«Сразу же после похорон начались разговоры: «А кому был выгоден расстрел парламента?»

“Первое, что бросилось мне в глаза, — множество бесцельно мечущихся в панике людей. Весь двор заполонили какие-то офицеры из Минобороны, представители «Еркрапа», люди в форме и в гражданском, некоторые с оружием. Крайне возбужденные, они суетились, что-то выкрикивали. Везде — во дворе, в коридорах — царил хаос. Там же я мельком увидел и людей, которые вечно крутились вокруг Вазгена: часть того самого «пестрого контингента», который он держал при себе, чтобы контролировать. Но среди этой растерянной массы людей, беспрерывно сновавших туда-сюда, я не увидел ни одного из тех, кто по долгу службы был обязан упорядочить и взять под контроль эту ситуацию”, — пишет в своей книге “Жизнь и свобода” второй президент страны Роберт КОЧАРЯН, обращаясь к трагическим событиям 27 октября 1999 года… Пишет, в подробностях восстанавливая всю картину этого рокового дня, когда были убиты восемь человек, в том числе спикер парламента Карен Демирчян и премьер-министр Вазген Саркисян, столько же ранены и более девяноста оказались в заложниках. Как и почему первому лицу государства пришлось лично вызволять заложников и контролировать оперативную обстановку в республике, чем занимались в это время силовики, кто и как спекулировал на этой трагедии, — на все эти вопросы Роберт Кочарян дает исчерпывающие ответы. Причем со свойственной ему прямотой, не редактируя и не смазывая факты, не разбавляя текст ради того, чтобы сделать его “удобоваримым”. Кому подобный стиль не нравится, могут, конечно, вопить, что, дескать, все это ложь, как это сделал недавно печально известный Ширханян. Но от этого факты не перестают быть фактами, как и боль — болью.
“…Министр по производственным инфраструктурам Ширханян выбрал себе место премьера. …Дальше в списке на должность прокурора шел Гагик Джангирян, а в заместители премьера метил Андраник Кочарян. В общем, они все успели поделить между собой. …И тут я сорвался…” В главе, посвященной 27 октября, немало пронзительных интонаций и неожиданных нюансов, за что, конечно, особая признательность автору, экс-президенту страны Роберту Кочаряну, который так неформально поделился своими воспоминаниями, не оставив за кадром ни один из болезненных эпизодов того времени…

Утро

Тот день у меня начался со встречи с американской делегацией по вопросу карабахского урегулирования. Мы с Алиевым уже несколько месяцев обсуждали между собой новые идеи, которые могли бы наконец сдвинуть переговоры с мертвой точки, и настало время поделиться ими с посредниками. Делегацию американцев возглавлял заместитель госсекретаря США Строб Толботт, а с нашей стороны, кроме меня и Вардана Осканяна, на встрече присутствовал и Вазген Саркисян. Вазгена я пригласил специально: все-таки урегулирование — сложная и болезненная тема, и ее реализация требует вовлеченности ключевых лиц государства. Понимая это, я всегда держал в курсе происходящего Вазгена, Сержа и, конечно, руководство НКР.
Беседа вышла интересной и многообещающей. Было видно, что посредники, почувствовав возможность успеха, намерены всячески поощрить и ускорить процесс. Двумя неделями раньше, когда я встречался в Москве с Ельциным, он также выразил готовность оказать полную поддержку переговорам.
Мы увлеклись обсуждением деталей, встреча затянулась на пару часов, и когда мы закончили, как раз подошло время обеда. Я предложил Вазгену вместе перекусить. Мы поднялись ко мне, пообедали и даже выпили по маленькой рюмке водки, чего я никогда не позволял себе в рабочее время. Настроение у обоих было приподнятое, у Вазгена даже скорее радостно-возбужденное. Новые идеи и то, как их восприняли посредники, открывали реальную возможность серьезно продвинуться вперед в вопросе урегулирования. Я видел, что Вазгену хочется поговорить, обсудить прошедшую встречу, поэтому предложил: «Давай, может, еще посидим?» — но Вазген, посмотрев на часы, сказал: «Скоро четыре. Мне пора в парламент. Дед обидится, если меня не будет. Что если продолжим вечером?»
