Сталин отменил кепку, Брежнев — военный парад, Горбачев — ведро под трибуной

Сегодня 7 ноября, 100-летие события, которое много лет называли Великой Октябрьской Социалистической революцией. Не так много прошло времени, как появились и иные названия: «Октябрьская революция», «Октябрьский переворот», «Октябрьское восстание». Но, как ни крути, это одно из крупнейших политических событий ХХ века, повлиявшее на всю мировую историю. Ежегодно, начиная с 1918 года, событие отмечали по всей России, а потом и по всему СССР. Сложились некие правила и нормы проведения праздничных парадов, в т.ч. первомайских, которые должны были продемонстрировать миру величие и успехи страны, дружбу народов и т.д.

Парадов в привычном формате не стало, после того как не стало СССР. Но все же осталось некоторое чувство ностальжи: народ искренне радовался и гулял, не особенно углубляясь в историю. Публикуемый ниже «парадный» очерк ненадолго вернет ушедшие времена, правда, в несколько другом ракурсе.

Праздники как образ жизни

К участию в первом советском Первомае в 1918 году постарались привлечь побольше пролетариев и иных сочувствующих новой власти. Однако в результате мероприятие напоминало уже начавшие надоедать всем митинги: в центр Красной площади выкатили броневик, с которого с речами о празднике и текущем моменте выступили Лев Каменев, Яков Свердлов и другие большевистские вожди. По сравнению с прошедшим незадолго до того крестным ходом вокруг Кремля мероприятие получилось немноголюдным, да и не очень торжественным. Ведь по настоянию Троцкого смотр и парад революционных войск проводились на Ходынском поле, где и собралась толпа зевак. Почти то же произошло в первую годовщину Октябрьской революции.
В следующем, 1919-м, году недостатки прошлого Октября постарались исправить. Причем придумали довольно изобретательный ход: в демонстрации обязали участвовать все находящиеся на государственном обеспечении школы.
Эта традиция оказалась на редкость долговечной и благополучно просуществовала до самого распада СССР. Появление на площади колонн ликующих школьников знаменовало собой то самое счастливое детство, которое гарантировали государственные мужи, стоящие на трибуне. Сами школьники к демонстрациям относились двояко. С одной стороны — мучительная предпарадная муштра, именуемая маршировками, с другой — вожделенное освобождение от уроков. Маршировки начинались за неделю до праздника и проводились обычно поздним вечером и даже ночью, когда улицы освобождались от транспорта и пешеходов.
Последние инструкции давались в самый канун торжественного дня. Мальчикам надлежало быть в неуклюжей школьной форме, которая благодаря широченному ремню, стягивающему талию, напоминала ямщицкий армяк, девочки поверх строгих синих или коричневых платьев надевали в отличие от будничного черного белый фартук. Волосы, туго стянутые в косы, следовало украсить белым же бантом. И, разумеется, на груди у всех алели пионерские галстуки. До середины 50-х по указанию верховного радетеля нравственности школы делились по половому признаку — мужские и женские. На демонстрациях, соответственно, сохранялся тот же порядок.
За неделю до демонстрации образовательное начальство путем тщательного изучения кандидатур решало, представители какой школы во “внезапном” радостном экстазе выбегут из колонны и бросятся на трибуну, дабы от чистого детского сердца вручить вождям заранее розданные букеты цветов.
Однажды во время демонстрации в Тбилиси случился конфуз, о котором, добродушно посмеиваясь, долго вспоминала грузинская столица. Когда в соответствии со сценарием избранная колонна подошла к трибуне, из нее выскочили с букетами две девочки и один мальчик. Охранники посторонились, хотя не отошли, а напротив, еще ниже нависли над охраняемыми. Одна из школьниц, которой поручили вручить букет тогдашнему партийному лидеру Василию Мжаванадзе, растерявшись, обняла его охранника и отдала ему букет. Тот так и остался стоять столбом на месте в объятиях девочки и с букетом в руках. Ситуацию разрядил сам Василий Павлович, который отобрал у своего секьюрити и девочку, и букет, да еще приветственно помахал им проходящим демонстрантам.
Естественно, большевикам очень хотелось использовать военные парады и демонстрации не только для внутренней, но и для внешней аудитории. Однако до окончания гражданской войны практически единственными зарубежными зрителями на первомайских и ноябрьских парадах оставались иностранные социалисты и коммунисты. Но в 1922 году в Моссовете сочли, что пришло время пригласить на торжества аккредитованных в столице иностранных дипломатов. О том, что получилось, председателю Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов Каменеву сообщило ГПУ:
