“Тот, кто верит в сказку, не боится быть обманутым”
Почти год назад ушел из жизни замечательный писатель Рубен ОВСЕПЯН – человек честный и совестливый, чьи душевные качества отразились в созданных им произведениях. Предлагаем одно из последних интервью Р.Овсепяна, данное критику Сергею МУРАДЯНУ. В нем рельефно видна жизненная позиция и нравственное кредо писателя. И то и другое достойно лишь подражания. Это то, что нам очень не хватает…
Начну с вопроса о роли писателя и — шире — интеллигента в нашем обществе. Навязываемое и уже, пожалуй, устоявшееся мнение, что “героем нашего времени” становится эстрадная звезда, успешный бизнесмен, полукриминальная личность теневой экономики, депутат, купивший свой мандат, изменяет парадигму общественного сознания, сдвигает систему координат. Духовные ценности, создаваемые писателями, композиторами, художниками, поддержание нравственного и морального тонуса нации кажутся делом второстепенным, отвлекающим… На твой взгляд, этот сдвиг вектора, веление времени надолго и всерьез или явление преходящее?
— В нашей бочке раствор продолжает оставаться мутным. Какой-то невидимый черпак без конца размешивает содержимое бочки и откладывает на неопределённое время естественный процесс образования осадка и фильтрации воды, не даёт ей стать прозрачной. Такие герои являются временными, поскольку, плавая по замутнённой поверхности, они ещё видны. Их замечают средства массовой информации, радио, телевидение, социальные сети, и эта внешне информационная, а по сути своей мощная пропагандистская машина не пренебрегает этой пеной, идет у ней на поводу, ленится, не удосуживается посмотреть, а что там, под этой пеной.
Антигерои, по-моему, это те, которые создают впечатление, иллюзию, что поменяли или пытаются поменять вектор общественного сознания, при этом всего лишь колыхая поверхность этого сознания. Они занимают пространство, но никогда не имеют глубины, а пространство без глубины — всего лишь безжизненный чертеж. В природе нет ничего, что не имело бы глубины. Любая страна на этой планете, большая она или маленькая, прежде всего имеет глубину, историко-культурную основу, которая сформировалась на протяжении веков и не прерывает аккумулирование духовных ценностей даже в те моменты, когда на её территории происходят разрушительные катаклизмы. Не важно, кто их производит — свои или чужие.
Постоянным участником этого аккумулирования духовных ценностей и является интеллигенция, присутствие которой, естественно, становится заметным, когда содержимое бочки становится прозрачным.
Содержимое нашей бочки всё еще остаётся мутным.
— Герои твои — натуры беспокойные, поступки их непредсказуемы, они очень вольно разгуливают, не подчиняются какой-то логике, иногда перебегают из произведения в произведение, из реальной жизни в параллельную. При этом возникает ощущение, что они представляют определённый микрокосм, живший по своим законам… Где ты их находишь, откуда они родом?
— Долгое время, и даже сегодня, я не могу освободиться от груза своих детских впечатлений. И даже не стараюсь: складывается ситуация, похожая на добровольный и сладкий плен. Много лет назад, когда возникал повод поговорить об этом, накопление своих детских впечатлений я смело сравнивал с колодцем, который не иссякает, сколько бы воды ты из него ни черпал.
…Квартал моего детства — это нечто первозданное, он влачил первобытное существование. Мало того, что сюда не доходили достижения цивилизации, так они ещё и появлялись такими крохами и с такой нарочитой ленцой, что человек поневоле за недолгий свой век успевал во всех подробностях пережить все минувшие века. Начиная с каменного, вернее, глиняного века.
Полученные из соломы и глины кирпичи обжигались на палящем араратском солнце и, пристраиваясь один к другому, превращались в стены, дома, кровли, которые нужно было без конца расчищать от снега, который в те годы выпадал довольно обильно. Снег можно было расчищать, но что можно было поделать с дождём? Весной и осенью наши земляные крыши уподоблялись раздувшемуся вымени вернувшейся с пастбища корове и поливали наши головы дождевой водой. Выстроенные под капелью вёдра, корыта, тазы ночи напролёт напевали все те мелодии, которые мы слушали днём из прибора, покрытого картонным диском и называемого радио.
Электричество для нас ещё не было открыто, мы читали книги под мерцающими свечками или керосиновыми лампами, стёкла которых нередко трескались, разбивались, а пропитанный керосином фитиль изнашивался ещё быстрее, чем прочитывалась очередная толстобрюхая книга. Прежде чем достать новое стекло, мы скручивали из газет трубки, надевали их на повреждённое горлышко лампы и, удивительное дело, как бы мы заранее ни осторожничали, всё равно не могли найти и скрутить такую часть газеты, где не было бы портрета Сталина. И, значит, во всех тех домах, где были разбитые ламповые стёкла, неизбежно пачкались и даже сжигались фотографии великого вождя. В квартале не было доносчиков, потому что все поголовно были повинны.