«Дедом» он называл в узком кругу Карена Демирчяна. В этот день в парламенте должна была пройти традиционная встреча правительства с депутатским корпусом, на которой правительство во главе с премьером отвечает на вопросы депутатов. Такие встречи, согласно закону о регламенте Национального собрания, проходили раз в две недели, начинались они в 16:00 и длились 1,5 часа. «Ну ладно, если обидится, давай… вечером поговорим», — сказал я Вазгену.
На этом мы и расстались.

Катастрофа

Через некоторое время у меня началась еще одна встреча — с бывшим послом Франции Франс Де Артинг, которую я хорошо знал еще по Нагорному Карабаху. Мы не успели проговорить и получаса, когда дверь вдруг приоткрылась и Алексан Арутюнян, руководитель администрации, знаками позвал меня. Чтобы кто-то вот так прервал встречу президента?! Небывалый случай! Выйдя к Алику, я с первого взгляда понял: стряслось что-то очень серьезное. Арутюнян, бледный как полотно, едва мог говорить от волнения: ему только что сообщили из парламента, что во время заседания в зал ворвались какие-то люди и открыли стрельбу. Поскольку из зала велась прямая радиотрансляция, все слушатели стали свидетелями вторжения. Последнее, что они услышали, — автоматные очереди. Затем трансляция резко оборвалась.
Арутюнян сказал, что ничего не сумел толком выяснить. Кажется, правительство и парламент взяты в заложники, есть убитые и раненые. Я тут же прервал встречу. Сказал, что у нас произошло ЧП, извинился и вышел.
Информация, полученная Аликом, была крайне скупа. Я вбежал к себе в кабинет и бросился к телефону — выяснять, что происходит в парламенте. Мне были нужны подробности: сколько террористов проникло в здание, где они сейчас? Каковы их требования? Сколько человек погибло? Сколько раненых? Что с Вазгеном? Пытаюсь связаться с министром внутренних дел — его нет на месте. Где он, никто не знает. Звоню министру обороны — та же картина. Никого не могу найти! Странно, вроде все они в Армении, кроме Сержа Саргсяна — он уехал в Карабах. Подключаю все возможные службы из администрации. Наконец мне удается дозвониться до заместителей министров внутренних дел и безопасности, но это не добавляет ясности: никто из них не владеет ситуацией. Ни одно силовое ведомство не может представить внятную картину произошедшего: сколько террористов, сколько убитых, сколько раненых, сколько заложников.
Вскоре выяснилось имя главаря террористов — Наири Унанян. Он сам после захвата зала начал звонить разным людям, говорить, что он уничтожил врагов Армении, и призывал собирать народ к зданию парламента. Одним из тех, кому он позвонил, был Грант Маргарян, руководитель партии Дашнакцутюн. Грант тут же сообщил о звонке органам безопасности и главе моей администрации. Количество террористов, их мотивы и требования оставались неясными.
Чуть позже один из депутатов-заложников, Мартун Матевосян, позвонил Алику Арутюняну и передал трубку главе террористов. Унанян потребовал, чтобы я немедленно явился в зал заседаний парламента. Вскоре поступила информация о том, что в зале много погибших и Вазген Саркисян в их числе. Передали ее работавшие в зале во время захвата журналисты, когда террористы их отпустили.
Увидев, что никаких скоординированных действий по обезвреживанию террористов не ведется, достоверной информации о происходящем не поступает, я решил, что надо туда ехать, разбираться на месте и действовать по обстановке. Сказал начальнику своей охраны Грише Саркисяну: все, выезжаем в парламент. Он попросил дать ему немного времени на то, чтобы обеспечить безопасность: послать туда своих людей, которые посмотрят, куда конкретно можно войти, где расположиться и так далее. Минут через пятнадцать он доложил, что все готово. В администрации, конечно же, меня попытались остановить: «Как? Куда? Нельзя!», но я не видел другого выхода. Ситуация сложилась критическая, жизнь многих депутатов находилась в опасности и требовалось срочно что-то предпринимать.
