Священная история — основа национального самосознания
О НЕДОСТАТОЧНОСТИ ПОЗИТИВИСТСКОЙ ИСТОРИИ. ИСТОРИЯ И ЦЕННОСТИ
Наряду с историей как совокупностью научно достоверных фактов в отношении прошлого (назовем ее позитивистской историей), существует также на уровне национального исторического сознания историософия и священная история. Историософия акцентирована не на фактологии, а на смыслах истории. Она отвечает на вопросы — куда идет соответствующая общность? куда идет мир? в чем состоит базовый конфликт исторического процесса? Священная история сопряжена с национальной системой ценностей. Используемые в рамках нее образы и сюжеты выражают некую, адресуемую обществу, ценностную фабулу. Структурной единицей священной истории выступает историко-художественный образ. Это исходно задает связь исторического повествования с религией, искусством, литературой, мифологией. И если для позитивистской истории достоверность, подтверждение через источники является основным требованием, то в священной истории оно вообще не важно. Главное для нее формирование ценностной матрицы прошлого, где художественный вымысел также допустим, как и исторически достоверный факт.
Для историков академических институтов, надо сразу сказать, это категорически неприемлемо, так как подрывает профессиональную монополию на занятие историей. Но в том то и дело, что история имеет различные функции, и наряду с познавательными (которые также варьируются в зависимости от модели познания), существуют еще и функции социальные и, в частности, решение задач воспитания. А эти задачи не решаются посредством позитивистской фактологии. И не Академии наук следует осуществлять их решение.
Рассмотрим на примерах. В 1938 году был снят один из величайших фильмов советского кинематографа «Александр Невский». К нему сегодня предъявляются претензии на предмет противоречия с реальной историей. И такие противоречия, действительно, есть. Но, во-первых, фильм при этом не являлся фальсификацией истории и достоверно отражал парадигму времени, выражаемую в противостояние Руси немецкой агрессии. А, во-вторых, будучи художественным произведением, он и не ставил задачи достижения фактологической точности, являясь в большей степени ответом на вызовы современности. Зато, построенный в соответствии с матрицей священной истории, фильм имел огромное мотивационное значение в годы Великой Отечественной войны. Псы-рыцари вызывали ассоциации с германским вермахтом, кнехты — с покоренными народами Европы, псковские и новгородские изменники с современной «пятой колонной». Именно на фильме «Александр Невский» выстраивалось и продолжает выстраивается историческое сознание народа в восприятии тринадцатого века. И характерно, что на учрежденном во время Великой Отечественной войны ордене «Александр Невский», которым награждался командный состав Красной Армии, князь изображался в образе артиста Николая Черкасова.
Огромное воспитательное значение в плане формирования героического духа советской молодежи имел автобиографический роман Николая Островского «Как закалялась сталь». Результатом влияния книги стало восприятие художественного персонажа Павла Корчагина как исторической персоналии. Через его романтический образ происходило восприятие на уровне массового сознания героики становления советской государственности. Этот образ был исторически достоверен, хотя бы ввиду автобиографичности создания. Он не фальсифицировал эпоху. Но, вместе с тем, Павел Корчагин есть вымышленная фигура, и в академическое изложение истории, естественно, не включаемая.
Приведенные образы не могут быть приняты в позитивистскую систему представления истории, но при этом для общества они оказываются функционально необходимы и их значение гораздо выше позитивистского нарратива. Как выйти из этой коллизии? По-видимому, только признав, что наряду с позитивистской историей, должна быть осознано и целевым образом выстраиваться система священной истории.
СВЯЩЕННАЯ ИСТОРИЯ И СОЦИОГЕНЕЗ
Со священной истории и следует начинать обучение детей и юношества. Вначале должна закладываться сакральная историческая матрица, а только уже затем, когда она сформирована, изучаться позитивистская фактология истории. Вначале через обращение к священной истории учащийся воспринимает общественную систему ценностей, у него формируются гражданские представления, ему прививается чувство патриотизма, и только после этого, на сформированном фундаменте нравственного развития и социализации, он может узнать, что существуют разные интерпретации исторического материала. В противном случае, подвести учащегося к принятию им доминирующих в обществе ценностей будет фактически невозможно.
Идти от священной истории более оправданно не только в аксиологическом, но и в когнитивном плане. Когда уже есть некая заданная священной историей матрица восприятия исторического процесса, тогда новые, усваиваемые учащимся факты укладываются в соответствующие матричные ниши и происходит их закрепление в сознании школьника. При отсутствии такой матрицы происходит то, что имеет место сегодня при натаскивании школьников на тесты при подготовке к ЕГЭ. Зазубренные исторические факты не удерживаются в памяти и с течением времени фиксируется нулевой уровень остаточных знаний. Практически принятие этих выводов означало бы введение в школах предмета Священная история России, роль которой в советское время выполняли «Очерки по истории СССР»; подготовку под преподавание священной истории и сакральных компонент в других исторических дисциплинах будущих педагогов историков; разработку новых, ориентированных на формирование сакральной исторической матрицы учебников истории.
В современных российских учебниках истории не только нет фактически сакральной составляющей, но и просто позитивные коннотации значительно уступают место негативным. Согласно проведенным расчетам по группе учебников по истории России, в целом по российской истории соотношение между негативной и позитивной информацией 3:1, а по советскому периоду и вовсе 5:1. На такой основе сформировать патриотическое сознание в принципе невозможно. Существующий сегодня в России тип учебников, противоречащий мировой практике формирования школьной исторической литературы, может быть охарактеризован как десакрализационная версия истории — антипод священной истории.
Своя священная история есть у всех без исключения народов. Формирование сакральной исторической матрицы является важнейшим фактором социогенеза. Без единой истории не может быть и единой национальной идентичности. А единой истории не может быть без сакрализуемого исторического фундамента, устанавливающего ценности и смыслы этого единения. Напротив, для уничтожения национальной общности может быть достаточно разрушить ее сакральный исторический фундамент, лишить священной истории. Собственно, это и делается в информационно-истоиических войнах, в рамках которых войны исторической памяти являются важнейшим компонентом. Распадный процесс, приведший к гибели СССР, был начался, следует напомнить с приуроченной к семидесятилетию Революции журнальной кампании критики, а по существу, десакрализации советской истории. Но опыт гибели Советского Союза в этом отношении не единичен. Ревизия истории обнаруживается фактически во всех случаях разрушения империй прошлого.