“Было совершенно излишне приглашать дипломатов на Октябрьское торжество. Наркоминдел этого вовсе не предлагал. Но раз московские учреждения сделали это, не надо было превращать приглашения в ловушку для нанесения дипломатам оскорблений. Когда наш представитель прибыл на Театральную площадь, оказалось, что ничего не было приготовлено. В этот момент было еще много свободного места, и легко было устроить там дипломатический корпус. Однако не было никого из ответственных товарищей. После долгого времени появился тов.Райвичер и обещал, что цепь будет поставлена. Площадь уже заполнялась. Цепь наконец была поставлена, но затем опять убрана и впоследствии поставлена снова. Потом появился тов.Драудин. Наш представитель указал ему, что дипломатический корпус собирается и находится в невообразимой давке и духоте без всяких мест для сидения, и предложил перевести дипломатический корпус на эстраду, где было много посторонних и много свободного места. Тов.Драудин, однако, ответил, что место есть перед эстрадой. Наш представитель указал ему, что жидкая цепь красноармейцев не может удержать напора толпы, что с боков охраны нет и туда беспрепятственно заходят посторонние. Получился поистине вопиющий международный скандал. Жидкая цепь была прорвана, и для того чтобы спастись от невообразимой угрожающей давки, дипломатам пришлось спасаться как кто мог, и, например, турецкому послу пришлось ползком на четвереньках пробираться под мостками эстрады”.
С годами порядка на праздничных мероприятиях стало гораздо больше: начали складываться своеобразные традиции. В 1924 году, после постройки временного Мавзолея, на него стали подниматься почетные гости, руководители партии и государства стояли у его дверей, а для членов дипломатического корпуса отводилось место у ближней к Спасской башне стены Мавзолея. Сидеть в 1924-1928 годах во время парада и демонстрации могли лишь заслуженные старые коммунисты, для которых специально ставились стулья позади членов правительства. А в 1927 году накануне парада на Красной площади впервые соорудили гостевые трибуны.
В столицах братских республик, где Мавзолея с телом вождя, естественно, не было, ленинское “всеприсутствие” подчеркивалось тем, что руководители и почетные гости стояли на трибунах, возведенных у памятника Владимиру Ильичу.
В остальном же характер мероприятия оставался повсеместно схожим и неизменным. Сначала парад с показом чего-то неожиданного для иностранцев. (Во второй половине 1920-х зарубежных дипломатов и военных пытались поразить успехами советской авиации, начиная с провоза по Красной площади самолетов и заканчивая количеством летчиков и качеством их обмундирования.) А затем демонстрация трудящихся, несущих идейно выдержанные плакаты и транспаранты в духе последних решений партии.
Между тем иностранные дипломаты, не проявляя большого интереса к военной и спортивной мощи Страны Советов, заметно оживлялись во время показа какой-то “пикантной этнографической подробности”. Так, во время одной из первомайских демонстраций в Тбилиси на площади появился стилизованный под накрытый стол грузовик, а на нем была установлена гигантская винная бутылка. Под напевные звуки зурны бутылка раскололась на две части и из нее вышла девушка в платье винного цвета, держа в одной руке бокал вина, а в другой — кисть винограда. Трибуны бешено зааплодировали, а из идущей следом машины вышли девушки в таких же нарядах и, поднявшись на трибуну, стали обходить гостей с подносами, на которых лежали бокалы с вином и спелые гроздья.
Но это были дозволенные фрагменты, вносящие в утвержденный сценарий легкий национальный колорит.
Однако все это было “цветочками” по сравнению с теми колоритными “ягодками”, которыми потчевали иностранных гостей на октябрьском параде партийные вожди.
Германский посол в Москве Герберт фон Дирксен даже много лет спустя не мог забыть о параде 1929 года:
“…Произошел весьма показательный инцидент. Дипломатический корпус собрался на Красной площади, чтобы присутствовать на параде Красной Армии и демонстрации, которая должна была состояться после него. Сталин и другие известные советские руководители стояли на трибуне Мавзолея Ленина. И когда Ворошилов, восседая на великолепной лошади, пересек Красную площадь и обратился к войскам, я был ошеломлен, услышав его подстрекательскую, сугубо пропагандистскую речь. Суть ее состояла в том, что Красная Армия — защитник и гарант прав угнетенного мирового пролетариата, однако заканчивалась речь открытой угрозой, что с этого самого дня трудящиеся массы начнут борьбу за улучшение своей судьбы. И именно это они и сделали в Берлине, Вене и некоторых других столицах, где начались восстания, которые пришлось подавлять силой».