К 19:00 я уже был в парламенте.

Операция по обезвреживанию террористов

Первое, что бросилось мне в глаза, — множество бесцельно мечущихся в панике людей. Весь двор заполонили какие-то офицеры из Минобороны, представители «Еркрапа», люди в форме и в гражданском, некоторые с оружием. Крайне возбужденные, они суетились, что-то выкрикивали. Везде — во дворе, в коридорах — царил хаос. Там же я мельком увидел и людей, которые вечно крутились вокруг Вазгена: часть того самого «пестрого контингента», который он держал при себе, чтобы контролировать. Но среди этой растерянной массы людей, беспрерывно сновавших туда-сюда, я не увидел ни одного из тех, кто по долгу службы был обязан упорядочить и взять под контроль эту ситуацию.
С первого момента было понятно только одно: террористы захватили зал заседаний с депутатами, но вне зала их нет.
Я направился в кабинет Карена Демирчяна и вызвал туда всех, кого смог найти: начальника военной полиции, оказавшегося в здании, и заместителей министра внутренних дел и национальной безопасности, которым дозвонился еще перед выездом в парламент. Ни министр обороны, ни министр внутренних дел так и не появились.
Начальника военной полиции Владимира Гаспаряна я тут же назначил ответственным за общий порядок. В первую очередь поручил ему немедленно очистить помещение от всех праздношатающихся и оцепить парламент. Сказал, что когда выйду через полчаса, никого из посторонних людей в здании быть не должно. Всех военных приказал отправить в Министерство обороны.
Кабинет Демирчяна превратился в штаб антитеррористической операции.
— Сколько в зале террористов? — спрашиваю сидящих передо мной людей.
Все пожимают плечами. Никто точно не знает: семь, восемь, а может, пять. Сразу же через КПП выяснили, что в здание парламента вооруженная группа прошла совершенно легально, по пропускам. Выписала их работница аппарата НС по просьбе главаря, Наири Унаняна, якобы для встречи с депутатами. Автоматы со спиленными прикладами Унанян с сообщниками пронесли под плащами.
Быстро установили личности остальных членов группы: младший брат главаря, его дядя и еще двое друзей. Всего пять человек.
Я поручил найти и связаться с родственниками этих людей — посмотреть, могут ли те как-то повлиять на террористов и не располагают ли какой-нибудь ценной информацией. Выяснить круг друзей и знакомых — все, что может иметь значение в сложившейся ситуации. Требовалось проверить, нет ли у террористов сообщников. Не ожидают ли нас еще какие-то сюрпризы? Через некоторое время стало ясно, что, вероятнее всего, группа действовала изолированно и внешней поддержки у нее нет. Я потребовал план здания, чтобы выяснить, какие еще есть подходы к залу. Есть ли с залом контакт, поступает ли оттуда информация? Можно ли установить микрофоны или подключить имеющиеся, чтобы слышать и понимать, что происходит внутри? Из службы безопасности приехали технари, установили прослушки, и мы начали получать полную информацию из зала.
Прошло немного времени и работа всех служб стала четкой и слаженной. Ситуация все больше прояснялась, а главное — мы ее уже контролировали. Я поручил подготовить спецназ для возможного штурма. У террористов явно отсутствовал план дальнейших действий. Я должен был понять, что это за люди, как можно заставить их сложить оружие и сдаться. Позднее многие из депутатов, оказавшихся в заложниках, рассказывали мне, что после 19:00 они поняли: что-то изменилось, а известие о моем приезде в парламент вселило в них надежду на благополучный исход.
В конце концов полностью удалось сложить картину случившегося. В момент процедуры вопросов и ответов, когда на трибуне находился министр финансов Левон Бархударян, в зал заседаний ворвались вооруженные люди и с порога открыли стрельбу. Первыми же выстрелами был убит Вазген Саркисян. Целились именно в него, но под пули попали все, кто сидел за его спиной. Среди них оказался Леонард Петросян, близкий мне человек, с которым мы дружили много лет и вместе прошли через все испытания в Карабахе.