Технология поражения противника через подрыв его исторического сознания выглядит следующим образом. Вначале история отделяется от национальной ценностной матрицы, как «история академическая», «история фактов». В российском случае это осуществлялось в рамках кампании деидеологизации истории. Далее обнаруживаются «черные страницы» исторического нарратива, что, казалось бы, противоречит исходной установке устраниться от ценностных и этических ракурсов. На деле это выражается в запрете на позитивное освещение при поддержке освещения негативного, смене парадигмы сакрализации парадигмой инфернализации. При расширении пространства, занимаемого «черными страницами», вся национальная история оказывается чередой злодейств и преступлений. Вместо чувства гордости за свою страну, задаваемого священной историей, закладывается чувство стыда и более того — ненависти к собственной стране («смердяковщина»). Вывод из этого исторического прочтения может быть только один — целесообразность самоликвидации. Устыдившийся своей истории социум распадается. Осколки его принимают иные идентификаторы, встраиваясь в чужие исторические нарративы, в том числе в нарратив противника. У современных российских западников также есть своя сакральная история. Но это не священная история России, а священная история Запада, выстраиваемая через мифологизированные образы становления западных политических свобод.
Защита священной истории социума есть, таким образом, важнейший вопрос национальной безопасности. Должны быть, соответственно, приняты законы, защищающие сакральные образы и символы национальной памяти. Следовательно, требуется установить предмет регулирования — определить те образы и символы, кощунственное отношение к которым будет являться преступлением перед государством и народом России.
Определенную путаницу в понимании феномена священной истории вносит использование данного наименования как дисциплины в рамках духовного христианского образования. Под священной историей понимается в данном случае библейская — ветхозаветная и новозаветная история. В действительности, никакого противоречия между религиозным и аксиологическим подходами к священной истории нет. Библейский нарратив действительно является священной историей для христианской общности. Но это не означает, что не может быть иных версий священной истории. Имеется, к примеру, идентичная кораническая версия священной истории, отличающаяся от священной истории христиан. «Махабхарата» представляет собой священную историю индуистской традиции. Каждая из религий имеет собственную историческую проекцию, которая соединяет божественное и человеческое в единый поток истории. Соединение человеческого с божественным и определяет самим фактом этого соединения сакральность соответствующего исторического нарратива. Но религиозная священная история могла быть непротиворечиво соединена с национальной священной истории. Два пласта священной истории — библейский и национальный фиксируется, в частности, в русском летописании, включая и «Повесть временных лет».
СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА
Священная история содержит ряд универсальных структурных компонент.
Прежде всего — это компонента священной войны. Исторический процесс, сообразно с моделью священной истории, развертывается в конфликте сил добра и зла. Священная война и есть предельно выраженное в своей сути столкновение этих сил в прошлом. Соответствующая национальная общность выступает в этом конфликте стороной добра, а ее враги — зла.
Для древних греков священной войной являлась, как известно, война Троянская. «Илиада» выступала в греческом античном мире инструментом социализации и принятия эллинской идентичности.
Для европейских королевств священными понимались войны, ведомые крестоносцами за гроб Господен. Для арабов ими являются походы пророка и его последователей. Принципиальное значение для самосознания сербов имеет битва на Косовом поле — сербская священная война. Эпические черты приобрела в армянском историческом Аварайская битва Вардана Мамиконяна против персов в 451 году, в котором армяне ценой гибели героев отстояли свое право быть христианами.
Сакральный ракурс освещения по модели священной войны имеет представление национально-освободительных войн, положивших начало соответствующей суверенной государственности. Для американцев Соединенных Штатов священной войной выступает война за независимость США. Сакрализационный подход переносится и на мало известную для европейцев, но имеющую принципиальное значение для самосознания североамериканцев англо-американскую войну 1812—1815 гг. Эпизодом этой войны стало оборона форта Макгенри, описание которого составило впоследствии текст американского гимна. По лекалам священной истории в Латинской Америке освещаются военные походы Боливара и Сен-Мартина. Гимны латиноамериканских стран сопряжены с сюжетами этих войн, которой в российской учебной версии истории не придается большого значения (один урок в школьной программе).
Для Кубы священной войной является героика борьбы против режима Батисты. Историческое сознание итальянцев формируется через образы священной войны ведомой за единство Италии Джузеппе Гарибальди. Огромное влияние эти образы оказали в свое время на левый спектр русской общественной мысли, а Гарибальди являлся самой популярной фигурой из зарубежных исторических персоналий в России. Для кемалистской Турции священной войной преподносилась борьба Ататюрка 1919—1923 гг. против сил Антанты, положившей основание новой турецкой государственности. Отражением этого противостояния является Турецкий гимн, в котором Европа названа монстром, ее силы уподобляются гнилому зубу и превозносится подвиг борющихся с ней шахидов. При Эрдогане намечается тенденция некоторого сдвига пространства сакральности ко временам Османской империи и завоеваниям первых османских султанов. Священной войной в идеологической репрезентации Исламской республики Иран выступает революционная борьба с шахским режимом, характеризуемым даже в тексте Конституции как сатанинский.
Понятие Отечественная война является фактически эквивалентом войны священной. Понятие это используется не только в российском социокультурном контексте. Если в Южной Корее Корейская война долго именовалась Смутой 25-го июня, с очевидными негативными коннотациями, то в КНДР — Отечественной освободительной войной. Попытку сакрализовать войну против сербов 1991–1995 годов через присвоение статуса войны Отечественной предпринимает хорватское государство. Это определение внесено даже в преамбульную историческую часть Конституции Хорватии. Отечественной войной именуют в Абхазии войну против Грузии 1992–1993 годов.