Парады со слезами на глазах

Иногда случалось так, что демонстрация силы советского государства имела катастрофические последствия в совершенно буквальном смысле слова. Именно это произошло во время парада 1952 года, когда разбились два новейших фронтовых бомбардировщика Ил-28. Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Степан Микоян вспоминал:
“В Москве на Красной площади, как обычно, проводился военный парад. В те времена парады проводили как 7 Ноября, так и 1 Мая, и, если позволяли погодные условия, пролетали колонны боевых самолетов. Как и несколько лет до этого, организацией и проведением воздушного парада руководил Василий Иосифович Сталин, генерал-лейтенант авиации, командующий ВВС Московского военного округа. В тот день погода была плохая: сплошная облачность на высоте около 200 м, а отдельные облака еще ниже. Видимость вперед была ограниченной. Конечно, при таких условиях лететь не следовало. Возглавляла воздушный парад группа тяжелых бомбардировщиков Ту-4, на головном самолете в качестве второго летчика летел Василий Сталин. При заходе на посадку на аэродром Чкаловский разбился один самолет Ил-28, не дойдя до аэродрома — другой”.
Тем не менее парад продолжался. Советским людям неустанно внушали, что социалистические традиции не могут быть нарушены ни при каких обстоятельствах. Лицедейство с годами становилось такой привычной и устойчивой маской государства, что его уже нельзя было отличить от подлинного лица.
Делать хорошую мину даже при самой плохой игре — было святой заповедью большевистских вождей, передаваемой из поколения в поколение. Апофеозом ее послушного исполнения стала первомайская демонстрация 1986 года, которая прошла по обычному сценарию всего через 4 дня после взрыва реактора на Чернобыльской АЭС.
Демонстрацию не отменили даже в Киеве, над которым плыли радиоактивные облака. А выведенные на площадь школьники, так же как и в прежние годы, подхватывали ликующие призывы и бросали на трибуну цветы. Позже многие из них погибли от болезней крови.

Кепка, фуражка или… шляпа!

По мере того, как в СССР народ и власть стали все больше удаляться друг от друга, и у первомайских, и у ноябрьских праздников появилась новая функция. Во время демонстраций и парадов народ, точнее та его часть, которую допустили на Красную площадь, получал шанс увидеть своих вождей. А у вождей появлялась возможность увидеть трудящихся не сквозь окна автомобиля. Результаты этих взаимных наблюдений порой оказывались совершенно неожиданными. Секретарь Московского комитета ВКП(б) Георгий Попов вспоминал:
“Помню, как-то в предвоенный период, находясь на центральной трибуне Мавзолея В.И.Ленина во время ноябрьского парада и демонстрации, ко мне обратился И.В.Сталин и, указывая на одного товарища, стоявшего на левой трибуне (она несколько ниже, чем центральная), спросил: “Что это у него на голове?” Я ответил, что это секретарь райкома партии, железнодорожник по профессии. Одет он в железнодорожную шинель черного цвета, а на голове у него кепка, видимо, не из новых. Сталин сказал, что надо носить или шляпу, “как Молотов”, или такую фуражку, и снял со своей головы фуражку полувоенного образца”.
Можно представить себе, как удивился Попов:
“К шляпам в широких массах народа в довоенный период было предубежденное отношение. Можно даже сказать, что носить шляпу на заводе или в колхозе было непросто, так как зачастую со шляпой ассоциировались буржуазные вкусы.
“Сталинского указания оказалось достаточно для того, чтобы изменить отношение к шляпам, — писал Попов. — На другой день я передал товарищам по МК партии замечание И.В.Сталина о головных уборах для мужчин. Бывший в то время председателем Моссовета Пронин пригласил в Моссовет представителей торгующих организаций с образцами шляп. Был решен не откладывая в долгий ящик вопрос о шляпах, и начали их пропаганду с партийного актива. Актив обзавелся шляпами. Постепенно в эту моду стали втягиваться не только городские, но и районные работники и многие другие.
Как-то один из партийных руководителей, занимающих в 50-60-е годы крупный пост в Армении, рассказывал, что введенная Сталиным мода на шляпы, которые сам вождь не носил никогда, пришлась по душе многим товарищам по партии. Но отнюдь не из идейных соображений или преданности вождю (хотя сами они настаивали именно на этих версиях), а потому что шляпа, придавая солидный и интеллигентный вид, хорошо скрывала лысину, которая венчала многие высокопоставленные головы. Сам рассказчик, сохранив до глубокой старости густую шевелюру, шляп, скрывающих это редкое достоинство, не терпел, чем вызывал у окружающих зависть и досаду. Дело дошло до того, что на одном заседании ему полуофициально поставили на вид, указав, что выделяться своим обликом из среды товарищей коммунисту не пристало. “Однако я сказал, что мне скрывать нечего, тем более волосы, и я не виноват в том, что природа наградила меня в избытке тем, чем обделила других” — так шуткой и отделался.
После смерти Сталина рекомендованная им в жесткие времена мягкая шляпа еще долго была в моде в высших партийных кругах — ее носили все генсеки и вся окружающая их свита.
Подчеркнуто эпатажно вернулся к ленинской кепке бессменный московский градоначальник Юрий Лужков. Столичный голова сделал кепку своим личным брендом.