В упор расстреляли Карена Демирчяна. Демирчян сидел в президиуме, и на записи видно, как он, ошарашенный происходящим, встает и пытается что-то сказать ворвавшимся в зал, — один из бандитов тут же разворачивается к нему и дает очередь. Террористы пребывали в чрезвычайном возбуждении: то ли от страха, то ли под воздействием алкоголя. Это считывалось по их нервным, беспорядочным движениям, мату и истеричным выкрикам. На малейшее движение в зале они реагировали стрельбой. Всех, кто немедленно не бросился по их команде на пол, и всех, кто не замер мгновенно — кто хоть чуть шелохнулся, убили в первые несколько минут после вторжения. После кровавой расправы, продолжая держать присутствующих в зале под дулами автоматов, они объявили, что все депутаты находятся у них в заложниках, назвали свои действия государственным переворотом и потребовали предоставить прямой эфир для воззвания к народу.
Всего были убиты восемь человек, столько же ранены и более девяноста оказались в заложниках.
Позже мне сообщили, что Унанян, знакомый со многими политиками, часто встречался и беседовал с ними. Он пытался сделать партийную карьеру, но так и не преуспел в этом. Он хотел стремительного взлета, но не нашел поддержки ни в одной из партий. Попытался пристроиться к Дашнакцутюн, но его быстро изгнали оттуда. Человек с чрезмерными нереализованными амбициями, считающий, что достоин гораздо большего, свои неудачи Унанян объяснял тем, что «гнилая система» не дает ему прохода. Он уверовал в то, что власть целенаправленно мешает ему состояться в качестве политического лидера, а основной угрозой для себя считал Вазгена Саркисяна. При этом он и его подельники пребывали в уверенности, что народ так сильно ненавидит власть в лице лидеров «Единства», что стоит обезглавить ее, как люди хлынут на улицы и будут благодарить своих спасителей. Им казалось, что они совершают героический поступок — убирают ненавистный режим. Они ожидали, что сейчас весь народ встанет на их защиту, окружит здание парламента и вынесет оттуда на руках, как героев. Видимо, именно по этой причине спустя двадцать минут после расправы Унанян вдруг решил отпустить из зала аккредитованных журналистов. Он поручил им оповестить народ о свершившейся революции и призвать всех собраться у стен парламента. Свидетели рассказывали, что Унанян и его подельники постоянно спрашивали: «А где же народ?» — их удивило и расстроило, что никто не оценил их героизма и толпы последователей не осаждают парламент со всех сторон.
Все пошло не так, как ожидали преступники, и они стали искать пути отхода. Начали говорить о гарантиях на пересечение турецкой границы и прочую чушь. Тогда же они приказали заложникам звонить из зала и передавать их требования нам. Одним из первых позвонил Андраник Маргарян, тогда руководитель фракции «Единство». К этому времени с террористами сумел установить контакт заместитель министра безопасности Григор Григорян, который находился в зале, заменяя отсутствующего министра. Он же вызвался быть контактным лицом в переговорах со мной.
Интуитивно я чувствовал, что следует тянуть время: перевозбуждение не может продолжаться долго и, как правило, сменяется апатией. Попытался представить, что тогда будет ощущать человек, сотворивший такое? Скорее всего, у него должен возникнуть страх от осознания того, что он совершил непоправимое.
По разговорам и поведению террористов заметил, что возбуждение постепенно спадает. Надо было ждать. Штурм зала мог бы привести к новым жертвам: преступникам после содеянного терять было нечего. Как человек, взявший на себя руководство операцией, я осознавал, что не должен допустить этого.
А пока мы продолжали переговоры, шаг за шагом добиваясь маленьких уступок. Раненых уже отпустили, теперь надо было убедить террористов вынести трупы — они согласились. В общем, все происходило точь-в-точь, как много раз видел в кино. С той лишь разницей, что сейчас я оказался не зрителем, а одним из действующих лиц. И я только что потерял двух близких мне людей, с которыми делил хлеб-соль в самые трудные и опасные годы: Вазгена и Леонарда.