Священной войной в семиосфере Российской империи выступает Отечественная война 1812 года. Во время самой военной кампании понятие Отечественная война, как известно, не использовалось и было официально закреплено величайшим повелением Николая I в. 1837 году в связи с 25-летием изгнания войск Наполеона из России. Сакрализация войны с Наполеоном в качестве русской победы над антихристовыми силами Европы — двунадесятью языками занимало важное место в национальной репрезентации императорского режима периода николаевского правления.
Николай I планировал впоследствии издать манифест, объявляющий Отечественной войной Крымскую кампанию. Однако смерть помешала ему в этих намерениях, а взошедший на трон Александр II от мобилизационных планов своего отца отказался.
Неудачной оказалась попытка сакрализовать Первую мировую войну, которой было присвоено наименование Второй Отечественной. Название не закрепилось в историческом сознании народа и более того было вытеснено названием с негативными коннотациями — Империалистическая война.
Священной была воспринята изначально и продолжает восприниматься в таком качестве Великая Отечественная война. Было использовано и само наименование «Священная война», явившееся названием одноименной песни — фактического гимна борьбы с фашистской агрессией, появившегося уже на второй день после нападения Германии на СССР. В этой песни были аккумулированы все необходимые коннотации сакральной битвы — «сила темная», «благородная ярость», «проклятая орда», «черные крылья», «гнилая нечисть», «отребье человечества».
Из множества военных баталий в сакральную матрицу священной истории России были также встроены Ледовое побоище, Куликовская битва, освобождение Москвы войсками Минина и Пожарского, Полтавская битва, суворовские победы (взятие Измаила, переход через Альпы), оборона Севастополя, подвиг крейсера «Варяг». В советское время предпринимались попытки легендизировать в качестве священной истории Гражданскую войну, чему немало способствовала серия исторических кинофильмов «Чапаев» (1934), «Котовский» (1942), «Депутат Балтики» (1936), «Мы из Кронштадта» (1936), «Александр Пархоменко» (1942), «Оборона Царицына» (1942) и др.
В США сегодня обнаруживается с очевидностью тенденция интерпретации в качестве священной войны борьбы с Советским Союзом. Вручаемые медали за победу в Холодной войне, используемый образ воспроизводимой империи зла и заговора КГБ, художественные образы героев, предотвращающих русскую угрозу — все это целевым образом работает на эту сакрализацию. И совершенно иначе, в рефлексии самообвинения, констатации неправильности избранного пути развития трактуется история холодной войны в современной России.
Священная война в сакральной истории семантически соединена со священной войной в эсхатологии. Исторический процесс завершается в финалистском будущем в решающем сражении сил добра и зла. Мегавременной конфликт разрешается великой битвой, но никак не компромиссом, как учат сторонники теории толерантности, не примирением, которое между добром и злом невозможно. В христианской эсхатологии священная война соотносится с понятием Армагеддон, в эсхатологии коммунизма речь идет о мировой революции.
Для современной государственной исторической политики России, казалось бы, обнаруживается установка позиционирования в качестве священной войны Великую Отечественную. Без всякого сомнения, она является сегодня фактически единственным аттрактором священной истории для российской общности. Лиши ее этой последней опоры сакральности прошлого, и она перестанет существовать. И то, что именно Великая Отечественная война подвергается сегодня наиболее акцентированным информационным атакам, направленным на лишения России рефлексии Великой Победы, не случайно. Но, будучи сакральной скорее по инерции семейных преданий, Великая Отечественная фактически лишается ореола священной войны. Не ясно из историко-культурного стандарта и построенных на его основе учебников с кем, собственно, воевали. Сказать, что воевали с гитлеровской Германией и только-то значит десакрализовать войну, поскольку священная война ведется против вселенского зла — не меньше. Не находится в ряду дефиниций место для понятия фашизм, которое бы и позволяла раскрыть человеконенавистническую природу врага. Более того, проявляется тенденция развести фашизм и национал-социализм, представив последний частным случаем развития германской истории, а не общим кризисом Запада и не вытекающим из него мировым процессом фашизации. Сказать же, что фашизм порожден западной культурой и экономикой капитализма российские либералы-западники, естественно, не могут.
Не ясно из историко-культурного стандарта и современной генерации школьных учебников за какие идеалы и ценности сражался и умирал народ. Назвать эти идеалы и ценности, означало бы сказать, что это была коммунистическая идеология, которая оказалась отвергнута и демонтирована эпигонами. Назвать их означало бы признать, что 1991 год был изменой Великой Победе, фактически реализацией по пунктам плана «Ост». Возникает курьезная ситуация детских рисунков, посвященных 9 маю, на которых войны-победители 1941–1945 годов изображены под триколором. Священная война ведется именно за ценности и идеалы, и если они нивелируются, то разрушается и сакральный уровень восприятия войны. Итог такой деформации — Великая Отечественная война воспринимается как трагедия миллионов семей, но вовсе не как цивилизационная победа, не как торжество отстаиваемых в ней великих идеалов.
КУЛЬТУРНЫЙ ГЕРОЙ
Другим структурным компонентом священной истории выступает образ культурного героя. Под культурным героем понимается исторический или мифологический персонаж, с деятельностью которого связывается создание соответствующей национальной культурной общности. С культурным героем связываются определенные ценности и смыслы, которые принимаются сакрализующей его общностью. Посредством сакрализации культурного героя осуществляется закрепление ценностей и их межпоколенная трансляция.
Культурными героями являлись, безусловно, создатели религиозных традиций. Деятельность Зороастра, Моисея, Митры, Христа и апостолов, Мухаммеда, Гаутамы Шакьямуни, Лао-цзы, Вишну, Шивы приобретает имеет осевой характер в священной истории соответствующих историко-культурных общностей.
