ну как, придешь на концерт?!
— Приду непременно! — отвечаю я обрадованный, но при этом абсолютно не думая о концерте, а только предвкушая получить свой долгожданный гонорар.
На следующий день мне позвонил директор салона и торжественно сообщил, что им уже удалось выбить деньги у Министерства финансов и они, то есть деньги, ждут меня. По опыту знаю, что откладывать в подобных случаях нельзя, и, не теряя времени, направился в бухгалтерию салона. Там уже радостному Джемалу кассир отсчитывал деньги. Посмотрев на Джемала, я никогда бы не сказал, что ему предстояла операция, у него был здоровый и бодрый вид. Я получал свой гонорар и подумал, как важно иметь знакомых во всех инстанциях.
Недаром говорится “не имей сто рублей…” Я посмотрел на стоявших вокруг, все были счастливы. Директор салона — тем, что деньги перечислили, и он из комиссионных сможет выплатить зарплату персоналу и оплатить долг за электроэнергию, кассир был доволен тем, что получил чаевые, Джемал, что уже ничего не помешает сделать ему операцию, а я обрадовался тому, что моя любовь к классической гитаре сделала всех счастливыми. Я ничего не рассказал тогда в салоне о своей встрече с Гоги-чиновником-гитаристом и довольный пошел домой.
Эпилог: Месяц спустя Джемал все-таки лег на операцию. Видно, благоприятный момент для операции был упущен или врачи сплоховали, и бедный Джемал остался на столе. Эдик ушел в отставку и пребывает в своей загородной резиденции. Салона больше нет, сейчас на его месте магазин оптики “Ронико”, а директор салона куда-тo делся, и с тех пор я его не видел. Гоги-чиновника уволили из министерства (новая администрация постаралась). Недавно он наконец дал небольшой концерт по телевидению и имеет возможность посвятить все свое время классической гитаре.

Рубен и газовая плита
— Меняем газовые плиты, старые на новые, — зайдя во двор, кричал человек, держа в руках какой-то блокнот и что-то записывая.
— А кто вы будете? — спросил кто-то из соседей.
— Мы из газовой кoнторы. Пришло распоряжение поменять газовые плиты всем абонентам. Старые плиты уже амортизированы, их надо заменить на новые.
— А сколько это будет стоить? – последовал вопрос любопытных соседей.
— Меняем бесплатно, за счет государства, — заявил представитель газовой конторы.
— Рубен, — позвала соседка, — ты не хочешь поменять свою газовую плиту? Они дают новую взамен старой и бесплатно.
— Что вы говорите, правда? – удивился и одновременно обрадовался Рубен. В своей жизни он не видел особых благ от властей. Будучи коммунистом аж с 1924 года, знаменитый Ленинский призыв, а до этого проработав в подпольной типографии, все последующие годы работая в типографии за мизерную зарплату и живя в крохотной однокомнатной квартире с сомнительными удобствами, Рубен Баятян не привык к ласкам и благотворительным жестам властей. Уже несколько лет, как он лишился жены и ему приходилось одному вести хозяйство, и поэтому перспектива получить новую газовую плиту, хотя и старая работала исправно, была одновременно и удивлением, и радостью.
— Я сейчас вынесу свою, подождите, пожалуйста, одну минутку, — обратился он к газовщику.
— Только побыстрей, мы спешим, — сказал газовщик, — нам надо еще объехать много дворов в вашем районе.
— Я сейчас, я сейчас, — попросил Рубен и побежал на общую кухню.
С трудом сняв тяжелую газовую плиту, он начал тащить ее через весь двор по направлению к выходу. Представитель газовой конторы уже покидал двор и важно шел, держа свой блокнот. Увидев Рубена с плитой, важный газовщик остановился.
— Ваша фамилия и имя, — спросил он Рубена, готовясь записать его данные в блокнот.
— Я Рубен Сергеевич Баятян, — скромно ответил бывший типографский работник.
— Очень хорошо, Рубен, — заявил газовщик и добавил, — пойдите, еще раз скажите соседям, если они не поменяют плиту, то со следующего месяца их будут штрафовать. Потому что старые плиты выпускают газ, даже когда конфорки закрыты.
— Сейчас пойду, всем скажу! – воскликнул Рубен, помогая водителю погружать свою плиту на кузов грузовика, где уже лежала пара плит.
Погрузив свою плиту, Рубен побежал в сторону двора предупредить соседей о необходимости замены газовых плит.
— А на чем мы будем готовить, пока они нам не принесут новые плиты? — заявили соседи, не торопясь выносить свои.
«Какие несознательные люди, — подумал Рубен и заключил, – пусть потом винят себя. Когда их оштрафуют, тогда поймут. Такие коммунизма не построят».
Вдруг Рубен вспомнил, что его сосед по лестничной клетке, у которого на общей кухне была плита, находился в это время на работе и не имел возможности отдать свою плиту.
«Бедный Георгий, — подумал Рубен, — он не знает, что меняют газовые плиты на новые. Он обидится на меня, что я в его отсутствие ничего не сделал, чтобы и ему дали новую плиту. Нужно ему помочь».
И долго не думая, Рубен снял плиту соседа и потащил четырехконфорную плиту на улицу, где стоял грузовик газовой конторы.
Машина уже отъезжала.
— Стойте, стойте, не уезжайте! — стал кричать вдогонку уезжающему грузовику Рубен, — я несу еще одну плиту, стойте!
К счастью, машина еще не набрала ход, и голос Рубена был услышан. Грузовик остановился, и Рубен один, с трудом, погрузил газовую плиту в кузов. Через несколько секунд машина уехала, а Рубен ей вдогонку кричал фамилию и имя соседа.
Довольный своим благородным поступком, Рубен зашел во двор и направился в свою квартиру. Вдруг он остановился и в ужасе подумал: «Я забыл им сказать что плита Георгия четырехконфорная, а вдруг ему дадут двухконфорную. В волнении от таких мыслей Рубен провел целый день.
Он был единственным из соседей, кто отдал свою плиту людям из газовой конторы, и не только свою, но и соседскую.
Ясное дело, что никто ему взамен ничего не дал. Рубен бегал в газовую контору и жаловался, но там сказали, что никакой машины не посылали и не собирались менять старые плиты на новые.
Аферисты были всегда и везде, даже в Советском Союзе, и не только в семидесятые годы. Рубена обманули! Хотя, что бы делали аферисты, не будь таких наивных и доверчивых людей, как Рубен.
Я не знаю, как оправдывался Рубен перед соседом, но через некоторое время родственники Рубена купили для него и соседа две новые газовые плиты и сказали ему, чтобы больше не делал таких глупостей.
Подготовила
Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН

На снимках: старый Тифлис в картинах Джованни Вепхвадзе.