В эти часы мне позвонили Ельцин и Шеварднадзе, спросили о ситуации, выразили поддержку и предложили помощь. Я поблагодарил их и кратко, двумя словами, обрисовал положение. Через час мне доложили, что ждут прибытия подразделения «Альфа» из России, которое прилетает по поручению Ельцина. Я распорядился разместить их вместе с нашим спецназом Министерства нацбезопасности. Позвонил мне и Тер-Петросян, сказал, что понимает сложность ситуации и выражает свою поддержку. Я поблагодарил его и подумал, что надо будет с ним встретиться после того, как все уладится.
Я поставил задачу взять всех пятерых террористов живыми. Это было важно еще и потому, что к тому моменту я уже понимал: для меня начались большие проблемы. За всю ночь, пока шли переговоры с преступниками, а заложники находились в зале, я так и не смог найти министра обороны Вагаршака Арутюняна и министра внутренних дел Сурена Абраамяна. Я понимал, что это не случайно.
Абраамян, как выяснилось, был среди заложников, но когда выносили раненых, выбрался ползком из зала заседаний и пропал. Сбежал, вместо того чтобы заняться своими прямыми обязанностями.
В какой-то момент мне доложили, что в здании Министерства обороны наблюдается невероятная активность: там собралась большая группа людей и что-то бурно обсуждает. То есть мы здесь, в парламенте, пытаемся разрешить ситуацию, террористы не обезврежены, в зале еще лежат трупы погибших, а в Министерстве обороны тем временем уже вовсю идет совещание. Там же обнаружился и исчезнувший министр внутренних дел. Туда же приехала группа аодовцев, бывших у власти при Тер-Петросяне, в том числе и прежний одиозный министр внутренних дел Вано Сирадегян. В общем, в министерстве собрались все недовольные мной люди — все те, кого я в разное время наказал по разным причинам, все, кто потерял из-за меня должность. К ним примкнули и те, кто вроде ничего не потерял, но всегда меня побаивался, поэтому крутился вокруг Вазгена Саркисяна, считая, что близость к нему обезопасит их в будущем. Сейчас вся эта публика слетелась в Министерство обороны и совещалась, решая, как использовать текущую ситуацию, пока президент занят нейтрализацией террористов в парламенте.
Нашелся и министр обороны — он был одним из самых активных участников этого сборища. Там оказались и случайные люди — те, кто пришел в здание министерства в надежде узнать, что происходит в парламенте, и не имел никакого отношения к закулисному сговору за моей спиной. Они звонили мне и говорили: «Здесь назревает проблема».
Сам министр обороны Вагаршак Арутюнян ничем выдающимся не отличался. Всю войну он был представителем нашего министерства обороны в России, там же дослужился до генерала. Здесь люди воевали, а он жил в Москве, занимался вопросами снабжения. Когда наши делегации приезжали в Москву, он водил их по ресторанам — это было важной частью его обязанностей. Из-за этого его прозвали «ресторанным генералом». В министры обороны Арутюняна предложил Вазген Саркисян. У меня его кандидатура вызывала серьезные сомнения, и я сказал Вазгену, что это далеко не лучший вариант. Война только-только закончилась, и я считал, что на такую должность нужен человек с боевым опытом, иначе его не будут уважать те, кто воевал. Отрицательных эмоций Вагаршак у меня не вызывал, но мне виделось в нем что-то скользкое, и он совсем не производил впечатления боевого офицера, на которого можно положиться. Единственным убедительным аргументом Вазгена послужило то, что нужен человек, кого военное руководство России уже знает и кому легче будет договариваться по всем вопросам военного сотрудничества. Это действительно было важно, и в итоге я согласился, посчитав, что реальное управление войсками возьмет на себя генштаб.
Тем временем собрание в Министерстве обороны продолжалось, а я стал получать новые тревожные сигналы. Из Минобороны пошли несогласованные ни с кем приказы воинским частям в округе Еревана о приведении в боевую готовность и об организации блокпостов на дорогах. Я попытался еще раз связаться с министром обороны — безуспешно. Остановить эти действия не составляло труда с учетом крайне низкого авторитета министра. Из воинских частей командиры первым делом звонили в президентский аппарат, говорили: поступают непонятные приказы из министерства, что нам делать?