Секретные ведра

Внешний вид и повадки Сталина и его окружения, как нетрудно догадаться, если кто и оценивал, то предпочитал помалкивать о своих наблюдениях. К примеру, фотографы и кинооператоры, снимавшие Красную площадь в дни торжеств с ГУМа, видели, что руководители партии и государства, случись малая нужда, не спускаются с Мавзолея, а справляют ее прямо на трибуне, в ведро. Но рассказывать об этом начали только в перестройку.
Причем довольно откровенно. Выяснилось, что “сортиры” для партийных вельмож по аналогии со столичными устанавливали по всей стране на всех трибунах во время первомайских и ноябрьских торжеств. Эти знаменитые праздничные ведра были едва ли не предметом первой необходимости, поскольку средний возраст ареопага вождей, простаивающих часами на трибунах, зашкаливал за 70, и многие из них были обременены хворями простато-почечного характера, вынуждающими их часто прибегать к услугам пресловутого ведра. Говорят, большую тягу к ведру испытывал партийный лидер Белоруссии — бравый в прошлом партизан — товарищ Машеров. Проблемы были у Андропова, которого в конце концов серьезная болезнь почек свела в могилу. Что же касается Горбачева, то озабоченный большими нуждами вверенного ему государства, о малой нужде он мог и не вспоминать в течение целого дня. Что, кстати сказать, сильно удивило Маргарет Тэтчер во время беседы с ним, длившейся 12 часов. “Железная леди” продержалась 5 часов и вынуждена была прервать беседу, Горбачев стоически досидел до конца.
Разоблачение культа личности все же сделало людей чуть смелее, а появление телевидения и прямых трансляций с Красной площади превратило вождей в объект внимания всей страны. Так что не было ничего удивительного в том, что в 1965 году Брежнев получил такое письмо.
“Уважаемый Леонид Ильич! — писал коммунист Ронский из Москвы. — Поздравляю Вас с праздником и желаю Вам всяческих успехов в работе. Прошу о следующем:
1) Всем, невзирая на лица, строго и навсегда запретить курение на трибуне Мавзолея В.И.Ленина. Предупредить об этом и наших гостей — иностранных товарищей. (Представитель Кубы 7.XI.64 г. курил трубку!) Пусть каждый с должным уважением относится к самому дорогому (святому) для всех нас — Мавзолею Ильича и не оскорбляет нашего достоинства.
2) Убрать с трибуны Мавзолея буфет. Если некоторые товарищи не в состоянии прожить 2-3 часа без курения и жевания — установить для них этот буфет вне трибун Мавзолея (чтобы его и видно не было). Нельзя забывать, что в такие часы к Мавзолею прикованы взоры миллионов людей (экраны телевизоров). Тем досаднее, что некоторые наши товарищи, удостоенные большой чести быть на трибуне Мавзолея, ведут себя недостойно. Как пример своеобразной демонстрации неуважения можно отметить, что даже во время выступления Первого секретаря ЦК КПСС (на митинге) некоторые товарищи продолжали пить, жевать, курить буквально за его спиной, хотя это выступление было коротким — не более 15 минут.
Отдельные недостатки телетрансляций победили с помощью правильной режиссуры, и на протяжении последующих лет советский народ мог лицезреть своего генерального секретаря и великого борца за дело мира Леонида Ильича Брежнева в самом лучшем виде. А чтобы выглядеть столь же привлекательно в глазах прогрессивной мировой общественности, Брежнев решил отказаться от бряцания оружием в День международной солидарности трудящихся, и первомайский военный парад 1968 года оказался последним. По мере того, как генсек дряхлел, едва ли не самой главной целью майских и ноябрьских торжеств стала демонстрация того, что он еще ходит и иногда говорит. Хотя и это было обманом народного зрения. Чтобы старик мог без перенапряжения сил добраться до трибуны, позади Мавзолея в кремлевской стене сделали дверь, а на самом Мавзолее установили эскалатор.
С тех пор прошло почти 50 лет, подобные парады и демонстрации ушли в прошлое. Сильно поредели ряды трудящихся, от былого захлеба верноподданнических чувств не осталось и следа. Осталось смутное щемящее чувство сожаления об ожидании праздника, о песнях, которыми он начинялся, таких, как знаменитая “Утро красит нежным светом стены древнего Кремля”. Нет прошлого единения людей, искренних доверчивых улыбок, бесхитростной радости, осязаемого чувства локтя идущего рядом. Другие времена, другие нравы…

По материалам “НВ” и зарубежной прессы