Предмета “половое воспитание” никто тогда ещё не придумал, не было и такого учебника, однако окружавшая нас природа, мир животных были энциклопедией, и некоторые её страницы мы читали тайком, стыдясь. Наши родители не всегда были с нами, чтобы закрывать нам глаза или чтобы “выключить” природу, как сегодня в патриархальных, консервативных семьях отключают забывшие о благопристойности телеканалы. Кто знает, возможно, наши родители инстинктивно доверяли чистоте природного воспитания, которое получили и они сами. Кем они были, эти наши родители, люди нашего квартала, которых, как бы невероятно это ни звучало, я всего лишь перенес на бумагу, ничего от себя не добавив и ничего не присочинив. Ну что я должен был добавлять или присочинять, если уже сами мои детские восприятия всё добавили и сочинили? Глаза, уши детства имеют другое строение, они видят и слышат другие цвета и звуки. И для них нет ничего невероятного. Образы людей моего квартала являются именно такими переложениями, сделанными на основе увиденного и услышанного детскими органами чувств.
— Нелишне будет вспомнить, что ты перевёл классика направления “магического реализма” недавно ушедшего Г.Маркеса. Означает ли это, что ты видишь гармонию в сочетании реального и фольклорного мира?
— Сказка, чудо растворены в нашей жизни. Невозможно и бессмысленно пытаться отделить их от обыденной жизни. Они являются также стимуляторами жизни, движущей силой прогресса. Они постоянно присутствуют в нашей реальности. Без сказки, без чуда человек с лёгкостью погрязает в трясине меркантильности, и спасти его уже практически невозможно. Тот, кто верит в сказку, не боится быть обманутым, тогда как не верящий боится этого, и чудо незаметно проходит мимо него.
Как бы странно это ни звучало, сказки и чудеса делают реалистическое повествование более достоверным и увлекательным. Кто бы последовал за Иисусом, если бы не было чуда его рождения, если бы он одним прикосновением руки не вылечил прокажённого, не дал прозрение слепому, не ходил бы по морю? И кто бы читал его жизнеописание, если бы сияние легенды не обрамляло человеческий образ Сына Бога? Классиками магического реализма, вернее, реализма без границ являются евангелисты — Матвей, Марк, Лука и Иоанн…
— Когда читаешь в твоих произведениях о “грунтах”, об “изучении и подъёме, составе солёных и пресных вод”, вспоминаешь, что ты по образованию геолог (окончил геологический факультет ЕГУ), работал в 60-х гг. в Туркмении. Что дал тебе этот геологический опыт?
— Моей учительнице армянской литературы Арус Мкртчян очень нравились мои сочинения. Мои одноклассники не знали, да и я узнал об этом только годы спустя, что им задавали писать сочинения вне школьной программы из-за меня.
Моему отцу также нравились мои сочинения, но он был почти уверен, что гуманитарные предметы подталкивают людей к политике, либо политика сама их поглощает.
У него были свои обоснованные страхи перед политической жизнью; он потерял много родственников в тридцать седьмом году, да и сам не считался “благонадёжным”, поскольку два дня находился в плену, и хотя его побег из колонны пленных и подпольная деятельность в городе Георгиевске были досконально проверены и подтверждены, тень сомнения оставалась. Ведь мой бедный отец спрятал свой партийный билет в сапоге, а сапоги с него сняли во время пленения. Ну иди и поверь этой истории…
Одним словом, мой отец, хотя ему и нравились мои сочинения и радужные прогнозы учительницы Арус Мкртчян доставляли большое удовольствие, тем не менее со свойственной ему тактичностью уговаривал меня держаться подальше от гуманитарных дисциплин. Он даже повёз меня в Москву до окончания школы, чтобы показать новое здание Ломоносовского университета, соблазнить меня огромным выбором полезных специальностей, которым обучали в МГУ. В Москву мы поехали поездом, дым тепловоза бил мне в лицо через открытое окно вагона, и пока я разинув рот открывал для себя Чёрное море, на моем глазу вскочил ячмень. Довольно большой. Глаз почти закрылся. Как можно полюбить Москву и московский университет с таким глазом? Тем более что в первый же день приезда я был поражён сценой, которая, вероятно, типична для всех больших городов, но не для маленьких рабочих посёлков. Какой-то пьяница переходил улицу в неположенном месте и попал под автомобиль. Тело накрыли белой простыней. Часа два спустя, когда мы возвращались по той же улице, накрытое саваном тело продолжало оставаться на месте.
Выбор геологической специальности стал своего рода компромиссом. В те годы одним из приёмных экзаменов было сочинение по армянской литературе. Необходимые конкурсные баллы я набрал, получив “отлично” за сочинение. Геология, таким образом, обязана была сочинению. И поскольку геология является благородной специальностью, она должна была вернуть свой “долг”. И она расплатилась сполна.
Геология воспитала во мне чувство товарищества. Геология научила меня видеть мир в целостности и взаимосвязанности, воспринимать вкус и запах, гармонию природы.
(С сокращениями)