Свои культурные герои имеются и у каждой национальной общности. В родо-племенной традиции культурными героями выступали праотцы, прародители, в государственных общностях — создатели соответствующей модели государственности, часто — акторы принятия той, или иной идеологии. Первозаконодатели — Ликург и Солон являлись, соответственно, сакрализованными культурными героями Спарты и Афин. Ромул, Цезарь и Константин были культурными героями Римской державы на разных ее генезисных фазах — создания Рима, перехода к империи и принятия христианства.
Для Англии культурными героями являются король Артур — мифический создатель единого государства бриттов, Вильгельм Завоеватель — основоположник собственно английского государства, Вильгельм Оранский — восстановитель королевской модели, королева Елизавета, как основоположница английского могущества, и Уинстон Черчилль, как победитель в войне. Именно Черчилль, а, к примеру, не Шекспир или Дарвин, занял первое в опросе Би-би-си, определяющим самого великого англичанина всех времен.
Жанна д’Арк — признанный герой и национальный символ Франции. Ее канонизация в 1920 году в качестве святой закрепило ее светскую сакрализацию у французов сакрализацией религиозной. Образ святой Жанны сопряжен в французской национальной рефлексии с восстановлением суверенитета Франции. Сакрализирована и фигура Шарля де Голля, как создателя новой Франции. Де Голль занял первое место в опросе, проводимом государственным телеканалом «Франс-2» по определению величайшего француза. Характерно, что Наполеон, безусловно, великая личность, но не культурный герой, имея в виду исторические итоги наполеоновской деятельности, оказался в нем только на шестнадцатой позиции.
Культурными героями священной истории Соединенных Штатов позиционируются отцы-пилигримы, заложившие основания протестантской культурной традиции, и отцы-основатели США, деятельность которых сопряжена с институционализацией американской государственности. Сакрализуется и фигура Авраама Линкольна, с чьим именем связан переход к новой, основанной на парадигме демократии, модели организации американского общества. Однако, как показывают неожиданно вспыхнувшие в США войны исторической памяти между федералами и конфедератами, Линкольн так и не стал консолидирующей фигурой для американцев. К сакральным фигурам американской истории принадлежит и Франклин Рузвельт, связываемый с победой в войне и выводом США на позиции сверхдержавы. Однако по опросу в определении величайшего американца первое место занял Рональд Рейган. Очевидно, что здесь играет роль образ победителя в холодной войне. Победа над СССР оказывается, таким образом, в восприятии американцев более значимой, нежели победа над Германией и Японией во Вторую мировую войну. Навязываемые Россией пораженческие образы — Горбачев, Ельцин, Гайдар диссонируют в этом отношении с образами победителей, принимаемыми за основу национальной репрезентации во всем мире.
По образцу Би-би-си конкурс по определению величайшего исторического представителя нации прошел и в ряде других стран мира, дав устойчиво (за некоторыми исключения) результат соотнесения победителей с образами культурных героев. Величайшим греком стал Александр Македонский, что показательно в выстраивании ими исторического преемства еще от античных времен. На эту особенность национальной репрезентации обращал внимание еще во времена Российской империи дипломат, князь Г. Трубецкой, указывая, что в то время, как понтийские греки считают себя потомками византиийцев, то граждане Греческого государства — преемниками древних эллинов. Величайшей исторической фигурой стал в национальной истории стал для чехов император Священной Римской империи и чешский король Карл IV, на времена которого приходится «золотой век» Чехии и расцвет Праги. Первое место по аналогичному опросу в Молдавии занял господарь Стефан III Великий, при котором Молдавское господарство не только отстояло суверенитет, но и достигло максимума политического влияния в регионе. Величайшим японцем признан Ода Нобунага, первый объединивший в шестнадцатом веке Японию единое государство. Первое место по результатам опросов в Нидерландах занял культурный герой голландской священной истории, лидер Нидерландской революции и создатель независимых Нидерландов Вильгельм I Оранский.
На Украине победил Ярослав Мудрый, связываемый в исторической политике Украины с генезисом Киевской Руси как украинского государства. На проведенном через ряд лет новом опросе в борьбе за первое место столкнулись князь Владимир и Бандера. Оба они означали две разные версии священной истории — одна, связываемая с православным выбором, вторая, с идеологией украинского национализма.
Национальный герой Аргентины Хосе Сен-Мартин занял ожидаемо первое место в аргентинском опросе. В Германии, чье историческое сознание прошло через фильтр денацификации, победу в конкурсе одержал создатель новой германской модели в формате ФРГ, который также может позиционироваться в качестве культурного героя немецкого народа, Конрад Аденауэр. Такую же, хотя и в меньших масштабах, дефашизацию прошла и Италия. И характерно в этой связи, что в итальянских опросах в финал не попал ни один политический деятель, включая Мадзини и Гарибальди. А первое место занял Леонардо да Винчи, как культурный герой в репрезентации итальянского духа в сфере культуры. В болгарском опросе победу одержал национальный герой Болгарии, один из «четырех великих» представителей национального освободительного движения против власти Османской империи, широко именуемый болгарами «апостолом свободы» Васил Левский. Третью позицию занял в соответствии с логикой сакрализации культурного героя создатель первого болгарского государства хан Аспарух, четвертую — первый правитель Болгарского царства Симеон I, шестую — равноапаостольный князь Борис I — креститель болгар.
Величайшим португальцем всех времен стал Антониу ди Салазар, которого вне Португалии принято идентифицировать с идеологией португальского фашизма. В тройку величайших португальцев также вошли основоположник португальского морского могущества Генрих Мореплаватель и первый король Португалии Афонсу I. Результатом опроса в Финляндии стала победа маршала и президента Карл Маннергейма, чье имя вызывает негативные преимущественно коннотации в связи со Второй мировой войной в мире, но сакрализовано в рамках финской священной истории. В Чили в острой борьбе за первую позицию победил Сальвадоре Альенде, что указывает на победу левой сакрализационной линии в национальной чилийской рефлексии. Ожидаемую победу в ЮАР в выборе величайшего южноафриканца одержал Нельсон Мандела — создатель новой неапартеидной модели Южно-Африканской Республики. В Индии победил главный разработчик Индийской Конституции Бхимрао Рамджи Амбедкар, при том, что для участия в опросе не выносилось имя Махатмы Ганди, позиционируемого отцом нации, который, по словам организаторов, одержал бы в случае участия безоговорочную победу и конкурс лишился смысла. Проведенные опросы в целом оказались корреспонденты национальной модели священной истории.