В трагической и сложнейшей для страны ситуации мне пришлось не только заниматься обезвреживанием террористов, но и нейтрализовывать деструктивные действия в собственном Министерстве обороны. Приоритетом, конечно, оставалось освобождение заложников, но я уже понимал, что разбираться со всем этим придется серьезно и что из парламента я сразу поеду в Минобороны. Однако они меня опередили.
Часов в восемь вечера мне доложили, что приехала делегация из Министерства обороны: хотят встретиться со мной. Я удивился, но сказал, чтобы подождали, — мне докладывали очередную информацию из зала. Пригласил их минут через десять. Зашли человек семь-восемь, встали в ряд — я не стал их усаживать. Среди делегатов оказался Алик Петросян, замминистра обороны и зампредседателя «Еркрапа», позитивный, но ничем особо не примечательный парень. Я начал резко:
— Что? Что случилось? Я же сказал, чтобы здесь никого из посторонних не было!
Алик мямлит:
— Да вот… мы приехали… вот там все собрались… мы… Так и не договорив, бочком — то ли стесняясь, то ли побаиваясь, — он подходит к столу и кладет на него какую-то свернутую бумажку. Я беру ее в руки, разворачиваю:
— Что это?
— Ну… мы посовещались… и все говорят, что… если… если вот эти люди будут назначены на эти должности, то мы все вас поддержим.
Красной ручкой на этой бумажке были расписаны все ключевые посты. Расклад они придумали такой: министр обороны остается на своем месте. Его брат, который работал у нас в МЧС, становится министром безопасности. Министр по производственным инфраструктурам Ширханян выбрал себе место премьера. Кстати, о Ширханяне я Вазгену несколько раз говорил: «Ты разве не видишь, что он мошенник и интриган? Что ты в нем нашел?» Дальше в списке на должность прокурора шел Гагик Джангирян, а в заместители премьера метил Андраник Кочарян. В общем, они все успели поделить между собой.
— Вот, посмотрите… Если вы согласны… То тогда… как бы… мы…
И тут я сорвался.
— Вы просто мерзавцы! У меня в зале заложников еще человек шестьдесят, еще трупы в зале не остыли, а вы уже должности делите? Скоты!
В общем, я их послал нецензурно.
Скомандовал: «Марш отсюда в Министерство обороны! Разрешу здесь ситуацию — приеду туда разбираться с вами». Они, понурив головы, вышли…
Я пришел в ярость: не ожидал такого даже от них. Эту бумагу я храню у себя в сейфе до сих пор. Тогда мне было некогда размышлять о произошедшем. Я просто выкинул эту грязь из головы и продолжал работать.
Службы делали свое дело, время шло, сообщение с залом не прекращалось. Серж Саргсян, который уже успел вернуться из Карабаха, рассказал, что хотел вылететь в Ереван сразу, как только узнал о случившемся, но за ним долго не отправляли военный вертолет. Ссылались на плохую погоду, но, очевидно, погода служила отговоркой — его специально пытались задержать в Карабахе.
Некоторые депутаты, выпущенные из зала, поднимались ко мне и сообщали новые подробности. Постепенно тональность требований террористов менялась, возбуждение уступало место подавленности. Это чувствовалось и по их общению с заложниками. Где-то к полуночи я уже не сомневался, что к утру ситуацию удастся нейтрализовать. И по прослушке, и по докладам тех, кто поддерживал связь с залом, было ясно: наступил перелом. Всю ночь через разных депутатов-заложников Унанян требовал встречи со мной. Около четырех часов утра я разрешил Алику Арутюняну встретиться с террористами. Место встречи и ее детали обсуждал с ними Григор Григорян, а состоялась она в коридоре, прилегающем к залу парламента. Унанян выдвинул два условия сдачи: я гарантирую им безопасность и даю возможность выйти в прямой эфир с обращением. Я не собирался предоставлять прямой эфир преступникам, убившим восьмерых, поэтому решил, что надо подождать еще, пока их воля не сломится окончательно. Они хотели жить, это чувствовалось. «Нам нужны гарантии, что если мы сдадимся, то нас не убьют и будет справедливое расследование и суд». Я сказал: «Передайте им, что суд, конечно, будет». Но Наири Унанян настаивал на встрече со мной: «Нет, мы хотим это услышать напрямую от Кочаряна. Если он с нами встретится и лично подтвердит, то мы сдадимся». Я согласился.
Встретились мы в пять часов утра. Место для встречи выбрала моя охрана совместно с начальником военной полиции: незнакомая мне небольшая комната, может быть кабинет кого-то из депутатов, расположенная рядом с залом, метрах в десяти-пятнадцати от выхода из него. Унанаян пришел туда один, оставив своих подельников сторожить заложников. Со мной находился глава администрации. Первое, о чем меня спросил Унанян: «Вы меня узнали?» Я удивился, поскольку абсолютно не помнил, чтобы мы с ним встречались. «Я у вас в Карабахе был…» Он рассказал, что много лет назад, еще в 1988-м или 1989-м, он приезжал в Карабах с группой студентов-активистов из университета. Я тогда уже стал одним из популярных лидеров движения, и они попросили о встрече. Группа оказалась большой, и я предложил им выбрать нескольких представителей, которых согласился принять. Унанян как руководитель группы вошел в их число. Ситуацию я вспомнил, но самого Унаняна — нет. Его лицо ничем особенным не выделялось, а встречи тогда сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе.
Я спросил, был ли у него личный конфликт с Вазгеном Саркисяном. Он ответил, что нет, но, по его мнению, Вазген мешал развитию страны, стране требовался шок, и Унанян пошел на радикальные меры ради будущего Армении. Я подумал: наверное, он будет цепляться за этот аргумент всю оставшуюся жизнь, чтобы оправдать то, что закончит свои дни в камере. Он попытался настаивать на прямом телеэфире, но я сказал: «Забудь. Никакого эфира ты не получишь. Максимум — вы можете сделать письменное заявление, и его зачитает диктор. В каком контексте он это зачитает — это уже не ваша забота. Если вам хочется, чтобы написанное вами озвучили, мы это сделаем». Он согласился, но при условии, что им дадут телевизор, чтобы они могли все увидеть сами. Я пообещал. Заявление содержало неприемлемый для меня абзац о Вазгене Саркисяне, и я настоял, чтобы его убрали, — или не будет вообще ничего. Алик Арутюнян отредактировал текст и согласовал его с Унаняном. На все остальные требования я отвечал точно таким же односложным отказом: «Забудь. Забудь. Забудь». Потом не выдержал: «Какие требования? Ты еще не понял, в какой ты ситуации? Что вы натворили? Максимум, о чем вы можете просить, — это сохранить вам жизнь и гарантировать справедливое правосудие!» Он, потупившись, молчал. Передо мной стоял напуганный и растерянный человек, который, кажется, осознавал, что разрушил не только чужие жизни, но и свою собственную. Агрессия исчезла. Единственное, что его сейчас волновало, — что с ним будет дальше. Он поинтересовался, есть ли в Армении смертная казнь. Я ответил, что в связи с процессом вступления в Совет Европы смертная казнь фактически не исполняется.
На этом наш разговор закончился. Позже, когда меня спрашивали, какое впечатление произвел главарь террористов, я отвечал: «Никакое» — и это было правдой.
Унанян вернулся в зал, рассказал своим о результатах переговоров — им гарантировали жизнь и объективный суд. Они посовещались и объявили, что сдаются. Вышли из зала, их тут же арестовали и автобусом военной полиции увезли в следственный изолятор Министерства национальной безопасности. С ними вместе в автобус сели Андраник Маргарян и Григор Григорян как гаранты, что над преступниками не будет самосуда по дороге. В следственном изоляторе Унанян сдал пистолет. Это входило в договоренности о сдаче.
Так завершилась эта операция.

Окончание следует