В КНР аналоговый опрос не проводился. Но и без него культурные герои китайской священной истории — очевидны. Культурным героем в отношении периода древнего Китая преподносится Конфуций. Во времена Мао проводились гонения на конфуцианскую традицию, но сегодня Конфуций выступает символом внутреннего и внешнего позиционирования Поднебесной. Фигура Мао Цзедуна по-прежнему. несмотря на умеренную критику, сакральна для Китая. Тело Мао, в отличие от тела Сталина, не было вынесено из мавзолея. Образ Мао Цзедун закреплен в преамбульной исторической части Конституции КНР. Сакральность Мао как культурного героя связана с основанием КНР и принятием идеологии коммунизма. Присутствует в китайской конституции и фигура Дэн Сяопина. В данном случае семантика культурного героя оказывается сопряжена с образом инициатора модернизационного обновления Китая.
Если противники советского прошлого в России требуют выноса тела Ленина из мавзолея, то в Китае сама постановка вопроса о выносе останков Мао невозможна. В мире существует множество мавзолеев, служащих местом погребения исторических фигур, воспринимаемых культурными героями национальной священной истории. Во Вьетнаме — мавзолей Хо Ши Мина, в Турции — мавзолей Кемаля Ататюрка, в Тайване — мавзолей Чай Кайши, в Иране — мавзолей аятоллы Хомейни, в КНДР — мавзолеи Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, в Аргентине — мавзолеи Перона, на Кубе — мавзолей Че Гевары, в Венесуэле — мавзолеи Боливара и Чавеса, в США — мавзолеи Линкольна и Гранта и т. д.
Нанесение удара по культурному герою — важнейший прием исторических войн. Как правило, с атаки на него и начинается собственно информационная война в пространстве истории. При разрушении СССР она началась с атаки на Сталина, потом, с некоторым лагом во времени, и на Ленина. Дезавуирование культурного героя означает, соответственно, и перечеркивание смыслов и ценностей, которые он в рамках национальной священной истории олицетворяет. Лишаясь идентичной сакральной ценностной базы общность в итоге рассыпается.
Первым русским культурным героем может быть признан равноапостольный князь Владимир. Сделанный им исторический выбор в пользу православия задал проекцию русского цивилизационогенеза. Не случайно, именно Владимир оказывается главной мишенью атак применительно к древнерусскому периоду отечественной истории. Дезавуирование равноапостольного князя подразумевает, что и связанный с ним выбор был изначально ошибочен, а то и порочен, а значит несостоятельна и сама построенная на фундаменте Владимирова крещения цивилизация.
Российским национальным культурным героем мог бы быть позиционирован и Андрей Боголюбский. Функции культурного героя оказываются в данном случае сопряжены с формированием очага новой государственности и новой великоросской народности. Смерть от рук убийц оказывалась сакральной жертвой в развертке священной истории и еще более усиливало статус Андрея Боголюбского в качестве культурного героя.
Не только военные победы, но и новый антизападнический цивилизационной выбор Александра Невского позволяют рассматривать его в череде культурных героев российской священной истории. Он и воспринимается по сей день таковым в сознании народа. В российском аналоговом проекту Би-би-си конкурсу «Имя России» победу, как известно, одержал именно Александр Невский.
Известно патологическое неприятие западниками фигуры Ивана Грозного. В отношении нее сложились исторические пасквили, представляющие русского царя кровавым маньяком на троне. Позитивистский подход давал в данном случае сбой, и был выбран инфернальный ракурс освещения его царствования. При том, что при компаративистском анализе Иван Грозный в ряду тогдашних европейских государей далеко не являлся ни самым жестоким, ни самым кровавым. А, между тем, вопреки позиции элиты, в народной памяти Иван IV остался сакральной фигурой и почитался даже при отсутствии официальной канонизации в качестве святого. Будучи первым русским царем на престоле, создателем Московского царства, альтернативной Западу теократической самодержавной модели государственности Иван Грозный, безусловно, есть также культурный герой российской священной истории.
Восстановление суверенной государственности после изгнания поляков из Москвы позволяет отнести к русским культурным героям Минина и Пожарского. Тот факт, что в своей борьбе они опирались на народное ополчение, усиливает сакральную сторону их деятельности в фокусе национальной саморефлекссии.
Культурным героем для исторического сознания периода Российской империи был, безусловно, Петр I. Создатель новой империи, преобразователь, определивший своим западническим выбором двухсотлетний период в истории России, он, конечно, являлся культурным героем. Однако его сакральная героика имела легитимность преимущественно в глазах европеизированной элиты. Народ в имперской период имел свою, основанную на старорусских преданиях, версию священной истории, отличаемой от официальной версии дворянского имперостроительства. Частью народа Петр был воспринят в качестве антихриста, а его начинания антихристовыми деяниями. Раскол исторического сознания стал важнейшим компонентом общего социокультурного раскола, что в итоге и стало глубинным основанием краха Российской империи.
Предпринимаемые одно время попытки сакрализовать образ Петра Столыпина, вывести его на уровень национальных культурных героев не удались. В 2008 году в результате массированных пропагандистских усилий, а, вероятно, и манипуляций, Столыпин был выведен на вторую позицию в конкурсе «Имя России». Но как только кампания была завершена, о Столыпине в народе фактически забыли. И вряд ли разрушитель русской общины, несмотря на эпическую смерть от пули террориста, мог действительно прочно войти в нарратив священной русской истории.
Культурным героем в священной истории советской общности выступал, будучи ее основатель и идейным вождем, Ленин. Ввиду мирового позиционирования советского проекта помимо национальной компоненты священной истории СССР, использовались и образы, почерпнутые из истории мира. Этим объясняется включение в ряд советских культурных героев также Маркса и Энгельса. Восприятие Ленина в качестве культурного героя по сей день, несмотря на целевую декоммунизацию национальной памяти, характерно для значительной части российского социума. В еще большей степени это относится к фигуре Сталина. Не только Победа в величайшей из войн, но и в целом нарратив великих свершений, антиэлитаризм и антизападничество определяют сталинскую сакрализацию. Имеются сведения, что именно Сталин побеждал первоначально в конкурсе «Имя Россия», что было для элиты политически неприемлемым. В результате технического вмешательства «вождь» народов был оттеснен на третью позицию. Современная Россия лишена культурного героя. На эту роль, казалось бы, претендовать Ельцин как создатель новой государственности. Именно такую попытку в утверждении первого президента РФ как культурного героя предпринимает Ельцин-центр. Вся история России, согласной предлагаемой версии, развертывалась как воспроизводство несвободы, и только Ельцину удалось повергнуть Левиафан-государство.
Но народ в подавляющем большинстве не воспринял новой либеральной версии священной истории и остается преимущественно в прежней, идущей по инерции от советских времен, системе сакральных исторических представлений. Сообразно с ней, Ельцин есть антигерой, убийца Советской Родины, и все попытки легитимизировать его облик оборачиваются полным провалом.
АНТИГЕРОИ СВЯЩЕННОЙ ИСТОРИИ
Образ героя, сообразно с характерным для священной истории дихотомическим мышлением, предполагает наличие и образа антигероя. Антигерой — это изменник, предатель национальной общности или сакрального общего дела, осуществляемого под руководством культурного героя. Антигероем может быть и злодей, попирающий принятые общностью ценности. Такие образы ярко прописаны в каждой из религиозных традиций. В Новом завете — это образы Ирода — злодея и Иуды — предателя. Воспитательное значение представления отрицательных образов связано с необходимостью образного описания развилки между героикой и антигероикой.
Российская священная история в ее разных эпохальных преломлениях использовала для изобличения неправедности широкий ряд примеров антигероев. Первым идентифицируемым образом антигероя становится Святополк Окаянный, заклейменный в качестве братоубийцы. На Святополка — первого в русской сакральной истории был экстраполирован образ антихриста.
Последующие периоды русской истории тема великой измены рассматривалась главным образом в фокусе вызова униатства. Принятие унии под влиянием внешней конъюнктуры рассматривалось историческим перефразом Иудина греха. Византия пала в русском восприятии не потому, что была завоевана турками, а потому что византийский император и константинопольский патриарх приняли унию и в том погибли духовно. Польская измена дискредитировала Лжедмитрия и семибоярщину. И униаты, рефлексируя в отношении своего исторического предательства, оказывались в реалиях политической борьбы наиболее злобными врагами православного мира, вымещая комплекс изменника на тех, кто остался стойким в вере.
Дихотомия образом героя и предателя использовалась в дальнейшем в противопоставлениях Дмитрий Донской — Олег Рязанский, Иван Грозный — Андрей Курбский, Петр I — царевич Алексей. Николай Гоголь в «Тарасе Бульбе» историко-художественными средствами раскрыл психологию героя и антигероя (Остап и Андрий) в применении к малоросской этно-психологической рефлексии.
Акцентировано образ антигероя использовался в советской модели священной истории. Таким антигероем преподносился, например, Троцкий. Использование по отношению к нему ленинской характеристики — «Иудушка» позволяло соотнести эту фигуру с соответствующим архетипом антигероики. Враги народа, контрреволюционеры и изменники всех мастей не могли не быть идентифицируемы в пространстве сакральной истории СССР, равно так, как они есть в священной истории каждого народа.
Советская художественная литература также активно использовала эту дихотомию. Мальчиш Кибальчиш у Аркадия Гайдара выдерживает натиск буржуинов, но оказывается не готов к внутренней измене, предательству Мальчиша Плохиша. Кибальчиш принимает мученическую героическую смерть, фактически по сценарию Голгофы, а Плохиш продался буржуинам за бочку варенья и корзину печенья, что вызывает коннотаты и с чечевичной похлебкой, и с тридцатью серебрянниками.
Священная война дала для сакрального исторического нарратива уже не просто образ изменника деду Революции, но изменника Родины — генерала Власова. В спорте эта дихотомия получила предельное обострение в период матчей за шахматную корону 1978 и 1981 годов Карпов — Корчной. Когда же проводились по прошествии времени матчи Карпов — Каспаров выстраивалась через СМИ уже совершенно иная мифология — борьба между старой системой и новыми перестроечными силами.
Одним из приемов разрушения национальной священной истории является снятие образной оппозиции между добром и злом. Это может быть достигнуто через снятие категоричного вердикта в определении зла. Вносится элемент относительности — «не все так просто». «Не все так просто» говорится, например, в отношении предательства Андрея Власова. И вот уже предатель перестает быть антигероем и выступает носителем собственной правды. Понятно, что на платформе относительности и субъектности добра и зла никакая социальная сборка невозможна.
Современная Россия не только не имеет культурных героев священной истории, но не имеет и антигероев. В историко-культурном стандарте отсутствуют какие-либо оценки национальному предательству, отсутствует сама по себе такая тема. Не дана оценка с точки зрения деятельности «пятой колонны» в распаде СССР. О том, что такого рода деятельность со стороны групп элиты велась признается сегодня и западными экспертами. Характерно в этом отношении признание бывшего консультанта Совета национальной безопасности, Государственного департамента и Министерства обороны США о том, что победа в холодной войне была достигнута с помощью взятых на зарплату диссидентов. Так, значит, зарплату со стороны геополитического противника диссиденты получали? Так почему в таком случае они преподносятся в современных российских учебниках в позитивном свете как борцы с тоталитарной системой, а не в качестве тривиальных изменников Родины?
О пятой колонне, поспособствовавшей распаду СССР, говорил, и не один раз, Путин. Но почему в таком случае предатели не названы в учебниках тем, кем они являлись в действительности? Почему не дана оценка деятельности «прораба перестройки» Александра Яковлева, факт завербованности которого ЦРУ не вызывает сомнений? Почему в том же стандарте не оценена на предмет целевого нанесения вреда собственному Отечеству деятельность Михаила Горбачева, а сам концепт предательства элит оказывается табуизирован как конспирология? Возникает представление, позиции групп, работающих ввиду идейной убежденности или по материальным соображениям на внешних геополитических акторов, в структурах российской элиты сохранена.
САКРАЛЬНАЯ ЖЕРТВА
Священная история фактически каждого народа содержит также тему сакральной жертвы. В христианской семиосфере эта тема предельно обострена через образ самопожертвования Бога, принявшего смерть из-за любви к людям. Но жертвенная смерть оказывается в итоге Победой, торжеством над самой смертью («Смертию смерть поправ»).
В национальных священных историях образ сакральной жертвы находит выражение либо в трагической смерти героя, принявшего сознательно гибель во имя общественных идеалов, либо описаниях картин народного истребления — коллективной жертвы.
Сакральные жертвы героев в применении к священной истории России обнаруживаются на каждом из периодов российского исторического процесса. Можно сказать, что на этих героях и выстраивается сакральная матрица истории. Трагедия с древних времен считалась высоким жанром, выводящим нарратив на уровень сакральности. Напротив, голливудский тип повествования со счастливым концом, в рамках которого супермен, «капитан Америка» повергает всех своих противников в матрицу священной истории не вписывается. И в этом отношении попытки переписать российскую историю по образцу Голливуда, прослеживаемые, в частности, в современном отечественном кинематографе обречены на неуспех.
Показательно, что первыми русскими святыми были, что характерно, невинно убиенные князья Борис и Глеб. Сакральными жертвами русской священной истории выступали национальные герои — Андрей Боголюбский, Евпатий Коловрат, Михаил Черниговский, монах Пересвет, патриарх Гермоген, Иван Сусанин, Петр Багратион, адмирал Нахимов, герои крейсера «Варяг» и др. В подпольной семиосфере Российской империи в рамках формирования собственной альтернативной сакральной истории также активно использовались образы взошедших на эшафот героев-революционеров — казненные декабристы, народовольцы, жертвы подавленных восстаний, эсеровские террористы и т. д. «Умрешь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь» — провозглашал Николай Некрасов устами Гражданина в стихотворном диалоге с Поэтом.
Одной из первых компонент советской священной истории явилась сакральная жертва 26 бакинских комиссаров. В ряду сакрализованных жертв находились герои Гражданской войны — Василий Чапаев, Николай Щорс, Сергей Лазо и другие. Великая Отечественная война вывела масштабность сакральной жертвы на новый уровень. За годы войны 3051 человек получил звание Героя Советского Союза посмертно. Такая статистика отражала сверхвысокий уровень самопожертвования во имя Отечества среди народа. Последними из сакральных жертв советской священной истории стали герои-чернобыльцы.
Фактически у каждого народа на уровне исторической памяти имеется образ национального геноцида. Некий онтологический враг вынашивает планы полного уничтожения соответствующего народа и реализует их в той или иной степени на практике. Вопрос стоит об историческом выживании. Но народ выживает и проносит скорбь о жертвах как базовую скрепу национальной идентичности через последующую развертку истории. Без этой памяти как чего-то сугубо этнически внутреннего, по-видимому, многие общности не смогли бы удержать национальное единство.
Тема русского геноцида могла бы быть также вполне заявлена в применении к фашистской политике на оккупированных территориях. Как правило, о геноциде в контексте Второй мировой войны говорится и говорится много в фокусе «Холокоста». Но ведь существовали и расистские проекции доктрины Третьего Рейха в отношении русских, а практика их искоренения в лагерях для военнопленных и установки дерусификации на оккупированных территориях могли бы быть поставлены в один ряд с геноцидом евреев или цыган.
Российская священная история является в целом историей великих жертв. Эта особенность связана со спецификой ведомых Россией войн, являвшихся преимущественно войнами цивилизационнными. О великих жертвах России рассуждал в свое время историк Николай Ульянов: «Россия — страна великих нашествий. Это не войны маркграфов саксонских с курфюрстами бранденбургскими, это периодически повторяющиеся приходы Аттилы и Чингизхана под знаком полного порабощения и уничтожения. Это нечеловеческое напряжение сил, и без того бедной от природы страны, для отражения в десять раз сильнейшего врага. Когда кончилась вторая мировая война, во всех театрах показывался документальный фильм: запруженные народом улицы Лондона, Парижа, Нью Йорка, ликующие толпы, радостные лица. Но — вот Москва. Там плачут. Как после Куликовской битвы, люди слезами встречали победу. Если США потеряли в войне немногим больше двухсот, французы — четырехсот, англичане — четырехсот пятидесяти тысяч, то русских погибло, по самым скромным подсчетам, шестнадцать миллионов. Что ни Батый, что ни Мамай, что ни Наполеон, то гекатомбы жертв, то призрак конечной гибели, длительное залечивание ран». Но если есть жертвы, то значит, должны быть и ответственные за них. И эту ответственность вторгавшихся в Россию завоевателей и преемственных им государств следует постоянно акцентировать, также, как это делают и другие.
Было бы правильно, например, в связи со столетием иностранной военной интервенции в Россию напомнить сегодня участвующим в ней странам и народам (американцам, англичанам, французам, чехам, японцам и другим) о совершенных с их стороны преступлениях на российской территории.
Пока же все происходит прямо противоположным образом — это Россия обвиняется в исторически воспроизводимой политике геноцида. Для того, чтобы убедиться в распространенности такой подачи достаточно раскрыть англоязычную версию Википедии страницы «Геноцид в истории». Из нее читатель узнает об осуществляемых Россией геноцидах против: черкесов, коренных народов Сибири, казаков (расказачивание), украинцев (голодомор), казахов, поляков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев, калмыков, прибалтийских народов, крымских татар, народов Кыргызстана. В шведской версии Википедии этот список дополняется афганским и новым чеченским геноцидом. Выдвигается также положение об особой форме геноцида — демоциде, осуществляемом российским государством против своего собственного народа. Из всего этого перечня складывается устойчивое представление о России, как человеконенавистническом государстве по самой своей природе.
Казалось бы, ощущение сакральной жертвы у современной России по отношении к погибшим соотечественникам времен Великой Отечественной войны существует. Но одного поминания павших для позиционирования их в качестве священной жертвы недостаточно. Сакрализация предполагает, как минимум, сказать, во-первых, за какие идеалы отдали павшие свою жизнь; во-вторых, кто виновен в их смерти. Пока же не дается ответа ни на первый, ни на второй вопрос. И более того, зачастую создается картина, сообразно с которой, виновником их смерти были не захватчики — немцы, итальянцы, венгры, румыны, финны, а пославшее их на бойню собственное государство.
МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ ВРАГ
Священная история предполагает наличие образа метафизического врага. Это враг, который противостоит соответствующей общности, на всей протяженности исторической развертки. Борьба с ним и задает смысл национальной и мировой истории. В религиозной версии священной истории этим врагом является Дьявол. Противоборство его с Богом имеет и земную проекцию. Дьявол — не только Божий враг, но и враг рода человеческого. Земные противники в этой системе координат рассматриваются как слуги Дьявола или Антихриста. Даже в девятнадцатом столетии Николай I манифестировал борьбу с Западом в качестве борьбы с антихристовыми силами.
В священных версиях национальной истории используется образ исторического врага. Для античных греков таким врагом являлись персы. Походы Александра Македонского воспринимались ими в качестве отмщения за произошедшее более столетия прежде персидское поругание Эллады. Для древних римлян историческим врагом выступал Карфаген. И императив разрушения Карфагена может быть интерпретирован в качестве римской национальной идеи. Историческим врагом в священной истории балканских народов позиционируются турки. Это противоборство нашло даже свое отражение в национальных гимнах. На императивности противостояния турецкому онтологическому врагу выстраивается национальное самосознание армянского народа. Для французов долгое время историческим врагом выступали англичане, а после примирения с ними, их место занимают немцы. Поляки своими историческими врагами считали Россию и Германию. Россию своим исконным историческим врагом воспринимают и шведы. После чинимых японскими завоевателями зверств на территории Китая китайцы воспринимают своим историческим врагом Японию.
Исторический враг является практической необходимостью для консолидации социума. Это убедительно показал в свое время Карл Шмитт. Лишаясь врага, социум подвергается энтропии. Исторические победы часто имели в этом отношении отрицательные последствия для победителей. Победив СССР в холодной войне Соединенные Штаты сами внутренне ослабевать. Потребовался новый враг, на роль которого был поначалу взят исламский фундаментализм. Но этот враг не вполне дотягивал до противника онтологического уровня. И тогда происходит возвращение к прежней схеме противоборства с будто бы восстановившей свою империалистическую сущность Россией. Задачей сборки национальных идентичностей объясняется и представление России в качестве исторического врага самоопределившихся в связи с распадом СССР народов в постсоветских учебниках истории. Украинские учебники не являются в этом отношении чем-то беспрецедентным.
А есть ли исторические враги в священной истории России? Таким историческим врагом являлся консолидированный, как единая цивилизационная общность, Запад. Цивилизация России метафизически противостояла цивилизации Запада. Могут возразить, что такое противопоставление надуманно, и западный мир гораздо ближе к российскому, чем восточный, имея в виду единую христианскую платформу. Но в том-то и дело, что общие генезисные основы при выходе на разные цивилизационные типы и определил саму природу конфликта. Это цивилизационных антиподов. Правота восточного христианства означала неправоту западного и наоборот. Легитимность Восточно-Римской империи (Византии) и ее воспреемника в лице России означало нелигитимность всех модификаций Западной империи от империи Карла Великого до неоимперии американского мондиализма. Борьба против католической экспансии средневековой Руси, борьба Российской империи против секулярной Европы, борьба СССР против мира капитализма, борьба, наконец, современной России против постмодернистского Запада — все это исторические вехи российско-западного цивилизационного противостояния. Тот факт, что это противостояния воспроизводилось с течением времени, следует, что нет никаких оснований считать, что полюбовно разрешиться сегодня.
Между тем, историко-культурный стандарт тему российско-западного исторического противостояния игнорирует совершенно. В пояснительных записках к разделам военные конфликты, за исключением Великой Отечественной, и угроза войн вообще не упоминаются. Купирование этого фактора приводит к деформированию восприятию российской государственной модели. Специфика этой модели состояла в повышенном значении мобилизационных механизмов. Но эти механизмы как раз и являлись ответом на перманентную угрозу цивилизационной войны с Западом. Купирование же фактора военной угрозы приводит к формированию взгляда, что российская мобилизационная модель являлась следствием каких-то внутренних патологий и автократических комплексов.
Метафизического врага российская сакральная история оказалась, таким образом, также лишена. Запад не мог быть объявлен историческим врагом ввиду сохраняющейся доминации западнических настроений в среде российской элиты. Представить Запад врагом, означало бы для российских западников расписаться в том, что они в развертывающемся конфликте оказывается на стороне цивилизационного противника.
Таким образом, деструктурированы оказываются все базовые компоненты священной истории и исторического сознания народа России. Современная Россия, приходится, констатировать, не имеет идентичной священной истории. А без нее она оказывается обречена перманентный ценностный кризис и распад.
Что же следует делать в сложившейся ситуации? Безусловно, следует восстанавливать целевым цивилизационно-идентичную священную историю России. Начинать надо с ценностей и смыслов, которые далее экстраполируются на прошлое, ровно также как они экстраполируются на настоящее и будущее. Задача ценностно-смыслового структурирования исторического времени как раз и выводит на необходимость в преломлении к ценностям и воспроизводящей их традиции говорить о российской священной истории, а в преломлении смыслов — о российской историософии.
Вардан Багдасарян
Статья опубликована в журнале «Изборский клуб». № 9–10. 2018 г.
